Спустя два года, вечером Раму снова сидел под деревом у своей хижины. Со всех сторон его окутывала тьма. Но сегодня не доносились голоса его приятелей. До сих пор их сочувствие не могло тронуть сердце Раму. Теперь его сердце было закрыто для всех. Они заставляли его пить тари, и он пил, не ощущая его вкуса. Он пил тари так же, как воду. Его чувства и мысли витали где-то в облаках.
Показался Пхагвания. Он вошел в старую хижину, поискал там что-то и, наконец, вышел, держа в руках старую, покрытую ржавчиной консервную банку. Ударяя по банке, он запел…
Ему подтянули, как вдруг откуда-то из темноты вынырнул Багвалия:
- Нашли труп Дасии, она не вынесла позора и утопилась в Джамне.
Через два года, в связи с движением за передачу земли крестьянам, Ачария-джи и Бачария-джи вновь приехали в эту деревню. На той же самой площади, под той же самой смоковницей состоялось их выступление.
Теперь их поддерживали уже крупные государственные деятели, правительственные чиновники следовали по их стопам и в отдаленных селениях готовили для них торжественные встречи. И на этот раз тхакур Шиванарайн Сингх показал всем свою щедрость - снова он выделял два акра земли.
И снова выступил Бачария-джи:
- Смотрите, вот так меняется душа заминдаров. Мы приезжали сюда два года назад, и тогда тхакур Шиванарайн Сингх выделил из своей земли для передачи крестьянам в постоянное пользование два акра. Через два года мы снова приезжаем сюда, и снова он передает крестьянам два акра. Я скажу заминдарам, что если они и в дальнейшем так будут выделять землю крестьянам, то создадут нашему движению колоссальный успех. Это действительно настоящая помощь крестьянам. Я прошу вас, дайте им источник жизни, дайте им возможность стать собственниками. Нам ничего не нужно жалеть для того, чтобы крестьяне имели свою собственную землю.
- Собственную землю! Ха-ха-ха-ха! - кто-то внезапно громко захохотал позади собравшихся. Бачария-джи гневно взглянул туда. Ачария-джи делал какие-то знаки рукой, стараясь заставить замолчать этого человека. Но тот продолжал хохотать.
- Не обращайте, пожалуйста, на него внимания, - крикнул заминдар Хар Прасад. - Это наш деревенский сумасшедший Раму. Он сошел с ума после смерти своей дочери.
- Ха-ха-ха, собственная земля, - громко и безудержно смеялся Раму.
- Может быть, ты что-нибудь хочешь сказать, брат? - осторожно спросил Ачария-джи.
Раму замолк.
- Я тоже хочу что-нибудь подарить, - заговорил он.
- Разве у тебя есть земля?
- Нет, земли у меня нет, господин. Но у меня осталось вот это лангути, и я хочу его подарить. Больше у меня ничего нет.
И с этими словами Раму сорвал лангути, единственную тряпку, прикрывавшую его тело, и громко закричал:
- Возьмите в дар мое лангути, возьмите его.
Заминдары схватили Раму и потащили вон из толпы. Но долго еще на площади слышался его крик:
- Ха-ха-ха, собственная земля… собственник… Источник жизни… Ха-ха-ха.
ИРАНСКИЙ ПЛОВ
Сегодня ночь была моей. А все оттого, что у меня не было денег. В те дни, когда у меня бывают деньги, мне начинает казаться, что ночь не принадлежит мне. В такие дни она принадлежит автомобилям, которые несутся по асфальту набережной, мерцающим фонарям, людям, танцующим на крыше отеля Эмасидор.
Но сегодня ночь безраздельно принадлежала мне. Все звезды ночного неба, все улицы Бомбея были моими. Когда у меня есть хоть немного денег, город действует на меня угнетающе. Он нависает надо мной, словно меч завоевателя. И тогда кажется, что каждая вещь подозрительно косится на тебя. И все они, начиная с шерстяных брюк и кончая великолепным радиоприемником, говорят: "Держись от меня подальше!" Но когда денег нет, кажется, что весь город построен только для тебя. На каждом камне мостовой, на каждом фонарном столбе я читаю: "Построено для Башана, голодного писателя".
В такие дни меня не страшит ни полиция, ни возможность попасть под колеса машины. И я иду в состоянии блаженного бездумия, слегка опьяненный голодом, и мне кажется, что я не иду сам, а улицы Бомбея, подхватив меня, несут на себе. Перекрестки улиц, закоулки базаров и темные уголки огромных зданий приглашают меня: "Зайди сюда, посмотри на нас, побудь с нами. Ведь ты уже восемь лет живешь в Бомбее, а ведешь себя все еще, как чужестранец. Иди сюда, подай нам руку".
Сегодня ночь была моей, и она не внушала мне страха. Боятся те, у кого в кармане много денег. В стране людей с пустыми карманами следует бояться только тугосумов. Да и что у нас есть такое, что можно было бы отнять?
Я слышал, что существует закон, запрещающий ходить по улицам Бомбея после двенадцати часов ночи. Почему? По какой причине? Что такое происходит в Бомбее после двенадцати часов ночи, что они хотят скрыть от нас? Я должен узнать и узнаю, что бы мне это ни стоило. Я увижу тех, кого от нас прячут, я увижу их и подам им свою руку.
В таких размышлениях я прошел улицу, начинающуюся от станции Чёрч Гейт, и вышел на площадь Юниверсити Граунд. Я намеревался пересечь площадь и подойти к зданию большого телеграфа, помещающегося на другой стороне площади, а оттуда пройти к базару. Однако, переходя площадь, я увидел группу мальчиков, сидящих в маленьком сквере на углу площади. Они сидели в кругу на траве, хлопали в ладоши и пели:
Я в тебя, ты в меня,
Оба мы влюблены…
Один из мальчиков, зажав в коленях деревянный ящик, отбивал на нем дробь, как на барабане, другой пытался извлечь звуки из деревянной флейты. Все они покачивались в такт песне и пели.
- Кто здесь у вас в кого влюблен? - спросил я, подходя поближе.
Дети перестали петь и с минуту внимательно меня разглядывали. Я не знаю, каким я кажусь людям, однако с первой же минуты они обычно проникаются ко мне таким доверием, что начинают считать меня чуть ли не самым близким другом. Они охотно раскрывают передо мной свою душу и изливают все горе и печаль своего сердца. В моей одежде и внешности нет ничего примечательного. Самое обыкновенное лицо, на котором вы не увидите и следа высокомерия, напыщенности и тщеславия, свойственных людям, носящим дорогие костюмы. Я ношу самые обыкновенные сандалии, рубашку и брюки из грубой материи. Правда, рубашка обычно бывает грязной на спине. Происходит это по двум причинам. Во-первых, дома я сплю на полу, а во-вторых, не могу избавиться от дурной привычки прислоняться спиной к стене, когда я сижу. Кроме того, в моей жизни встречается больше грязных стен, чем чистых. Рубашка, как правило, быстрей всего изнашивается на плечах. И вы часто сможете увидеть там заплаты. Эти заплаты, как известно, призваны соединять между собой края образовавшейся прорехи. Люди часто пытаются стянуть края порванной одежды, так как не каждый может пришить розу к черному платью. Ведь между двумя этими видами шитья существует огромная разница, не так ли? В мире нет двух людей с абсолютно одинаковой внешностью. Ежедневно я вижу в Бомбее разные лица, сотни тысяч людей с разными лицами, однако заплаты на плечах у всех у них одинаковы. Сотни тысяч заплат тщетно стараются стянуть края старых жизней.
Один критик, прочитав мои произведения, сказал: "Я не увидел в них ни одного человеческого лица!" Да, я признаю за собой этот недостаток. Я почти не показываю лица своих героев, я рассказываю об их жизни, борьбе, об их повседневном труде, без чего не может быть создан ни один правдивый социальный роман, ни одна повесть, ни один рассказ. Поэтому меня всякий раз охватывает чувство радости, когда люди принимают меня за клерка, продавца старой мебели или торговца расческами. Никто еще до сего времени не принял меня за министра или за жулика. Поэтому я рад, что сотни тысяч маленьких людей принимают меня за равного, быстро сходятся со мной без всяких официальных формальностей и смотрят на меня, как на своего друга.
Здесь произошло то же самое. После недолгого изучения моей персоны мальчики улыбнулись, и один из них сказал:
- Подсаживайся к нам, брат, и, если хочешь, пой вместе с нами.
Сказав это, высокий худенький мальчик вновь обратился к своему деревянному ящику, а все остальные начали петь:
Я в тебя, ты в меня,
Оба мы влюблены…
Но вот высокий мальчик отбросил ящик и обратился к товарищу, который сидел, скорчившись и пригнув голову к коленям:
- Эй, Мадхубала, а ты почему не поешь?
Мадхубала поднял голову. Лицо его было далеко не так красиво, как у знаменитой киноактрисы Мадхубалы. Правая его щека была изуродована шрамом, который пересекал щеку от подбородка к виску. На лице отчетливо выделялись рябинки оспы. Его маленькие глаза на круглом лице напоминали две черных узких щелки. Облизнув пересохшие губы, он сказал:
- Отстань от меня! У меня живот болит!
- Опять ел иранский плов, балда?
- Ел, - со вздохом признался Мадхубала.
- Зачем?
- Что поделаешь, сегодня я вычистил только четыре пары ботинок.
Второй мальчик, который казался старше всех - на его верхней губе и подбородке уже пробивался темный пушок, - почесав нос, обратился к Мадхубале:
- Ступай, Мадхубала, побегай вокруг площади. Вставай, вставай, я тоже пойду с тобой. После двух кругов живот перестанет болеть.
- Да отстаньте вы от меня!
- Вставай лучше сам, а то я подниму!
- Право, Кокку, оставь меня, мне уже лучше!
- Вставай, говорю, подлец, ты нам только песню портишь!
Кокку поднял Мадхубалу и потащил его к площади. Сидевший рядом со мной мальчик сказал, почесав в затылке:
- Черт знает что получается, поешь иранского плова - плохо, не поешь - тоже плохо!