- Что ты говоришь, брат? - вмешался я. - Иранский плов очень вкусная штука, как может от него болеть живот?
Все мальчишки покатились со смеху. Один из них, на котором была изорванная в клочья рубашка и короткие штанишки и которого, как я еще раньше слышал, называли Кульдип Каур, сказал, обращаясь ко мне:
- Да ты, видать, никогда не ел иранского плова?
И, расстегивая пуговицы на своей рубашке, он рассказал мне, что иранским пловом они попросту называют объедки, которые покупают в иранском ресторане. В те дни, когда у мальчиков бывало мало клиентов и им не удавалось заработать достаточно денег, им приходилось есть иранский плов. Все, что остается за день на тарелках посетителей - кусочки мяса, рис, хлеб, кости, объедки овощей и фруктов, - повар собирает в отдельную посуду и варит адское кушанье, которое продает по две анны за порцию. Эту стряпню называют иранским пловом.
- Даже самые бедные люди в нашем квартале не едят его, - сказал Кульдип Каур, - однако повар все же продает в день по нескольку порций. Больше всего этот плов покупаем мы, а также мальчишки, подгоняющие такси прохожим, торговцы старой мебелью, строительные рабочие и безработные.
- Почему тебя зовут Кульдип Каур? - спросил я мальчика.
Кульдип Каур, который уже успел снять с себя рубашку и теперь, растянувшись на траве, с наслаждением поглаживал свой черный живот, услышав мой вопрос, принялся хохотать. Потом, оборвав смех, сказал одному из мальчиков:
- Принеси-ка мой ящик!
В ящике Кульдипа лежали принадлежности для чистки ботинок. На каждой коробочке с ваксой была наклеена картинка, изображающая Кульдип Каур.
- Покажи ему свой, - сказал Кульдип, обращаясь к другому мальчику.
На крышке коробочек этого мальчика были наклеены фотографии киноактрисы Наргис, вырезанные из газет и журналов.
- Вот этот балда называется у нас Наргис, вот этот - Нами, а этот Зария. Мы все, сколько тут нас есть, наклеиваем на свои коробочки с ваксой фото какой-нибудь кинозвезды и называемся ее именем.
- Зачем?
- Да затем, что идиотам-клиентам это нравится. Мы им говорим: "Сахиб, кого вы предпочитаете: Наргис, Нами, Зарию, Мадхубалу?" Какая артистка ему больше по душе, того мальчишку он и зовет. Ну, например, одному нравится Наргис, другому Мадхубала… Нас всего восемь человек, и мы все сидим здесь на автобусной остановке возле станции Чёрч Гейт. Наши дела идут неплохо, да и работать так интересней.
- А полицейский ничего не говорит, что вы здесь сидите напротив иранского отеля? - спросил я.
- А что он скажет, подлец? Мы платим ему за это!
И за то, что спим здесь, - тоже платим! - горячо воскликнул Кульдип Каур.
Он лежал на спине, но теперь вскочил и, щелкнув пальцами, сделал вид, что подбросил что-то в воздух. Потом он схватил воображаемый предмет, разжал руку, но она была пуста. Он улыбнулся и, не говоря ни слова, снова опрокинулся на спину.
- А я знаю, - сказал мне Наргис, - ты чистишь ботинки в Дадаре, правда? Мне кажется, я видел тебя около отеля "Низдан".
- Да, - сказал я. - Пожалуй, до некоторой степени я тоже чистильщик.
- Как это, до некоторой степени? - вмешался Кульдип Каур. Он сел и пристально уставился на меня. - Что ты темнишь, идиот, говори прямо, кем ты работаешь?
Он назвал меня идиотом, но я не обиделся. Наоборот, я был польщен. В устах этого мальчика грубое слово "идиот" приобретало иной смысл. Я воспринял его как дружеское обращение и понял, что мальчики принимали меня в свою среду.
- Видишь ли, - сказал я. - До некоторой степени я действительно чистильщик. Только чищу я не ботинки, а слова. А иногда и лица и даже старую грязную кожу. Я очищаю ее от грязи и смотрю, что у нее там есть в заплесневелых уголках.
- Перестань темнить, сука! - в один голос закричали Наргис и Нами. - Говори прямо, кто ты?
- Меня зовут Башан, - сказал я. - Я пишу рассказы и продаю их в газеты.
- О, так ты бабу! - воскликнул Нами.
Нами был самым младшим из мальчиков, но его мордашка была живой и смышленой. И так как он продавал газеты, я вызвал у него живой интерес.
- В какую газету ты пишешь? - спросил он, подсаживаясь ко мне поближе. - В "Фри пресс", "Сентрал Тейдж" или в "Бомбей Кроникл"? Я знаю все газеты!
- Я пишу в "Шахрах", - сказал я.
- "Сахрах"? Это что еще за газета?
- Она выходит в Дели.
- В делийской типографии? - У Нами широко раскрылись глаза.
- И в газете "Красивая литература", - сказал я, желая произвести на него еще большее впечатление.
- Что ты сказал? - захохотал Кульдип Каур. - "Вшивая литература". Ха-ха-ха! Послушай, Нами, советую тебе изменить свое имя и с этого дня называться "Вшивая литература". Замечательное имя! Ха-ха-ха!
