4.21. Я должен был бы приветствовать единство, а я, находя его, впадаю в тоску. Я должен был бы благодаря этому единству ощущать себя совершенным, а я ощущаю себя придавленным?
Ты говоришь "я должен был бы ощущать", этим ты выражаешь какую-то заповедь, которая в тебе живет?
Да, я так полагаю.
Но ведь не может же быть, чтобы в тебя была вложена только одна заповедь - так, чтобы ты слышал одну только эту заповедь и больше ничего не происходило. Эта заповедь постоянная или только временная?
Этого я не могу решить, однако думаю, что она постоянная, но я слышу ее только временами.
Из чего ты это заключаешь?
Из того, что я в известном смысле слышу ее даже тогда, когда я ее не слышу, то есть таким образом, что она сама не слышна, но приглушает или постепенно отравляет противоречащий ей голос, именно тот, который внушает мне отвращение к единству.
А слышишь ты аналогичным образом этот голос противоречия тогда, когда в тебе звучит заповедь единства?
Да, и тогда тоже, временами мне даже кажется, что я вообще ничего не слышу, кроме этого голоса противоречия, а все остальное как бы только сон, и я позволяю ему примешиваться к звукам дня.
Почему ты сравниваешь внутреннюю заповедь с каким-то сном? Разве она кажется тебе такой же бессмысленной, бессвязной, неизбежной, возникающей один раз, беспричинно радующей или пугающей, полностью невыразимой и стремящейся к выражению?
Все так: она кажется бессмысленной, потому что я могу здесь выжить, только если я ей не следую; кажется бессвязной - я не знаю, кто дал эту заповедь и на что она направлена; кажется неизбежной - она застает меня неподготовленным и так же внезапно, как сны застают спящего, который все же должен быть готов к снам, раз он лег спать. Она возникает один раз - так, по крайней мере, кажется, поскольку я не могу ей последовать, - она не смешивается с действительностью и благодаря этому сохраняет свою неприкосновенную однократность; она беспричинно радует и пугает - правда, первое случается намного реже, чем второе; ее нельзя выразить, потому что она неуловима, и она стремится к выражению по той же причине.
4.22. Христос, мгновение.
4.23. 8 февраля. Скоро встал, возможность работы.
4.24. 9 февраля. Затишье иных дней, шум приближающегося, - и как все наши выбегают из домов его приветствовать, тут и там вывешиваются флаги, все бегут в подвалы за вином, из какого-то окна на мостовую летит роза, всеобщее нетерпение, лодки, разом схваченные сотней рук, врезаются в берег, незнакомые мужчины озираются по сторонам и поднимаются наверх, освещенные всеми местными огнями.
4.25. Почему эта легкость так тяжела? У меня соблазнов…
Да не перечисляй. Легкость тяжела. Именно так легка и так тяжела. Как потешная погоня, в которой единственное место отдыха - дерево по ту сторону мирового океана.
Но почему они оттуда уплыли? - На побережье самый сильный прибой, а границы их существования слишком узки, и им этого не преодолеть.
Если бы ты не задавал вопросов, тебя бы прибило обратно; вопросы унесут тебя еще за один мировой океан. - Так не они уплыли, а ты.
Эта узость будет тяготить меня постоянно.
4.26. Но вечность - это не остановившаяся временность. Что огорчительно в нашем представлении о вечности: непостижимое для нас оправдание, которому должно быть известно время в вечности, и вытекающее отсюда оправдание нас самих, таких, какие мы есть.
4.27. Насколько даже самое слабое убеждение в будущем вечном оправдании нашей временности тяжелее самого беспощадного убеждения в нашем нынешнем греховном состоянии. И только стойкостью, с которой мы переносим первое убеждение - а оно в своей чистоте целиком охватывает второе, - измеряется вера.
Некоторые считают, что, помимо великого перво-предательства, в каждом отдельном случае специально для них устраивается еще особое маленькое предательство, так что когда на сцене разыгрывают любовную интрижку, актриса, помимо лживой улыбки для своего любовника, изображает еще и некую особо коварную улыбку для совершенно определенного зрителя на последнем ярусе. Это называется заходить слишком далеко.
4.28. 10 февраля. Воскресенье. Шум. Мир на Украине.
