Будь он проклят, твой велосипед: всякий раз, как я видела тебя на нем, я прямо сгорала со стыда, а уж когда ты устроил на нем сиденье для ребенка, так и говорить не приходится, я готова была убить тебя, столько из-за тебя наплакалась, полоумный ты, вот кто, - уж тут-то ты со мной ни капельки не считался, ну скажи, что это не так! Ясное дело - черного кобеля не отмоешь добела, а у тебя всегда были пролетарские вкусы, это для меня вовсе не новость, но меня злит, что дон Николас лезет куда его не просят, я его просто не перевариваю, интересно знать, кто его звал - это, видите ли, злоупотребление властью, это оскорбление человеческого достоинства, - пусть скажет спасибо, что дело обошлось всего-навсего штрафом; будь уверен, что если бы это зависело от меня, то уж так дешево вам бы не отделаться. Закатить бы касторки, как это делала во время войны, - и, даю тебе честное слово, он сразу научился бы вести себя; а то вот есть еще плетка-семихвостка, или как там она называется, - я слышала, что эти штуки употребляют за границей для усмирения крикунов.
VI
Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою; и мы должны полагать души свои за братьев. А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, - как пребывает в том любовь Божия?.. Кто говорит: "Я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? - вот это и есть то самое, что я всегда утверждала, дорогой, а ведь твои идеи о милосердии - так прямо хоть в книге печатай, и ты не сердись, что я до сих пор не могу забыть тебе твою лекцию, - ну уж и заварил ты кашу, дружок ты мой милый! - тут и говорить нечего, и хоть бы кто-нибудь тебя понял! - а ведь ты спорил со мной всякий раз, как я ходила в предместья оделять детей апельсинами и шоколадом: можно подумать, что дети предместья сыты ими по горло - господи помилуй! - и уж не будем вспоминать тот вечер, когда нам с Вален случилось пойти в "Роперо". Что с тобой творится, скажи на милость? Всегда были бедные и богатые, Марио, и наша обязанность - обязанность людей, живущих, слава богу, в достатке, - заключается в том, чтобы помогать неимущим, но тебе ведь сразу все надо исправлять, ты найдешь недостатки и в Евангелии, дружок, и поди знай - твои ли это теории или же этого проклятого Перре, или дона Николаса, или еще кого-нибудь из вашей шайки? - ведь у вас у всех мозги набекрень, не спорь со мной. "Согласиться с этим - значит согласиться с тем, что богатства распределены справедливо", - подумать только! - ведь ты всякий раз устраивал мне митинг, дорогой: "Благотворительность может только замазать трещины в справедливости, но не уничтожить бездны несправедливости"; "Фраза, достойная коммуниста", как сказал Армандо, - ты только подумай: бедняков вы взбудоражите, и если настанет время, когда вы добьетесь своего и все будут учиться и станут инженерами-путейцами, то, скажи на милость, на кого мы будем изливать милосердие, дорогой мой? - это ведь тоже проблема; ну, а без милосердия - прощай, Евангелие, - неужели ты этого не понимаешь? - все покатится по наклонной плоскости, это всякому ясно. Кто больше, кто меньше, но все вы отравлены, как я говорю, и меня бросает в дрожь всякий раз, как я подумаю о том, до какой степени ты был непримирим; и не то чтобы я считала тебя злым человеком - вовсе нет, но ты был легковерен, вот что, легковерен и глуповат, Марио, - почему бы этого и не сказать? - ведь то, чем занимается "Кáритас", ты вполне одобрял, и я этого просто понять не могу, честное слово, потому что если "Каритас" что-то и сделала, так только лишила нас непосредственного общения с бедняками и не дала им молиться перед внесением нашей лепты, а это значит, в сущности, испортить бедных - так ты и знай - и вдобавок сократить молитвы, а я помню, как раньше мы с мамой посещали эти жуткие трущобы, - господа, что это было за трогательное зрелище! - они молились от всей души и целовали руку, подававшую им помощь. Ну-ка попробуй добиться этого! И знаешь, кто виноват во всем не меньше, чем вы? "Каритас", так и знай, ведь она поступает очень неосмотрительно, не разобравшись прежде, кто заслуживает помощи: ведь лезут и бродяги, и протестанты - сплошной беспорядок, а ведь этого быть не должно, мне уж надоело и говорить-то об этом. И до чего же здорово у вас все это получается - я сроду не видывала такой развращенности среди бедняков и боюсь и подумать о том дне, когда с ног все станет на голову и в благодарность ты получишь пулю - вот так, за добро тебе отплатят злом; можешь говорить мне все, что угодно, дружок, сам увидишь, что с тобой сделают; "Каритас", видите ли, необходима, пока не изменилась система, - поди разберись, что ты хотел этим сказать, - целый божий день ты толковал об этих системах, а