173. Ты пришел слишком поздно, он только что ушел, осенью он недолго задерживается на одном месте, его тянет на простор, в темные бескрайние поля, в нем есть что-то воронье. Если хочешь его увидеть, лети в поля, он наверняка там.
174. Ты говоришь, что я должен спуститься еще ниже, но я ведь уже очень глубоко; впрочем, если это должно быть так, то я хочу остаться здесь. Что за помещение! Это, по всей видимости, уже самое глубокое место. Но я останусь здесь, только не заставляй меня спускаться дальше.
175. Против этой фигуры я был беззащитен; она молча сидела за столом и смотрела вниз на стол. Я ходил вокруг нее кругами и чувствовал, что она не дает мне дышать. А вокруг меня ходил кто-то третий и чувствовал, что я не даю ему дышать. А вокруг третьего ходил четвертый и чувствовал, что тот не дает дышать ему. И так продолжалось вплоть до движений созвездий и еще дальше. Всё чувствует пальцы на своем горле.
176. В какой это местности? Она мне незнакома. Там всегда одно соответствует другому, там везде одно плавно переходит в другое. Я знаю, эта местность где-то есть, я даже вижу ее, но я не знаю, где она, и не могу к ней приблизиться.
177. Самым сильным светом можно разъединить этот мир. Для слабых глаз он приобретает прочность, для слабейших у него появляются кулаки, а под взглядом еще более слабых он становится стыдлив и раздавливает того, кто смеет в него всматриваться.
178. Мы пили с берега маленького пруда, брюхо и грудь - на земле, передние ноги, ослабевшие от наслаждения питья - погружены в воду. Но вскоре нам уже надо было возвращаться; самый рассудительный из нас оторвался от воды и крикнул: "Назад, братья!" И мы побежали назад.
- Где вы были? - спросили нас.
- В рощице.
- Нет, вы были у пруда.
- Нет, мы там не были.
- Да с вас же еще вода течет, лжецы.
И засвистели плетки. Мы бежали по длинному, залитому лунным светом коридору, время от времени кому-то попадало, и он высоко подскакивал от боли. В галерее предков эта травля окончилась, дверь была закрыта, и нас оставили одних. Все мы еще испытывали жажду, мы слизывали воду с шерсти и морд друг у друга, иногда вместо воды на языке оказывалась кровь - это была кровь от ударов плетки.
179. Еще только слово. Еще только просьба. Еще только движение воздуха. Еще только доказательство того, что ты все еще живешь и ждешь. Нет, не просьба - только дыхание… не дыхание - только готовность… не готовность - только мысль… не мысль - только спокойный сон.
180. В старой исповедальне. Я знаю, как ты будешь утешать, я знаю, в чем ты будешь каяться. Все это мелкие дела, темные делишки, повседневная суета с утра до вечера.
181. Я собирал мое достояние. Оно было очень невелико, но это были точно очерченные, твердые, всякого сразу же убеждающие вещи. Их было от шести до семи штук; я говорю "от шести до семи", так как шесть из них безусловно принадлежали только мне, а седьмая принадлежала еще одному другу, который, правда, много лет тому назад покинул наш город и с тех пор пропал. Так что можно было бы, очевидно, сказать, что и эта седьмая вещь принадлежит мне.
Хотя эти вещи были весьма своеобразны, большой цены они не имели.
182. Жалоба бессмысленна (кому он жалуется?), торжество - смешно (калейдоскоп в окне). А он все же явно хочет быть только первобогомольцем, однако затем иудейское оказывается непристойным, и если он всю свою жизнь повторяет: "Я - собака, я - собака" и так далее, то для жалобы этого все-таки достаточно, и мы все его поймем, но для счастья не только достаточное, но и единственно возможное условие - молчание.
183. - Это не глухая стена, это спрессованная в стену сладчайшая жизнь: сушеный виноград, гроздь на грозди.
- Я в это не верю.
- Отщипни и попробуй.
- От неверия я не могу поднять руки.
- Я поднесу тебе гроздь ко рту.
- От неверия я не могу почувствовать вкуса.
- Тогда пропадай!
- А разве я не говорил, что стена такая глухая, что хоть пропадай?
184. Я умею плавать не хуже других, просто у меня лучше память, и я не могу забыть свое прежнее неумение плавать. Но так как я его не забыл, то и умение плавать мне не помогает, и плавать я все-таки не могу.
