- Их не так много, - сказал я, - и это уже почти все. Мне нужно еще только масло для маленькой лампадки, которая всю ночь должна гореть возле меня. Эта лампадка у меня в мешке, совсем маленькая лампадка, масла сжигает очень мало. Об этом и говорить бы не стоило, я упомянул о ней только для полноты, чтобы потом не возникало никаких споров, я их терпеть не могу, особенно при расплате. Я, вообще, человек добродушный, но если мне отказывают в том, о чем договаривались, я становлюсь ужасен, ты это заметь себе. Если мне не дадут того, что мне положено, будь это даже какая-нибудь мелочь, я способен поджечь твой дом у тебя над головой, пока ты спишь. Но ты ведь не станешь отказывать мне в том, что ясно оговорено, а тогда - в особенности, если ты еще будешь время от времени с любовью присовокуплять к этому какой-нибудь маленький подарочек, пусть даже совсем ничего не стоящий, - я буду верен, и терпелив, и очень полезен во всех делах. И больше того, что я назвал, я не требую - только еще двадцать четвертого августа, в день моих именин, бочоночек на пять литров рома.
- Пять литров! - воскликнул крестьянин и хлопнул в ладоши.
- Ну да, пять литров, - сказал я, - это ведь не так и много. Ты, похоже, хочешь меня поприжать. Но я и сам уже так ограничил свои потребности, и именно из уважения к тебе, что мне было бы стыдно, если бы кто-то третий это услышал. Перед кем-то третьим я никогда не смог бы так с тобой разговаривать. И никто не должен об этом знать. Впрочем, никто бы этому и не поверил.
Но крестьянин сказал:
- Иди-ка ты лучше своей дорогой. А я пойду домой один и постараюсь сам помириться с женой. Я в последнее время много ее поколачивал, так я теперь малость поспущу, может, она мне благодарна будет, да и детей много поколачивал - я всегда беру на конюшне кнут и секу их, - так я маленько погожу и с этим, может, получше будет. Правда, я уже часто годил, а лучше не становилось. Но то, чего ты требуешь, мне не осилить, и даже если бы я это, может быть, и осилил - да нет, хозяйство бы не выдержало, каждый день мясо, пять литров рома, нет, невозможно, - но даже если бы и было возможно, жена бы этого не позволила, а если бы она не позволила, я бы этого сделать не смог.
- Для чего тогда все эти долгие переговоры, - сказал я…
147. Я сидел в ложе, рядом со мной сидела моя жена. Играли волнующую пьесу, в которой речь шла о ревности, и в сияющем, окруженном колоннами зале некий муж как раз замахнулся кинжалом на медленно устремившуюся к выходу жену. Все были в напряжении и наклонялись над барьерами, я почувствовал на виске локоны моей жены. И тут мы отпрянули назад: на барьере что-то шевелилось; то, что мы принимали за бархатную обивку барьера, было спиной длинного тонкого человека, который был точно таким же узким, как барьер, и до сих пор лежал на нем животом вниз, а теперь медленно поворачивался, словно отыскивая более удобное положение. Жена, дрожа, прижалась ко мне. Его лицо было совсем близко, прямо передо мной, оно было узким, уже моей руки, неприятно чистым, как у восковых фигур, и с черной острой бородкой.
- Почему вы нас пугаете? - крикнул я. - Что вы здесь делаете?
- Прошу прощения! - сказал мужчина. - Я почитатель вашей жены, я счастлив, когда чувствую ее локти на своем теле.
- Эмиль, прошу тебя, защити меня! - воскликнула моя жена.
- И меня тоже зовут Эмиль, - сказал мужчина; он подпер голову рукой и лежал теперь, как на кушетке. - Иди ко мне, сладенькая моя.
- Вы негодяй, - сказал я, - еще одно слово, и вы будете лежать внизу, в партере, - и, как бы уверенный, что это слово сейчас последует, я сразу же попытался столкнуть его вниз; это, однако, было не так-то просто, он, казалось, был прочно связан с барьером, будто вделан в него; я пытался скатить его оттуда, но у меня ничего не вышло, а он только засмеялся и сказал:
- Да брось ты это, придурок, раньше времени силы растратишь, борьба же только начинается, а закончится она, разумеется, тем, что твоя жена удовлетворит мое желание.
- Никогда! - крикнула моя жена и затем повернулась ко мне: - Ну, пожалуйста, столкни же его, наконец, отсюда.
- Я не могу! - крикнул я. - Ты же видишь, я стараюсь, но тут какой-то подвох, он не идет.
- О Боже, о Боже, - стонала моя жена, - что со мной будет.
