- Все это очень мило, - сказал сторож, - но еще немного вам придется потерпеть, я ведь должен сначала найти рабочих, который расчистят дорогу, а до этого еще получить разрешение директора парка. Так что уж будьте любезны набраться немного терпения и мужества.
296. К нам пришел господин, которого я уже не раз видел, но особого значения его визитам не придавал. Он прошел с родителями в спальню; они были совершенно поглощены тем, что он говорил, и в рассеянности закрыли за собой дверь; когда я хотел войти вслед за ними, а Фрида, кухарка, меня задержала, я, естественно, начал отбиваться и плакать, но Фрида была самая сильная из всех кухарок, каких я только могу вспомнить, она сжимала мои руки так, что их было не вырвать и при этом прижимала меня к себе, чтобы я никак не мог ее лягнуть. Я был беспомощен и мог только ругаться.
- Ты как жандарм какой-то, - кричал я, - как тебе не стыдно, ты - девушка, а прямо как жандарм.
Но она была девушка спокойная, почти меланхоличная, и я ничем не мог ее пронять. Она отпустила меня только тогда, когда мать вышла из спальни взять что-то на кухне. Я вцепился в материну юбку.
- Что хочет этот господин? - спросил я.
- Ах, - сказала она и поцеловала меня, - ничего особенного, просто он хочет, чтобы мы уехали.
Тогда я очень обрадовался, потому что в деревне, куда мы всегда ездили на каникулы, было намного лучше, чем в городе. Но мать объяснила мне, что я не смогу поехать вместе с ними, я же должен ходить в школу, сейчас ведь нет каникул, и наступает зима, да и они поедут не в деревню, а в другой город, намного дальше; однако, увидев, как я испугался, мать поправилась и сказала, что нет, тот город не дальше, а намного ближе, чем деревня. Я не мог по-настоящему в это поверить, и тогда она подвела меня к окну и сказала, что тот город так близко, что его почти можно увидеть из окна, но это было не так, по крайней мере - не в такой пасмурный день, потому что там не было видно ничего, кроме того, что всегда, - узкую улицу внизу и церковь напротив. Потом, оставив меня, она побежала на кухню, вернулась со стаканом воды, отстранила Фриду, которая снова хотела на меня накинуться, и подтолкнула меня перед собой в спальню. Устало откинувшийся в кресле отец уже протягивал руку к воде. Увидев меня, он улыбнулся и спросил, что я скажу, если они уедут. Я сказал, что очень хотел бы поехать с ними. Но он сказал, что я еще слишком мал, а это очень утомительное путешествие. Я спросил, почему же тогда должны ехать они. Отец указал на того господина. У господина на сюртуке были золотые пуговицы, и он как раз начищал одну из них носовым платком. Я попросил его, чтобы он оставил моих родителей дома, потому что если они уедут, мне придется остаться одному с Фридой, а это невозможно.
297. Катящиеся колеса золотой кареты останавливаются, хрустя гравием; какая-то девушка хочет выйти, носок ее туфельки уже касается подножки, но тут она видит меня и вновь скрывается в карете.
298. Была когда-то такая головоломка - дешевая, незамысловатая игрушка размером ненамного больше карманных часов; ничего поразительного в ее устройстве не было. На красно-коричневой деревянной поверхности были вырезаны голубые запутанные дорожки, приводившие к маленькой ямке. И такой же голубой шарик под воздействием наклонов и встряхиваний сначала вбрасывался на одну из этих дорожек, а затем скатывался в ямку. Как только шарик оказывался в ямке, игра оканчивалась, и если хотели начать ее снова, шарик надо было вытряхнуть из ямки обратно. Все это было накрыто толстым стеклянным куполом, так что головоломку можно было сунуть в карман и носить с собой, и где бы потом ни оказался, можно было достать ее и играть.
Когда шарик был без дела, он обычно гулял, заложив руки за спину, туда и сюда по возвышенности, а дорожек избегал. Он полагал, что во время игры достаточно еще намучается с этими дорожками и что вне игры у него есть все основания претендовать на право отдыха на свободной поверхности. Иногда он по привычке смотрел вверх, на стеклянный купол, не имея, однако, намерения что-то там наверху узнавать. У него был один широкий желоб, и он утверждал, что не создан для узких дорожек. Что было отчасти справедливо, так как эти дорожки действительно едва могли его вместить, но и несправедливо, так как на самом деле он был очень тщательно подогнан под ширину этих дорожек, однако удобными для него эти дорожки не должны были быть, в противном случае не было бы головоломки.
299. Мне было разрешено войти в чужой сад. При входе пришлось преодолеть некоторые затруднения, но в конце концов какой-то мужчина, привстав из-за столика, воткнул мне в петлицу темно-зеленую метку, проколотую булавкой.
- Это, наверное, орден, - сказал я в шутку, однако мужчина только слегка похлопал меня по плечу, словно желая успокоить, но почему надо было меня успокаивать?..
Обменявшись взглядами, мы пришли к молчаливому соглашению, что теперь я могу войти. Однако, пройдя несколько шагов, я вспомнил, что еще не заплатил. Я хотел вернуться, но как раз в этот момент увидел, что у столика стоит высокая дама в походном плаще из желтовато-серой грубой материи и отсчитывает на столе крохотные монетки.
- Это за вас, - крикнул мне через плечо низко склонившейся дамы тот мужчина, по-видимому, заметив мое беспокойство.
- За меня? - недоверчиво переспросил я и оглянулся назад, проверяя, не относится ли это к кому-то другому.
- Эта вечная мелочность, - сказал какой-то господин, который подошел по лужайке, медленно перешел мне дорогу и пошел по лужайке дальше. - За вас. За кого же еще? Здесь один платит за другого.
Я поблагодарил за это, впрочем, с неудовольствием данное разъяснение, однако заметил господину, что я еще ни за кого не заплатил.
- А за кого вы должны были заплатить? - спросил господин, уходя.
В любом случае, я намерен был подождать эту даму и попытаться с ней объясниться, но она пошла, шурша своим плащом, в другую сторону; позади ее мощной фигуры нежно колыхалась голубоватая вуаль шляпки.
- Любуетесь Изабеллой? - спросил рядом со мной какой-то гуляющий, тоже смотревший вслед даме. После некоторой паузы он прибавил: - Это Изабелла.
300. Это Изабелла, старая серая в яблоках лошадь, я не узнал бы ее в толпе, она стала дамой, мы встретились недавно в одном саду во время благотворительного праздника. Там есть маленькая, стоящая на отшибе группа деревьев, окружающих затененную прохладную лужайку; эту лужайку пересекает множество узких тропинок, иногда там бывает очень приятно. Мне этот сад знаком с давних пор, и, устав от праздника, я свернул к той группе деревьев. Едва оказавшись под деревьями, я увидел огромную даму, двигающуюся с противоположной стороны мне навстречу; ее рост меня почти ошеломил, в ближайшей округе не было никого, с кем я мог бы ее сравнить, но я был убежден, что и вообще не знаю такой женщины, которая не была бы ниже этой на несколько - в первом изумлении я подумал даже: "на несчетное количество" - голов. Однако вскоре, подойдя ближе, я успокоился. Изабелла, старая знакомая!
- Как же ты убежала из своей конюшни?
- Ах, это было нетрудно, меня ведь, собственно, только из жалости еще держат, мое время прошло; я объяснила своему хозяину, что вместо того чтобы бесполезно стоять в конюшне, я хочу еще немного и мир посмотреть, насколько силы позволят, - объяснила хозяину, он меня понял, отыскал кое-какую одежду отошедших в мир иной, даже помог мне ее надеть и отпустил, пожелав доброго пути.
- Как ты хороша! - сказал я не совсем искренне, но и не совсем лицемерно.
301. Зверь синагоги - Блаженный и Седобородый.
- Это уже всерьез? Строительный рабочий.
302. Свадьбе Елизаветы Блаженной и Франца Седобородого предшествовала очень тщательная подготовка.
303. Извините мою давешнюю неожиданную рассеянность. Вы сообщаете мне о вашей помолвке - радостнейшее известие, какое только может быть, - а я вдруг становлюсь безучастным и произвожу впечатление человека, занятого совершенно другими вещами. Но это, конечно, лишь видимость безучастности; мне, видите ли, припомнилась одна история - старая история, которая однажды разыгралась в непосредственной близости от меня и которую я, находясь, правда, в полной безопасности, тоже пережил, - я был в полной безопасности и, однако, заинтересован больше, чем в вещах, непосредственно меня задевавших. Такое уж это было дело, что невозможно было оставаться безучастным, даже если эта история задевала тебя хотя бы только самым дальним своим краешком.
304. Сторож тюрьмы хотел отпереть железные ворота, но замок проржавел, у старика не хватило сил, и ему пришлось вызвать помощника, на лице которого, однако, читалось сомнение, причем не по поводу заржавленного замка.
Героев выпустили из тюрьмы, они неуклюже построились в одну шеренгу; пребывание в заключении сильно отразилось на их подвижности. Мой друг, надзиратель тюрьмы, вынул из папки список (других бумаг в его папке не было; я отметил это без всякой злости: здесь ведь не канцелярия) и начал перекличку героев с одновременным вычеркиванием их имен из списка. Я сидел в стороне за своим письменным столом, оглядывая вместе с надзирателем шеренгу героев.