Она позвонила ей, как только поняла, что случилось. И Вален прибежала сейчас же. Она была первой. Кармен изливала ей душу в течение полутора часов. Обычно он вставал раньше, но, когда я открыла ставни, я подумала, что он, наверное, спит. Меня, откровенно говоря, поразила его поза - ведь Марио привык спать на боку, поджав ноги, так что и половины кровати было для него слишком много - конечно, в длину, а не в ширину, - и, представь себе, мне от этого было как-то неловко, но он сворачивался клубком и говорил, что это у него с детства, с тех пор, как он себя помнит, - понимаешь? - но сегодня утром он лежал на спине, спокойно, даже не изменившись в лице, - Луис говорит, что во время приступа люди чувствуют, что задыхаются, и инстинктивно обмякают, чтобы легче было дышать, а по-моему, они похожи на рыб, которых вытащили из воды, - они ловят воздух ртом или что-то вроде этого - понимаешь? - но цвет лица и прочее - все было абсолютно нормально, как будто ничего не случилось, он даже не окоченел, он точно спал… Но когда она тронула его за плечо и сказала: "Вставай, Марио, уж поздно", - она отдернула руку так, словно обожглась. "Сердце - коварная штука, известное дело". - "В котором часу завтра вынос?" - "Да и я тоже. Вечером он поужинал как ни в чем не бывало, а потом еще почитал. А сегодня утром - вот что. Кто бы мог подумать!" Она спросила у Вален (Вален она доверяла): "Ты не знаешь, Вален, Марио - его высокопревосходительство или нет? Дело тут не в глупом тщеславии, пойми меня, подумай об этой минуте, а в извещении - понимаешь? Ведь такое извещение, без титула, без всего, выглядит как неуважение". Валентина не отвечала. "Ты меня слышишь?" Ей показалось, что Вален плачет. "Да я не знаю, пойми, - вдруг сказала Вален. - Ты меня совсем сбила с толку. Подожди секунду, я спрошу у Висенте". Кармен услышала стук телефонной трубки и сначала мерные шажки Вален в коридоре, а потом - все более сбивчивые и поспешные. И наконец: "Висенте говорит, что нет, что его высокопревосходительство - это только для директоров. Мне очень жаль, душечка".
Это были призраки, упрямые, липкие, они впивались в ее руку, как пиявки, или заставляли ее наклоняться сперва налево, потом направо. "Ты не представляешь себе, какое все это произвело на меня впечатление: я не могла есть. Анхель сказал мне: ешь, ешь, ты ведь ничему не поможешь, если будешь сидеть голодная". Но дети не приносят ничего, кроме горя, с момента своего появления на свет, когда они заставляют мать испытывать родовые муки; мы пригреваем змей у себя на груди. Сам видишь, Марио: ни одной слезинки. Даже траура по отцу не желают носить - что ж ты еще хочешь? - "Оставь меня, пожалуйста, мама, для меня это не утешение. Это все глупые условности, я в этом участия принимать не буду". Полчаса она плакала в уборной. Это уродливый свитер, Вален, не спорь со мной, это от траура по бедной маме, царство ей небесное. Но я похожа в нем на чучело, он стал мне узок, и самое ужасное, что другого у меня сейчас нет. Черный свитер Кармен растянулся и поредел на грудях. Сказать по правде, грудь Кармен даже в черном свитере была чересчур воинственна для траура. Кармен смутно чувствовала, что все резкое, цветное или вызывающее не подходит к обстоятельствам. Я бы непременно подышала ему в рот, я бы все на свете сделала - только бы он остался жив; многие говорят, что это очень противно, а мне вот нет, представь себе, но, по правде говоря, я только один раз видела, как это делается, в кинохронике, и не решилась - ты ведь понимаешь, на такие вещи никогда не обращаешь внимания, вроде как на пожарников, - тебе это безразлично, и все это проходит мимо тебя, и вспоминаешь об этом, когда уже поздно. "Сердце - коварная штука, известное дело". - "Хотите - верьте, хотите - нет, но он никогда не болел". - "Поведение Марио-младшего меня нисколько не удивляет, Менчу; они ведь были большими друзьями". Валентина захохотала: "Ты не пробовала надеть черную комбинацию и бюстгальтер?" Это было совсем другое дело. Свитер по-прежнему был мал, а грудь большая, но шерсть не просвечивала. Грудь - это мой большой недостаток. По-моему, она всегда была великовата. Валентина и Эстер не отходили от нее ни на шаг. Эстер не разжимала губ, но подстерегала минуты ее слабости. Валентина время от времени целовала ее в левую щеку: "Менчу, душенька, ты не представляешь себе, как я рада, что ты так мужественна". В довершение всего Борха вернулся из школы с криком: "Я хочу, чтобы папа умирал каждый день, - тогда не надо будет ходить в школу!" Она безжалостно била его, пока не заболела рука. "Оставьте, сеньорита, ребенок ведь не понимает, надо его пожалеть". Но она била беспощадно, по чему ни попало. Потом призраки с круглыми, удивленными глазами сжимали ей опухшую и болевшую руку или прижимались лицами к ее лицу, сперва слева, затем справа, и говорили: "Для меня это было прямо как гром среди ясного неба"; "Когда я об этом узнала, я