120. Я определенно заявляю здесь: все, что обо мне рассказывают, - ложь, если при этом исходят из того, что я - первый человек, ставший сердечным другом лошади. Удивительно, как можно распространять такое чудовищное утверждение и верить ему, но еще более удивительно легкомысленное отношение к подобному слуху; его распространяют, ему верят, но, покачав головой и чуть ли не ограничившись этим, о нем забывают. Тут скрыта какая-то тайна, исследование которой было бы, вообще говоря, более заманчиво, чем то немногое, что я действительно сделал. А сделал я лишь следующее: я прожил один год с лошадью как человек, живущий с какой-нибудь девушкой, которую он чтит, но которой он отвергнут, тогда как внешне для него нет никаких препятствий в осуществлении того, что соответствовало бы его цели. Короче, я заперся в конюшне вместе с лошадью Элеонорой и покидал это место нашего совместного пребывания только для проведения учебных занятий, посредством которых я зарабатывал на учебный материал для нас обоих. К сожалению, это все-таки составляло пять-шесть часов ежедневно, так что отнюдь не исключено, что в непроизводительной потере этого времени заключена причина окончательного крушения всех моих усилий, и пусть те господа, которых я столько раз тщетно просил поддержать мое предприятие и которым нужно было лишь пожертвовать немного денег на то, ради чего я готов был принести в жертву себя - так, как жертвуют пучком овса, забивая его между коренными зубами лошади, - пусть те господа все-таки услышат это.
121. Кошка поймала мышь.
- Что ты собираешься теперь сделать? - спросила мышь. - У тебя такие ужасные глаза.
- Ах, - сказала кошка, - да у меня всегда такие глаза. Ты к этому привыкнешь.
- Я бы лучше побежала, - сказала мышь, - меня дети ждут.
- Тебя дети ждут? - переспросил кошка. - Ну, так беги как можно скорее. Я просто хотела кое-что у тебя спросить.
- Тогда спрашивай, пожалуйста, а то и в самом деле уже очень поздно.
122. Гроб был сколочен, и столяр погрузил его на тачку, чтобы доставить в магазин похоронных принадлежностей. Небо хмурилось, накрапывал дождик. Из боковой улицы вышел пожилой господин, остановился перед гробом, поводил по нему тростью и завел со столяром незначащий разговор о гробовой индустрии. Женщина с хозяйственной сумкой, спешившая по этой центральной улице, слегка налетела на господина, затем признала в нем доброго знакомого и тоже приостановилась рядом. Из мастерской вышел помощник столяра, у него возникло еще несколько вопросов к хозяину по поводу дальнейшей работы. В окне над мастерской появилась жена столяра с их младшеньким на руках, столяр начал немного агукать с улицы малышу, господин и женщина с сумкой заулыбались и тоже стали смотреть вверх. Воробей вспорхнул на гроб в безумной надежде найти там что-то съедобное и теперь прыгал по нему туда и сюда. Какая-то собака подошла обнюхать колеса тачки.
Внезапно в крышку гроба сильно постучали изнутри. Птица взлетела и испуганно закружилась вокруг тачки. Собака яростно залаяла, она была сильнее всех встревожена - и словно бы в отчаянии из-за неисполненного долга. Господин и женщина отскочили в сторону и ждали, растопырив руки. Помощник с внезапной решимостью кинулся на гроб и сел на него верхом, это сидение казалось ему не таким ужасным, как возможность того, что гроб откроется и из него встанет стучавший. Впрочем, помощник, может быть, уже жалел о своем опрометчивом поступке, но теперь, сидя наверху, не решался слезть, и все усилия хозяина согнать его были тщетны. Женщина в окне, которая, по всей вероятности, тоже слышала стук, но не могла определить, откуда он исходит, и уж во всяком случае не могла подумать, что он исходит из гроба, ничего не понимала в происходящем внизу и с удивлением взирала на эту сцену. Полицейский, влекомый каким-то неопределенным позывом, однако сдерживаемый каким-то неопределенным страхом, нерешительно приближался.
И тут раздался удар в крышку такой силы, что помощник съехал на сторону и последовал общий короткий возглас всех собравшихся вокруг; женщина в окне исчезла - по-видимому, торопливо спускалась вместе с ребенком вниз по лестнице.