- Успокойся, - сказал я, - прошу тебя, ты своим волнением мне только мешаешь; у меня теперь новый план: я вот здесь подрежу ножичком бархат и потом стряхну все вниз вместе с этим типом.
Но теперь я не мог найти нож.
- Ты не знаешь, где у меня мой нож? - спросил я. - В пальто, что ли, оставил?
Я уже почти готов был бежать в гардероб, жена привела меня в чувство:
- И ты хочешь сейчас оставить меня одну, Эмиль? - воскликнула она.
- Но если у меня нет ножа! - крикнул я в ответ.
- Возьми мой, - сказала она, начала дрожащими пальцами рыться в своей сумочке, но затем вытащила, разумеется, лишь крохотный перламутровый ножичек.
148. Непростая задача - пройти на цыпочках по надломленной балке, служащей мостом, не имея ничего под ногами и сперва нагребая ногами землю, по которой пойдешь, - идти не по чему-нибудь, а по собственному отражению, которое видишь под собой в воде, удерживая разъезжающийся мир ногами, а руками лишь судорожно цепляясь вверху за воздух, чтобы выдержать это напряжение.
149. На ступенях у входа в храм стоит на коленях священник и преобразует все просьбы и жалобы приходящих к нему верующих в молитвы или, точнее, ничего не преобразует, а лишь громко и по многу раз повторяет то, что ему сказали. К примеру, приходит купец и жалуется, что понес сегодня большой убыток и что из-за этого его дело разваливается. Священник - он стоит коленями на ступеньке, положив ладони рук на ступеньку повыше, и раскачивается во время молитвы вверх и вниз - откликается на это:
- А. понес сегодня большой убыток, его дело разваливается. А. понес сегодня большой убыток, его дело разваливается, - и так далее.
150. Нас четверо друзей, мы вышли когда-то друг за другом из одного… [см. прим.].
151. Так же, как, иногда, даже не глядя на затянутое облаками небо, уже по оттенкам ландшафта можно почувствовать, что хотя солнечный свет еще не пробился, но сумерки буквально растворяются и готовы рассеяться и что уже по одной только этой причине - других доказательств не нужно - сейчас везде засияет солнце.
152. Стоя в лодке, я орудовал веслом, продвигаясь по маленькой гавани; она была почти пуста; кроме двух парусных барок, застывших в одном углу, лишь кое-где стояли маленькие лодки. Я без труда нашел место и для своей и сошел на берег. Какая-то маленькая гавань, а причальная стенка прочная и поддерживается в хорошем состоянии.
Мимо скользили лодки. Я подозвал одну из них. Ею правил высокий белобородый старик. Я немного помедлил на ступеньке причала. Он усмехнулся, и, глядя на него, я ступил в лодку. Он указал на ее дальний конец, и я сел там. Но тут же вскочил и сказал:
- Большие же у вас тут летучие мыши, - так как огромные крылья зашумели вокруг моей головы.
- Не волнуйся, - сказал он, уже взявшись за шест, и мы толчком отделились от земли, так что я чуть не упал на банку.
Вместо того чтобы сказать лодочнику, куда я хочу попасть, я только спросил, знает ли он это; судя по его кивку головой, он знал. Это было для меня невероятным облегчением, я вытянул ноги, откинулся назад, не выпуская, однако, лодочника из поля зрения, и только сказал себе: "Он знает, куда ты хочешь попасть, вот этот лоб скрывает такое знание. Он тычет в море своим шестом только для того, чтобы доставить меня туда. И среди них всех я случайно окликнул именно его - и еще колебался, садиться ли к нему". Глубоко удовлетворенный, я слегка прикрыл глаза, но, не видя этого человека, я хотел по крайней мере его слышать и потому спросил:
- В твоем возрасте ты, наверное, мог бы уже и не работать. У тебя что же, нет детей?
- Только ты, - сказал он, - ты - мой единственный ребенок. Только для тебя я в этот раз еще сделаю ходку, а после того продам лодку и тогда уже перестану работать.
- У вас здесь пассажиров называют детьми? - спросил я.
- Да, - ответил он, - здесь так принято. А пассажиры говорят нам "отец".
- Это любопытно, - сказал я, - а где же мать?
- Там, - сказал он, - в будке.
Я сел прямо и увидел, как из маленького, со скругленными углами, окошка будки, устроенной в середине лодки, вытянулась в знак приветствия рука и показалось полное женское лицо, обрамленное черной кружевной косынкой.
- Мать? - спросил я, улыбаясь.
- Если угодно, - сказала она.
- Но ты намного моложе отца, - сказал я.
- Да, - ответила она, - намного моложе, он мог бы быть моим дедом, а ты - моим мужем.
- Знаешь, - сказал я, - это так удивительно, когда ночью плывешь один в лодке, и тут вдруг - женщина.