Дорогой Макс, дорогой Феликс,
Запаздываю с ответами, да? Но вы послушайте, что у меня произошло. Помолвка моя расторгнута, пробыл три дня в Берлине, все были мне добрыми друзьями, и я был всем добрым другом; впрочем, я точно знаю, что так - лучше всего, и поскольку необходимость произошедшего столь ясна, то я в отношении всего этого дела совсем не так встревожен, как можно было бы предполагать. Хуже другое. Я потом был в Любеке, купался в Травемюнде; в Любеке встретил д-ра Вайса, ехавшего на этот датский курорт, и вместо Глешендорфа приехал сюда. Довольно пустынный пляж и несколько действительно своеобразных датчан. Я оставил свое мнимое упрямство, которое стоило мне помолвки, ем почти одно только мясо, от которого меня мутит, и ранним утром, лежа после скверной ночи с раскрытым ртом, ощущаю свое оскверненное и наказанное тело так, словно в моей постели насвинячил кто-то чужой. Отдохнуть у меня здесь не получится, но хотя бы проветриться. Здесь доктор В. со своей подругой. В субботу вечером, наверное, уеду в Прагу.
Привет всем милым женам и невестам.
Франц.
[Визитная карточка. Прага, сентябрь 1914 г.].
Мой дорогой Феликс,
как я слышал, ты и твоя милая супруга почти обижены тем, что я вас еще не посетил. Если это так, вы не правы. Не говоря уже о том, что мое непоявление есть уважение к вашему медовому месяцу, но я, кроме того, еще пребываю в жалком состоянии постоянного недосыпания, завален делами и к тому же живу в противоположном конце города, далеко за Ригерпарком. В силу всех вышеуказанных причин я и посылаю эти книги, вместо того чтобы занести их лично. И насколько важен был выбор этих книг, которые должны представлять в вашей квартире меня и все то хорошее, что я вам желаю, настолько же я боюсь, что все-таки выбрал плохо.
К несчастью, мой внутренний голос вечно начинает говорить только тогда, когда выбор уже сделан.
С сердечным приветом
Франц.
[Открытка. Прага; штемпель: 13. 1. 1915].
Дорогой Феликс,
пожалуйста, потерпи до понедельника. Если до того времени она откуда-нибудь не вылезет - я, правда, не представлю себе, как это может произойти, - мне придется заплатить.
Сердечный привет тебе и жене
Франц.
[Открытка. Мариенбад; штемпель: 11. 7. 1916].
Дорогой Феликс,
почему не отвечаешь? При твоей пунктуальности это почти необъяснимо. Или опять что-то с рукой? Но ведь есть же твоя жена, которая, как я по-прежнему - не веря дурным приметам - считаю, хорошо ко мне относится, а теперь не пишет и она. Комната с балконом все еще ждет, но долго ждать не будет.
Сердечный привет от
Франца.
[Далее следует адрес, написанный рукой Ф. Б.].
[Открытка. Мариенбад; штемпель: 19. 7. 1916].
Дорогой Феликс,
если бы все действительно обстояло так, как ты пишешь, то для меня это действительно было бы поводом приехать и я бы приехал. Но это не так, во всяком случае, уже второй день - не так. "Так" пусть остается только отсутствие фурункулов. Мне же, напротив, совсем не хорошо. Головные боли. Головные боли! (Лангер сказал бы: переписка двух дачников.) Лангер здесь, да и вообще, здесь что-то вроде центра иудаистского мира, поскольку здесь раввин из Бельцов. Я уже дважды был в его свите во время вечерних прогулок. Он один оправдывает дорогу из Карлсбада в Мариенбад… А ты знаешь, что Баум - во Франценсбаде, в отеле "Сан-Суси"?
Сердечный привет и наилучшие пожелания тебе и твоим.
Франц.
[Открытка. Прага; штемпель: 2. 1. 1917].
Дорогой Феликс,
вчера хотел поздравить вас с Новым годом, но не получилось. Я увидел тебя читающим так мирно, в таком глубоком покое - и ты еще потом открыл папку, вынул бумагу и начал писать, - что для меня это был даже не вопрос: я не мог тебе помешать. Правда, рядом с тобой стояла чашка, и дверь в освещенную квартиру была полуоткрыта, так что я сказал себе, что если ты начнешь серьезнее заниматься чашкой или если войдет твоя жена, тогда, может быть, и я буду вправе войти. Но это была ошибка. Ибо когда твоя жена, наконец, вошла и ты, с хорошим аппетитом во что-то вгрызаясь, начал с ней разговаривать, я, естественно, постыдился подглядывать дальше, а потому не смог установить, был ли этот перерыв в работе продолжительным, и потому ушел. В следующий раз. Большой привет. Между прочим, хорошие новости в газетах.