ведь вы и сами не знаете, с чем это едят. А дон Николас между тем потирает руки, и это меня бесит больше всего на свете, - вы ведь пляшете под его дудку, сами того не понимая. В других делах, может быть, вы и разбираетесь, не спорю, но в милосердии вы ничего не смыслите, Марио, так и знай; ты, например, проводил целые вечера с заключенными и выслушивал их истории - ну скажи на милость, что проку тебе от этих людишек? - ведь если общество от них отворачивается, так уж не без причины, тут и толковать нечего. Дело в том, что нынче все хотят командовать, все лезут в генералы, как я говорю, только объясни мне вот что, Марио, - если нет солдат, то кому нужны генералы? И не толкуй мне, что осуществлять милосердие можно, когда ты говоришь, а другие тебя слушают, и что милосердие состоит не в том, чтобы давать, а в том, чтобы отдать самого себя, - ты ведь для красного словца не пожалеешь и отца, как я говорю, это все твое проклятое тщеславие, все равно как печатать в книгах фразы курсивом или прописными буквами, когда там нет ни имен собственных и ничего такого; это просто бессмысленно, хоть Армандо и говорит, что это делается для красоты, - он это в шутку говорит, смеха ради, он ведь всегда рад сострить, ты же его знаешь. Или взять историю с поросенком Эрнандо де Мигеля - дело житейское, просто знак внимания, вот и все, - мальчик был не подготовлен и тащился с этим поросенком на спине от самого Траскатро, а ты устроил ему скандал, и это вовсе не модель, я полагаю; ведь в конце концов ты швырнул этого поросенка в пролет лестницы, попал ему прямо в спину и едва не убил его: поросенок-то весил самое меньшее четыре кило, - тяжесть-то какая! Ну к чему эти выходки, Марио, дорогой мой? Милосердие начинается с самого себя, а ведь наши дети мясом не объедались - сам знаешь; ведь с повышением зарплаты поднимаются и цены, просто ужас; ведь, когда вы пишете, так сами не знаете, что делаете, упрямая ты голова, - вот у Армандо прочный фундамент - его фабрика, а между тем он говорит: "Я не собираюсь быть большим католиком, чем Папа"; ну а ты четыре кило - бац в пролет лестницы, ну до чего ж благородно! - только скажи, пожалуйста, кому было бы плохо, если бы мы взяли этого поросенка? И то же самое с бутылками и тортами; ведь если человек хочет сделать доброе дело, так и оставь его в покое, и не слушай ты эту идиотку Эстер, - она все читает книги, ну и возомнила о себе невесть что, а для тебя она прямо оракул: "Люди, подобные Марио, - это совесть мира", - просто слушать смешно, хотела бы я, чтобы она посмотрела, как эта совесть мира в трех соснах заблудилась: ведь отказаться от поросенка - это значит обидеть своего ближнего, а взять его - это, видите ли, попустительствовать взяткодательству; по правде говоря, я не понимаю, зачем столько думать о таких простых вещах, а уж если подумать - так о том, что детям нужны витамины, и позволь тебя спросить - зачем было бросать поросенка в Эрнандо де Мигеля? А потом, когда у тебя началась депрессия или упал тонус - как там это называется? - ты плакал из-за любого пустяка, сам вспомни, дружок, - вот уж концерты ты мне закатывал! - и если на тебя напала тоска из-за того, что ты не знал, в каком случае как надо поступать и когда ты поступаешь плохо, а когда хорошо, - ведь малому ребенку понятно, что удар в спину поросенком, который весит четыре кило, мог оказаться смертельным, - да, да, ты мог убить его, Марио, так и знай, - и если ты завидовал мне и всем нам - тем, кто знает, что делает, кто уверен в себе, - если это было так, то и слава богу, но почему ты не следовал моему примеру и не расстался с доном Николасом и со всей его шайкой шарлатанов? Да где уж там, ведь если разобраться, так это твое смирение - не что иное, как гордыня, Марио; и вечно ты со своими пилюлями, а это ведь тоже одно сплошное тщеславие, как я говорю, в конце концов, все это один обман, наркотики, а они только расслабляют человека. И Луис все это выслушал - еще бы он меня не выслушал: врачи ведь считают, что они могут делать с больным все, что им заблагорассудится, как будто они тут играют первую скрипку, - и уж как он расшумелся из-за этой твоей депрессии! - ну, уж тут я вмешалась - а что мне еще оставалось делать? - "У Марио, - говорю, - нет никаких причин для угнетенного состояния; ест он прекрасно, и я делаю для него больше, чем могу", - конечно, я вмешалась, еще бы не вмешаться! - и про пилюли я тоже сказала все, что о них думаю; я душу отвела, Марио, и не раскаиваюсь, клянусь тебе. Будем называть вещи своими именами - когда с тобой это случилось, в доме все было тихо-спокойно, можешь мне поверить, - ты ни во что не вмешивался, а ведь мужчины в этих делах только мешают, это всем известно.