4.29. Рассеиваются туманы полководцев и художников, любовников и богачей, политиков и гимнастов, мореплавателей и…
4.30. Свобода и скованность - в существенном смысле одно и то же. В каком существенном смысле? Не в том, что раб не теряет свободу, то есть в известном отношении - свободнее, чем свободный.
4.31. Цепь поколений - это не цепь твоего существа, и тем не менее здесь имеются связи. - Какие? - Поколения уходят, как мгновения твоей жизни. - А в чем различие?
4.32. Это старая шутка: мы держим мир и жалуемся, что он держит нас.
4.33. Ты в известном смысле отрицаешь наличие этого мира. Ты объясняешь его наличное бытие отдыхом, - отдыхом в движении.
4.34. 11 февраля. Мир в России.
4.35. Не потому, что он свят, его дом остался нетронутым в охватившем все пожаре, а потому, что он постарался, чтобы его дом остался нетронутым.
4.36. Наблюдатель - это в известном смысле сожитель, он привязан к живущему, он старается не отстать от ветра. Таким быть я не хочу.
4.37. Жить означает: быть в гуще жизни, смотреть на жизнь тем взглядом, каким я творю ее.
4.38. Увидеть мир хорошим можно только с того места, с которого он сотворен, ибо только там было сказано: "И увидел Он, что это хорошо" - и только с этого места он может быть приговорен к разрушению.
4.39. Он всегда готов, его дом переносится, он всегда живет на родине.
4.40. Решающая характеристическая особенность этого мира - его бренность. В этом смысле века ничем не превосходят мгновенного мгновения. Так что непрерывность этой бренности не приносит ни малейшего утешения; то, что на руинах расцветает новая жизнь, доказывает упорство не столько жизни, сколько смерти. И если я теперь хочу побороться с этим миром, я должен бороться с его решающей характеристической особенностью, то есть с его бренностью. Способен ли я так бороться в этой жизни, причем реально, а не только надеждой и верой?
Итак, ты хочешь бороться с этим миром, причем бороться более реальным оружием, чем надежда и вера. Такое оружие, по всей видимости, существует, но узнать и использовать его можно лишь при наличии определенных предпосылок; я хочу вначале посмотреть, имеются ли у тебя эти предпосылки.
Смотри; но если даже их и нет, я, возможно, могу их создать.
Конечно, но в этом я не смогу тебе помочь.
Значит, ты можешь мне помочь, только если я уже создал эти предпосылки.
Да; точнее говоря, я вообще не могу тебе помочь, ибо когда у тебя имеются эти предпосылки, тебе уже ничего больше не нужно.
Но если это так, зачем ты хотел вначале меня испытать?
Не для того, чтобы показать, чего тебе не хватает, а для того, чтобы показать, что тебе чего-то не хватает. Этим я, пожалуй, мог бы принести тебе определенную пользу, ибо хоть ты и знаешь, что тебе чего-то не хватает, но ты в это не веришь.
То есть в ответ на мой первоначальный вопрос ты лишь представляешь мне доказательство того, что я должен задавать вопросы.
Я представляю все же нечто большее, - нечто такое, что ты, в силу своего положения, вообще не способен сейчас уточнить. Я представляю доказательство того, что свой первоначальный вопрос ты, собственно, должен был поставить иначе.
Другими словами, это значит: ты не хочешь или не можешь мне отвечать.
"Тебе не отвечать" - так оно и есть.
Но эту веру - ее ты можешь дать.
4.41. 19 февраля. Возвращение из Праги. Оттла в Цархе.
4.42. Лунная ночь ослепляла нас. Крики птиц перелетали с дерева на дерево. В полях слышалось пересвистывание.
Мы ползли в пыли, - мы, пара змей.
4.43. Интуиция и опыт.
Если "опыт" - это покой в абсолютном, то "интуиция" может быть лишь путем к абсолютному в обход мира. Ведь все стремится к цели, а цель только одна. Правда, это можно уравновесить тем, что разложение есть таковое только во времени, то есть только такое разложение, которое хоть и происходит в каждое мгновение, но фактически вообще не происходит.
4.44. Может быть знание дьявольского, но не вера в него, так как большей дьявольщины, чем здесь, нет нигде.
Грех всегда приходит в открытую и может быть сразу же понят рассудком. Он уходит на своих плодоножках, и его не следует вырывать.
4.45. Тот, кто заботится только о будущем, менее предусмотрителен, чем тот, кто заботится об этом мгновении, ибо последний заботится даже не об этом мгновении, а только о его длительности.