Франц.
[Прага, лето 1917 г.]
Дорогой Феликс,
ты очень хорошо сделал, и я рад за тебя безгранично. В будние дни мне трудновато, но в воскресенье, может быть, заеду. Не захватить ли мне с собой Оскара? Жаль только, что я никогда не знаю, буду ли я завтра жив или еле жив, и что последнее всегда более вероятно. Я привезу тебе тогда одну отличную, неподъемную - но с твоей помощью, может быть, все-таки удастся ее поднять - статью Хеймана о политике и избирательном праве из "Рундшау".
Сердечный привет тебе и жене.
Франц.
[Прага], 5. 9. 1917 г.
Максу Броду и Феликсу Вельчу.
Дорогой Макс,
пишу под копирку тебе и Феликсу: первое объяснение с матерью прошло на удивление легко. Я просто сказал между прочим, что, может быть, не буду пока снимать никакой квартиры, поскольку чувствую себя не совсем здоровым: расшатались нервы, а лучше попытаюсь взять более продолжительный отпуск и поеду тогда к О. Вследствие ее безграничной готовности при малейшем намеке давать мне любые отпуска (когда это зависит от нее), она не увидела в моем объяснении ничего подозрительного, так что пусть это - пока во всяком случае - так и остается; то же самое - и в отношении отца. Поэтому в случае, если ты будешь с кем-нибудь говорить об этом деле, прошу тебя одновременно - или задним числом, если это уже имело место - предупреждать собеседника, чтобы с моими родителями он об этом не говорил даже в том случае, если бы в разговоре у него стали что-то выспрашивать (само по себе это, естественно, отнюдь не тайна; наличность моего земного имущества, с одной стороны, как раз увеличилась на туберкулез, правда, с другой стороны, несколько и уменьшилась). Пока можно не создавать родителям лишних забот, это безусловно надо постараться сделать, тем более, что это ведь так легко.
Еще раз - уже без копирки - благодарю, Макс; действительно, очень хорошо, что я туда сходил, а без тебя этого наверняка не случилось бы. Ты, кстати, сказал там, что я легкомыслен, - напротив, я чересчур расчетлив, а судьба таких людей уже предсказана в Библии. Но я и не собираюсь жаловаться, сегодня - менее, чем когда-либо. К тому же я и сам это предсказал. Помнишь рану, расцветающую в "Сельском враче"? Сегодня пришли письма от Ф. - спокойные, приветливые, без всякого злопамятства, - точно такие, какими я их видел в моих лучших снах. Тяжело теперь писать ей.
[Цюрау, 22 сентября 1917 г.].
Дорогой Феликс,
похоже, произошло недоразумение. Мы пригласили тебя, то есть вас, с тем чтобы вы здесь побыли, а не с тем чтобы вы увезли отсюда то немногое, что здесь есть. Намек на что-либо подобное был бы чистым соблазном. Главным затруднением мне представлялось получение отпуска, но как раз эта трудность тебя пугает меньше всего. Поселиться здесь можно и вдвоем, а вот земных благ действительно не много. Для местного потребления и для приезжих больных пока хватает, имеется даже некоторое изобилие, но очень мало что можно увезти - и то лишь время от времени. Однако для вас в любом случае кое-что приберегут.
Перспектива переселения повергает меня в истинный трепет, меня и куда меньшее выбивает из колеи. Чаетерапия мне не нравится, но с моими легкими я в вопросах здоровья голоса уже, наверное, иметь не могу. Достаточно сказать, что при этом лечении ты должен носить куртку, в задний карман которой вставлен наполовину торчащий оттуда термос.
В какой клуб это приглашение? В еврейский, да? Если ты намерен прочитать там публичный доклад и об этом будет своевременно объявлено, то у тебя даже будет один слушатель, который собственной персоной явится из провинции, при условии, разумеется, что еще будет транспортабелен.
Пока что это несомненно так, за первую неделю здесь я прибавил килограмм и в этих первых проявлениях болезни усматриваю скорее вмешательство ангела-хранителя, чем дьявола. Но, по всей видимости, как раз такое развитие всего этого дела и есть дьявольщина, и, может быть, потом, оглядываясь назад, увидишь, что это мнимо-ангельское было худшим в нем.
Вчера пришло письмо от д-ра Мюльштейна (я ему только сообщил в письме, что был у профессора П., и приложил копию заключения), в котором, между прочим, говорится: вы несомненно можете рассчитывать на улучшение (!), правда, констатировать его можно будет лишь по прошествии значительного промежутка времени.