Когда все мальчики, насмеявшись вдоволь, замолкли, я сказал серьезно:
- Не "Вшивая литература", а "Красивая литература". Она выходит в Дели. Это очень хорошая газета.
- Ой, подлец, насмешил, - сквозь смех проговорил Наргис, мотая головой. - Пусть будет "Красивая литература". Нам все равно. Мы ведь газеты не читаем. Мы продаем их, чтобы заработать на жизнь!
- Да, - сказал Кульдип Каур, вытирая слезы. - По виду бы я ни за что не сказал, что ты писатель! Ты выглядишь не лучше нас, грешных! Ха-ха-ха!
И все они снова принялись хохотать. Мне ничего не оставалось, как засмеяться вместе с ними.
Но вдруг Кульдип Каур оборвал смех и обратился ко мне серьезно:
- А сколько ты… сколько ты получаешь за эти свои рассказы?
- Да примерно столько же, сколько и ты. А чаще всего - ничего. Написав рассказ, я несу его редактору. А тот заберет рассказ, поблагодарит меня, но денег не дает. Такой порядок способствует блеску и процветанию газеты.
- Зачем же ты тогда занимаешься такой ерундой? Почему не чистишь ботинки, как мы? Вот что я тебе скажу, бросай-ка ты свои рассказы и приходи к нам. Мы примем тебя в свою компанию и станем звать Бадбекха Латиф. Согласен? Давай руку!
И Кульдип Каур крепко пожал мою руку.
- Но имей в виду, что каждый день тебе придется Давать по четыре анны полицейскому. А если в какой-нибудь день ты не сможешь их заработать, то… Это никого не касается, откуда ты их возьмешь. Хоть воруй, но четыре анны отдай! Кроме того, раза два в месяц тебе придется посидеть в полицейском участке.
- Это еще зачем?
- Этого и мы не знаем. И хотя каждый из нас и дает полицейскому по четыре анны, все равно он два раза в месяц ловит нас и отводит в участок. Такой уж у него порядок. Он говорит: "Что я могу поделать?"
- Ну хорошо, два раза в месяц в полицейский участок.
- Раз в месяц побываешь в суде, где будут разбирать твое дело и приговорят тебя к штрафу в две или три рупии.
- Но почему же? Ведь я даю полицейскому четыре анны?
- Э, друг, полицейскому ведь тоже надо жить! Не понимаешь, что ли, Вшивая литература?
- Вшивая литература все понимает, - сказал я, хитро подмигнув Кульдип Каур, и мы оба принялись хохотать.
В это время к нам подошли Мадхубала и Кокку. Они обливались потом и едва переводили дух.
- Ну как, перестал болеть живот? - спросил я Мадхубалу.
- Перестал, только теперь очень есть захотелось!
- И мне тоже, - сказал Наргис.
- Может быть, поедим иранского плова? - предложил Нами.
- А потом снова заболит живот, - сказал Кульдип с горечью. - Снова пойдем бегать и снова захотим есть?
- Я могу дать две пайсы, - сказал Нами.
- Я вношу анну, - сказал я.
Каждый дал сколько мог, и набралось четыре анны. За пловом послали Нами. Во-первых, потому, что он был самым маленьким, а во-вторых, потому, что повар из ресторана симпатизировал ему и мог дать сверх двух порций третью или порции положить побольше.
Когда Нами ушел, я спросил ребят:
- Вы каждую ночь здесь ночуете?
- Да, все, кроме Мадхубалы, - ответил Кокку. - Мадхубала обычно ночует дома, но сегодня он остался с нами.
- Где ты живешь? - спросил я Мадхубалу.
- В Сайене. Там у меня мать.
- А отец?
- Отец? Откуда мне знать отца? Возможно, какой-нибудь сетх из соседнего квартала.
Понемногу все мальчики затихли. Они сидели пришибленные, словно кто-то им дал пощечину. Дети, у которых не было опоры, не было родителей, не было имени и дома, пытались заполнить недостаток любви и ласки песнями из кинофильмов:
Я в тебя, ты в меня,
Оба мы влюблены…
Где ты, мой любимый? Где мой отец? Где мать? Где брат? Где вы и кто вы? Зачем вы произвели меня на свет и бросили на безжалостные камни мостовой, чтобы всю жизнь терпеть побои и оскорбления!
Побледневшие, осунувшиеся лица мальчиков исказились ужасом. Они схватились за руки и прижались друг к другу. Им неоткуда было ждать помощи. Сейчас каждый дом, каждый переулок пугал их. Они казались им страшными чудовищами, которые готовы были навалиться на них и раздавить. Этот страх и заставил их взяться за руки и искать поддержки друг у друга.
В эту минуту они показались мне жалкими, напуганными и беспомощными, словно маленькие дети, заблудившиеся в джунглях. Мне и раньше казалось, что Бомбей не город, а джунгли, в которых безвестные потомки человека бродят в поисках дороги, прокладывая себе путь сквозь путаницу бесчисленных улиц и переулков. А когда они не находят дороги, то садятся под первым попавшимся деревом и закрывают глаза.