Клаусу-Генриху очень хотелось спросить, что так разозлило старика. Но тот уже сам продолжал и при этом стучал зонтом по плитам в такт своим словам.
- Хоть здесь в коридорах и темновато, я сейчас же признал в вас деток нашего герцога, небось не раз видел, как вы катались в коляске, и всегда на вас радовался, у меня ведь у самого тоже двое таких клопов растет, я хотел сказать, что это у меня клопы-то, что мои… и мальчишку тоже Клаусом-Генрихом зовут.
- Совсем как меня, обрадовался Клаус-Генрих. - Вот приятное совпадение!
- Совпадение?! - Нет! В вашу честь назвали! - сказал старик. - Какое тут совпадение, раз он в вашу честь назван, ведь мой-то всего на несколько месяцев вас моложе, в нашем городе и во всем государстве многих так зовут, и все в вашу честь названы. Какое уж там совпадение. Совпадение тут ни при чем…
Клаус-Генрих спрятал руку и промолчал.
- Да, сразу признал, - сказал старик. - И подумал: слава богу, думаю, вот это называется - не везло, не везло, да вдруг повезло, залез старый дурак в мышеловку, а они тебя выручат, теперь можешь радоваться, думаю, не ты первый так влопался. Многих эти стервецы облапошили, да только не всем такое счастье, как мне…
"Стервецы"? - повторил про себя Клаус-Генрих. - "Облапошили"?" Он уставился в одну точку и не решался задать вопрос. Страх и надежда охватили его… Он тихонько спросил:
- Кто вас облапошил?
- Прямо сказать, одурачили! - подхватил старик. - Одурачили, да еще как ловко! Одно скажу - хоть вы и молоды, а мои слова вам на пользу пойдут, - одно скажу: очень здесь народ испоганился. Приходишь и сдаешь заказ, со всем, можно сказать, нашим уважением… Господи помилуй! - вдруг крикнул старик и хлопнул себя цилиндром по лбу. - Да ведь я вам не представился, не объяснил кто я? Гинлерке! - сказал он. - Хозяин башмачной мастерской Гиннерке, поставщик двора, служил в армии, имею награды. - Он ткнул указательным пальцем своей большой, заскорузлой, в желтоватых пятнах руки себе в грудь, где висела медаль. - Дело в том, что ого королевское высочество, ваш папаша, соизволили заказать мне сапоги, ботфорты с крепким задником для шпор, лакированные ботфорты, и чтоб кожа - первый сорт. Вот я их и сшил, собственными руками, никому не доверил, чтоб все в аккурате было; сегодня я их закончил, страсть как блестят. Ну, думаю, надо самому снести… у меня по заказчикам мальчик ходит, но тут, думаю, надо самому снести, сапоги-то не для кого-нибудь, а для великого герцога. Ну, одеваюсь, сапоги под мышку и - в замок. "Хорошо", - говорят лакеи и хотят взять сапоги. "Ну, нет", - говорю, потому у меня к ним доверия нет. Я, изволите видеть, звание придворного поставщика и заказы потому получил, что обо мне в городе хорошая слава идет, а не потому, что я дворцовым лакеям деньги давал. Да уж очень их поставщики чаевыми набаловали, ну и с меня захотели комиссионные получить. "Ну, нет, - говорю, потому я плутней и всякого шахер-махерства не люблю, - я хочу передать сапоги лично, и уж если не в собственные руки великому герцогу, так его камердинеру, господину Пралю". Они обозлились, но говорят: "Тогда вам надо наверх подняться!" Поднялся. А там наверху опять лакеи. "Хорошо!"-говорят и хотят взять сапоги, но я стою на своем, требую господина Праля. Они говорят: "Господин Праль пьет кофе", но я не сдаюсь, - в таком случае, говорю, обождем, пока он напьется. И только я это сказал - глядь, кто это там в башмаках с пряжками идет? Так и есть - сам камердинер Праль. Увидел меня, я отдал ему сапоги, ну, сказал там все, что полагается; он говорит: "Хорошо", - да еще прибавил: "Отличные сапожки!" Кивнул головой и понес сапоги. Теперь я был спокоен, - на Праля положиться можно, - и уже хотел идти. "Эй, господин Гиннерке, - крикнул мне вдогонку один из лакеев, - вы не туда пошли!" - "Ах ты черт", - говорю, повернулся и пошел в другую сторону. Вот тут-то я и свалял дурака, они надо мной подшутили, а я попер куда не надо. Прошел немного, опять, вижу, лакей стоит, спрашиваю, где выход на Альбрехтсплац. Да только он сразу смекнул, в чем тут дело, и говорит: "Сперва подымитесь наверх, а потом идите все влево, а потом спуститесь вниз, так вам будет много ближе!" Я поверил, что это он из любезности, и все, как он сказал, так и сделал, да только пуще запутался, а потом и совсем сбился с панталыку. Тут-то я и понял, что не моя в том вина, а всему эти стервецы причиной, и вспомнил, что люди рассказывали, будто они всегда так делают: если какой поставщик им на чай не даст, они его до седьмого пота загоняют. От злости мне последний ум отшибло, в такие я места забрел, где ни одной живой души нет, и туда и сюда тыкаюсь, никак не найду выхода, просто жуть берет. И вдруг повстречал деток нашего герцога. Да, вот как оно с сапогами-то вышло! - закончил башмачник Гиннерке и обтер лоб рукою.
Клаус-Генрих сжимал ручку Дитлинды. Сердце его так сильно колотилось в груди, что он совсем позабыл о левой руке. Вот оно! Вот наконец "то", пускай еще не все "то", пускай только немного, только одна черточка! Да, конечно, это и есть кусочек того, что скрыто от него, Клауса-Генриха, его "высоким назначением", кусочек жизни, жизни повседневной, без прикрас! Лакеи… Он молчал, не мог выговорить ни слова.
- Вот вы и приумолкли, господа, - сказал башмачник Гиннерке, Несмотря на его простодушную речь, в голосе его звучало беспокойство. - Напрасно я вам рассказал, не для ваших это ушей, незачем вам такие пакости знать. А может быть, и не напрасно, - прибавил он, склонив голову набок и прищелкнув пальцами, - может быть, это вам и пригодится, может быть, очень даже пригодится позднее, в дальнейшем…
- Лакеи… - начал Клаус-Генрих и вдруг решительно выпалил: - Лакеи очень плохие люди? Могу себе представить…
- Плохие? - подхватил башмачник. - Мерзавцы, вот они кто. Самое для них подходящее слово. Знаете, что они делают? Если им мало на чай дать, они задержат товары, в срок, точно в срок доставленные во дворец, и отдадут их с большим опозданием, а виноватым останется поставщик. Их королевские высочества сочтут его неисполнительным и передадут заказы другому. Вот как лакеи делают, они и не так еще своевольничают, и всему городу это известно…
- Да, это очень плохо! - сказал Клаус-Генрих.; Он слушал и слушал, сам еще не осознав, как он потрясен. - Должно быть, они много такого делают? Я уверен, они и не то еще делают…
- