Дорога ложка к обеду. Вот удивительно: сколько всего понаписал Мешулам, но никто никогда этого не увидел! А несколько строф, посланные на свадьбу племяннику, заставили всех говорить об их авторе. И непросто говорить, - обсуждать и комментировать. Например, а куда делась последняя "М" в имени автора. Одни говорили, что она убежала и стала первой буквой имени невесты, другие говорили, что она попала в начало слов "Мазл тов". Иные не соглашались ни с теми, ни с другими: "Он, - говорили они, - спрятал последнюю букву своего имени, сделав его последней буквой стихотворения".
…Гиршл не знал своего дяди Мешулама, не думал о нем ни до, ни после свадьбы. Если он и вспоминал о ком-нибудь из своих родственников, то, скорее всего, о том брате матери, который сошел с ума.
На свадьбу Гиршла и Мины собралось много гостей: в штраймлах и в котелках, известных в городе людей и не столь известных, искренних друзей и не столь искренних. Дом не мог вместить всех гостей. Для торжественного случая пришлось открыть даже комнату с зачехленной мебелью (чехлы с нее сняли), и запах нафталина смешивался с запахом кушаний. Официанты бегали взад-вперед, внимательно вглядываясь в присутствующих в надежде угадать, от кого можно ждать чаевых. Гости сидели группами и разговаривали. Гильденхорн обсуждал на диване всякие важные проблемы с молодым Цимлихом из Германии. На немце была бобровая шапка, на Гильденхорне - обыкновенная шляпа, и, поскольку он был на голову выше собеседника, ему постоянно приходилось наклоняться к нему. Однако и немец не производил впечатления мелкого человечка: один факт, что он прибыл из Германии, придавал ему значительность в глазах окружающих.
- Знаете, я еще помню дедушку Гиршла по матери, того самого, в честь которого он получил свое имя, - стал вспоминать тесть Гильденхорна Айзи Геллер, который был примерно того же возраста, что и Цирл, и в детстве жил по соседству с ней. - Он был со странностями. Казалось, жизнь ему не в радость, а в тягость, хотя он никогда не жаловался и, надо заметить, вообще людей сторонился. По-моему, у него не было ни одного настоящего друга. Он любил только своих голубей, которых держал на крыше дома. Видели бы вы, как он о них заботился. Однажды при мне он полез наверх с кормом и водой для птиц, и в это время один голубь упал с крыши. Я ждал, что старик попросит меня поднять голубя и принести ему. Но он молчал, и тогда я сам предложил принести ему птицу. Он даже не дал себе труда ответить, просто посмотрел на меня, сполз вниз по лестнице, поднял птицу, разгладил ей перышки и снова вскарабкался наверх вместе с ней.
- Вы уверены, что так все и было? - поинтересовался Хаим-Иешуа Блайберг.
Почему-то в этот день Блайберг пребывал в дурном настроении, и рассказ Геллера вызвал у него недоверие.
- Конечно, уверен, - ответил Айзи.
- Мне кажется, что это вам приснилось, - настаивал Хаим-Иешуа.
- С чего бы?
- А вот что-то мне подсказывает - это вам приснилось.
- С каких это пор вы заметили за мной, чтобы я что-нибудь придумывал?
- Уж очень странную историю вы только что рассказали нам.
- Что же в ней странного?
- Если бы она не была странной, вы не стали бы трудиться ее рассказывать.
- Но это истинная правда!
- Истинная правда, - сказал Хаим-Иешуа, - что наш жених как-то не похож на жениха.
- А невеста?
- И она тоже мало похожа на невесту.
- В жизни не видел ничего подобного, - вмешался Лейбуш Чертковер. - Единственная дочь выходит замуж за единственного сына!
Действительно, и Мина, и Гиршл были единственными детьми у своих родителей, которые ничего не пожалели, чтобы устроить им пышную свадьбу. Даже если бы жители города ничего не знали о торжестве, они поняли бы, в чем дело, увидев, что магазин Боруха-Меира закрыт, ставни спущены, как в субботу или в праздник, а на двери висят два сияющих на солнце замка. Однако прохожих не было, потому что все, кто не присутствовал на двух других свадьбах, находились на свадьбе Гиршла и Мины. Оба рассыльных Боруха-Меира, которых можно было бы оставить в лавке, также присутствовали на свадьбе. По сути дела, Борух-Меир пригласил всех своих знакомых. Был на свадьбе и Гецль Штайн, принаряженный, хотя и не очень веселый: он надеялся встретить здесь Блюму, а ее не было.
Блюма знала о свадьбе Гиршла, но не выглядела ни удрученной, ни печальной. Весь день она оставалась дома, возясь, как обычно, с малышом хозяев, разве что уделяя ему чуть больше внимания, чем всегда. Было бы неправдой, если бы сказали, что она равнодушна к Гиршлу, - нет, она любила его, но уж коли он женится на другой, не стоило думать о нем!
…Гиршл стоял под свадебным балдахином рядом с невестой. Мина была бледна, как восковая свеча, а Гиршл - как ее отражение в зеркале. (Что родило у автора это сравнение? Вероятно, свечи, зажженные под балдахином в честь жениха и невесты.)
Белые свечи с ореолом красного пламени напоминали глаза, покрасневшие от слез. Внезапно порывом ветра одну из них задуло, что следовало бы считать плохой приметой. К счастью, ни родители Гиршла, ни родители Мины не заметили этого, не говоря о самом Гиршле - его мысли блуждали где-то далеко, ни на чем не сосредоточиваясь. Он переводил взгляд с раввина на сосуд с вином в руках его помощника, потом на медленно оплывавшие свечи… Он вспомнил, что не то читал, не то слышал об индуистской секте, в которой разводившихся мужа и жену сажали в комнате, где горели две свечи, по одной на каждого из них, и ждали, какая свеча погаснет первой. Если это была свеча мужчины, он немедленно уходил, чтобы больше никогда не вернуться, оставляя дом и все имущество жене. Точно так же поступала женщина, если первой гасла ее свеча.
И тут Гиршл перевел глаза на свечи под балдахином. Подруга невесты, которая держала погасшую свечу, покраснела и поспешно зажгла ее снова от другой свечи. Гиршл отвел глаза и задумался над тем, почему девушки обвязали свечи синими лентами - то ли потому, что они были сионистками, то ли это было сделано безо всякого умысла. "Наверное, если бы они обвязали их красными лентами, я решил бы, что они социалистки, - пришло ему в голову. - Видимо, они все-таки сионистки. Однако красные ленты пришлись бы мне больше по душе".
Раввин благословил молодых, после чего жениха и невесту повели в большую комнату, где было много людей. Мина почти никого не знала и не поднимала глаз. Гости принялись за суп, и раздалось чавканье. Еще будут поданы мясо, десерт. Всю свою жизнь Мина жила в уютном мирке, где никто никогда не чавкал. Свадебная церемония истощила ее силы, она нуждалась в отдыхе. Однако, хорошо воспитанная, она стала подходить то к одному, то к другому из приглашенных. Заиграли скрипки, и под их музыку гости продолжали весело есть. Раввин произнес свадебную речь, а Мина, сидевшая возле Гиршла, недоумевала, почему все твердят: "Любовь, любовь"… Нет, она ничего не имела против Гиршла, отнюдь. Но и до его появления ей жилось совсем неплохо.
После торжественного обеда была произнесена благодарственная молитва и каждому из гостей полагалось пройтись с новобрачной. Первым белый платочек взял раввин и, держа его за один конец, второй передал Мине, пританцовывая. Далее платок перешел в руки Боруха-Меира, затем Гедальи, почетных гостей и всех остальных. Потом мужчины танцевали с мужчинами, женщины с женщинами, пока не ушел раввин, и тогда все, мужчины и женщины, стали танцевать вместе. Свадебный шут слагал смешные вирши, музыканты играли на скрипках, Гильденхорн, Курц, Мотши Шайнбард, Лейбуш Чертковер и другие гости подшучивали друг над другом.
Вот уже бледный рассвет просочился сквозь оконные стекла. Свечи стали гаснуть, а гости - вставать и уходить. Последними поднялись Мина и Гиршл. Хазан и хор спели им прощальную песню, а Гильденхорн проводил новобрачных до их нового дома.
XVII
Квартира молодоженов состояла из двух комнат и кухни, в которой спала прислуга. В комнате побольше бок о бок стояли две кровати, комод с большим настенным зеркалом над ним, круглый стол и шесть стульев, а также два шкафа - для одежды Гиршла и Мины. Кроме венских стульев с сиденьями из плетеной соломки, вся мебель была орехового дерева. Комната поменьше не имела специального предназначения и приберегалась для того времени, когда Бог даст супругам детей. По правде говоря, молодые вполне могли поселиться у Гурвицев, как и предлагала Цирл.
- Дом и стол, которые были достаточно хороши для Гиршла, - сказала она как-то в разговоре с Цимлихами, - должны быть хороши и для Мины.
Однако Софья Гильденхорн, которая присутствовала при этом разговоре и знала, что Мина не хочет жить с родителями мужа, заметила:
- Там, где хорошо двум, третий - лишний.
Цирл поняла намек и сняла для Гиршла и Мины небольшую квартирку.
Через неделю после свадьбы Гиршл вернулся в лавку. Он все еще не пришел в себя от перемены в его жизни. Ему было трудно сосредоточиться на работе, он рассеянно зевал прямо при покупателях, и те с улыбкой комментировали его поведение. Весь день проходил в ожидании вечера, а когда рабочий день кончался, он оставался в лавке, пока Цирл не напоминала ему, что пора домой.
- Вот, - говорила она, вручая ему пакетик с конфетами, - отдай это Мине.
Отнюдь не лишенная житейской мудрости, Цирл ничего не жалела для своей невестки.