не могла поверить"; "Анхель сказал мне: ешь, ешь, не сиди голодная - этим горю не поможешь". Марио не целовали и не пожимали ему руку. Его друзья утыкались лицами ему в плечо и правой рукой неистово хлопали его по спине, как будто намереваясь выбить пыль из его голубого свитера. "Меня это не удивляет; они ведь были большими друзьями. Бедный Марио!" - "Отец или сын?" Она уже не соображала, что говорит. "Оба, разумеется, оба". Это был ее покойник, она сама обрядила его. Она побрила его электробритвой и причесала раньше, чем парни из "Харона" завернули его в саван. "Он нисколько не побледнел. Он не похож на покойника. В жизни не видывал ничего подобного, а ты что скажешь? А ведь мы, заметьте, народ привычный". Она наклоняла голову сперва налево, потом направо и всасывала воздух, пустоту, так, чтобы женщина услышала звук поцелуя, но не почувствовала его. "Не говорите мне, что оденете нашего хозяина так, как он всегда одевался, когда выходил на улицу". - "Почему, Доро?" Доро перекрестилась: "Еще и цветные ботинки! Так последние бедняки не делают". Кармен отправила ее на кухню. Она не считала нужным давать объяснения прислуге. Бертрану она сказала: "Пройдите на кухню, Бертран, а то здесь повернуться негде". У Бертрана были близорукие, слезящиеся, бесцветные глаза; он сказал ей, когда пришел: "Он не был добр; он был человек безукоризненный, а это разные вещи. Дон Марио был человек безукоризненный, а людей безукоризненных днем с огнем не найдешь. Вы меня понимаете, сеньора?" Он хотел поцеловать ее или еще что-то в этом роде, но она резко оттолкнула его. Кармен побрила Марио электробритвой, обмыла его, причесала и одела в темно-серый костюм - в тот самый, в котором он читал лекцию в День Милосердия; костюм она подпорола на боках, так как, хотя труп был податлив, все же он был чересчур тяжел для нее одной. Затем она повязала ему пестрый галстук, темно-коричневый в красную полоску, но осталась недовольна, потому что узел был слишком слабо затянут. В конце концов парни из "Харона" уложили его в гроб и отнесли в кабинет, который был уже не кабинетом Марио, а его склепом. И Марио сказал: "Почему сейчас?" Но когда он прибежал из университета, он уже все мог себе представить. Может быть, ему сказал Бертран. Брови нависали ему на глаза и придавали вид задумчивый и мрачный, точно тяжесть мозга была невыносимой и расплющила дуги бровей, распрямила их. Но он уже что-то почувствовал, ты знаешь, мы ведь никогда в жизни ни за чем его не вызывали, и я только сказала ему: "Папа", - но он был так спокоен, так молчалив; этот Марио порой пугает меня, Вален, мальчик слишком сдержан для своего возраста; это не значит, что я не восхищаюсь сильным характером, вовсе нет, но надо дать выход и чувству - ведь потом чувство все равно выйдет наружу, и это будет только хуже, а он ведет себя так, как будто ничего не случилось, стоит, как статуя, а я ему говорю: "Это произошло внезапно. Он не проснулся. Луис говорит, что это инфаркт", - и я не смогла удержаться, заплакала и обняла его, но ты, Вален, и представить себе не можешь, как мне было больно - ведь я как будто обнимала дерево, или камень, или что-то в этом роде; он только спросил - подумай, что это за вопрос такой - "Почему сейчас?" - и хоть бы слезинку обронил, ведь это было бы так естественно, ты только подумай - ведь это его родной отец, а ему хоть бы что, можешь мне поверить.
- Мы пригреваем змей у себя на груди.
- Помолчи, отдохни теперь.
Пио Тельо был взволнован. Марио, конечно, был очень популярен среди простонародья. Беда прямо с этим "высокопревосходительством". Казалось бы, пустяк, но это слово придало бы извещению соответствующий вид, ты ведь знаешь, что такое эти извещения, Вален, так что не спорь со мной. "Да, такие дела". - "Подумай о себе, Кармен, ты нужна малышам". - "Когда мне сказали, я не могла поверить, честное слово". - "Да ведь и я тоже…" Но Энкарна отодвинула ее на второй план. Вторжение Энкарны было бессмысленно и нелепо. "Да, такие дела". - "Спасибо, душечка". Кармен наклонилась, и обе прижались друг к дружке щеками, сперва левой, потом правой, и та и другая ощутили еле слышный звук так называемого поцелуя, но не ощутили его тепла. Она бессознательно ненавидела извещения о смерти, я и не думала вывешивать извещение в подъезде, пойми меня, меня это в ужас приводит, я считаю это дурным тоном, но ведь ты знаешь, в котором часу он умер, приходится считаться с обстоятельствами, самое главное - чтобы люди знали об этом; я знаю, ты мне скажешь - хорош он был, он всего этого не стоит, но надо соблюдать приличия, Вален; "Эль Коррео" выходит утром, и там будет сказано, что вынос в десять, но это ведь ровно ничего не даст - утром все бегом бегут на работу и никто ни о чем не узнает, это уж наверняка, так что я заказала полдюжины - одно для дома, другое для Института, третье для "Эль Коррео", потом еще одно и чтобы объявили по радио после устного дневника.