123. Ищи его острым пером, спокойно, не вставая с места; осматривайся вокруг, поворачивая голову, прямо, крепко сидящую на плечах. Если оставаться в пределах границ твоей службы, ты верный слуга; в пределах границ твоей службы ты - господин, твои ляжки сильны, широка грудь, легко изгибается шея, когда ты приступаешь к своим поискам. Тебя видно издалека; словно к колокольне деревенской церкви тянутся к тебе по степным дорогам, через холмы и долины, одинокие путники.
124. Мою плодовитость обеспечивает питание. Исключительная пища, исключительно приготовленная. Из окна моего дома я наблюдаю длинную вереницу подносчиков продуктов; часто они спотыкаются, и тогда каждый прижимает к себе свою корзину, чтобы она не пострадала. Поглядывают они и вверх, на меня, поглядывают дружески, некоторые - с восхищением.
125. Мою плодовитость обеспечивает питание. Тот сладкий сок, который поднимается вверх от моего молодого корня.
126. Вскочив из-за стола, все еще с кубком в руке, я гонюсь за врагом, который вынырнул из-под стола напротив меня.
127. Когда он вырвался, добрался до леса и исчез, был уже вечер. Впрочем, дом ведь стоял в лесу. Городской дом, по-городскому, как положено построенный, с эркером в городском или пригородном вкусе, с маленьким, огороженным решеткой палисадничком, с занавесками из тонкой ячеистой ткани на окнах, - городской дом, стоявший тем не менее совершенно уединенно. И наступил зимний вечер, и здесь, в чистом поле, было очень холодно. Но ведь это было совсем не чистое поле, а городской перекресток, потому что за угол заворачивал вагон трамвая; тем не менее это было все же не в городе, потому что этот вагон не ехал, а с незапамятных времен стоял там, навсегда застыв в таком положении, словно заворачивает за угол. И вагон был с незапамятных времен пуст - и это даже вообще был не трамвайный вагон, а вагон на четырех колесах, но в смутно льющемся сквозь туман лунном свете мог напоминать все что угодно. И городская мостовая здесь была, с мощением наподобие плиточного - с идеально пригнанными плитками, но это были лишь сумеречные тени деревьев, лежавшие на заснеженной проселочной дороге.
128. То, как этот маленький Борхер старается попасть в мой дом, можно назвать как угодно - и трогательным, и пугающим, и отвратительным. Впрочем, он всегда был юродивым; непригодный ни для какой работы, брошенный своей семьей, кормящийся чем Бог пошлет, он слонялся целыми днями по округе, чаще всего - на болоте. Иногда он день и ночь лежал дома в углу, потом опять пропадал из дому на много ночей.
Мне эти сельские дурачки в последнее время не дают покоя. Дурачок-то он с давних пор, но только меня это касалось не больше, чем любого другого.
Вот опять внизу что-то повисло на садовой калитке. Я выглядываю в окно. Разумеется, это опять он.
129. Если ты хочешь, чтобы тебя ввели в незнакомую семью, ты находишь какого-нибудь общего знакомого и просишь его оказать тебе эту любезность. А если никого не находишь, то набираешься терпения и ждешь, когда представится подходящая возможность.
В таком маленьком местечке, как наше, не представиться она не может. А не представится сегодня, так наверняка представится завтра. А если не представится, ты не станешь из-за этого сотрясать основы мироздания. Если эта семья как-то может обходиться без ваших встреч, то и ты как-нибудь - во всяком случае, не хуже - сможешь обойтись без них.
Все это само собой разумеется, и только К. этого не понимает. Не так давно втемяшилась ему в голову мысль внедриться в семейство нашего помещика, но он пытается действовать не теми путями, какие приняты в обществе, а прямо в лоб. Возможно, обычный путь кажется ему непомерно длинным - и небезосновательно, - однако тот путь, по которому пытается идти он, просто невозможен. При этом я не переоцениваю значительности нашего помещика: он разумный, прилежный, достойный человек, но не более того. Что надо от него К.? Может быть, он хочет получить работу в поместье? Нет, не хочет, он состоятельный человек и ведет беззаботную жизнь. Но, может быть, он любит дочку помещика? Нет-нет, в этом его заподозрить нельзя.