185. Еще одно маленькое украшение на эту могилу. Она уже достаточно украшена? Да, но когда это так легко…
186. Это зверь с очень большим хвостом - вроде лисьего, но многометровой длины. Я бы с удовольствием подержал когда-нибудь его хвост в руке, но это невозможно: зверь все время в движении, и хвост все время вьется в разные стороны. Зверь напоминает кенгуру, однако с нехарактерным, почти человечески плоским, маленьким овальным личиком; только зубы у него довольно выразительны, независимо оттого, прячет ли он их или оскаливает. Иногда мне кажется, что этот зверь хочет меня выдрессировать - иначе для чего ему убирать от меня свой хвост, когда я его ловлю, а затем снова спокойно ждать, когда этот хвост снова меня привлечет, и тогда опять отпрыгивать еще немного подальше?
187. Предвидя, что меня ожидает, я съежился в углу комнаты, загородившись диваном. Если бы кто-нибудь теперь вошел, он непременно посчитал бы, что я дурачусь, однако тот, кто вошел, так не считал. Он вытащил из-за голенища высокого сапога арапник, постегал им вокруг себя, приподнялся на носки широко расставленных ног, снова опустился на пятки и крикнул:
- Вылезай из угла! Долго я буду ждать?
188. Катафалк плутал по сельским дорогам; погруженный на него труп не был доставлен на кладбище: кучер был пьян и думал, что везет седока, но куда он должен с ним ехать, он тоже не помнил. Поэтому он заезжал в деревни и останавливался перед трактирами, когда же сквозь пьяный угар проскакивало беспокойство о цели его поездки, надеялся, что где-нибудь добрые люди подскажут ему все, что нужно. Так, остановился он однажды перед "Золотым петухом" и потребовал порцию жареной свинины…
189. Я вижу вдали какой-то город, это его ты имеешь в виду?
Возможно, но я не понимаю, как ты смог разглядеть, что это город, я что-то там увидел, только когда ты мне это показал, да и то - лишь неясные очертания в тумане.
О да, я его вижу, он стоит на вершине горы, а по склонам разбросано что-то вроде деревень.
Тогда ты прав, это тот город: он ведь, собственно, и есть большая деревня.
190. Я вновь и вновь сбиваюсь с дороги; это тропинка в лесу, но она ясно различима: только над ней видна полоска неба, а всюду вокруг - густой и темный лес. И тем не менее я все время отчаянно сбиваюсь, а кроме того, стоит мне сойти на шаг с этой тропы, как я тут же оказываюсь за тысячу шагов, один в лесу, так что хочется упасть и остаться лежать там навсегда.
191. - Ты все время только и говоришь о смерти, а все-таки не умираешь.
- И все-таки я умру. Это как раз и есть моя последняя песня. Одна песня - длиннее, другая - короче. Но разницу всегда составляют лишь несколько слов.
192. Сторож! Сторож! Что ты сторожишь? Кто тебя поставил? Только одним, - только отвращением к самому себе ты богаче мокрицы, которая лежит под старым камнем и тоже сторожит.
193. Только сумей добиться того, чтобы тебя поняли мокрицы. В тот момент, когда ты заставишь их понять твой вопрос о цели их работы, ты уничтожишь это мокричное племя.
194. Жизнь это такое непрерывное отклонение, которое даже не дает возможности понять, от чего оно отклоняет.
195. Чтобы даже самый консервативный открыл для себя радикальность умирания!
196. Самые ненасытные - это некоторые аскеты; они устраивают голодовки во всех сферах жизни, при этом хотят в одно и то же время достичь следующего:
1. чей-то голос должен сказать: хватит, ты достаточно постился, теперь ты можешь есть, как все прочие, и это не будет считаться едой;
2. в то же время тот же голос должен сказать: ты уже так долго постился под нажимом, что с этого момента ты будешь поститься с радостью, и это будет для тебя слаще еды (но одновременно ты и в самом деле будешь есть);
3. в то же время тот же голос должен сказать: ты победил этот мир, я освобождаю тебя от него, от еды и от поста (но одновременно ты будешь как поститься, так и есть).
К этому добавляется еще один голос, с давних пор неустанно повторяющий: хоть ты и не выдерживаешь полного поста, но желание такое проявляешь, а этого достаточно.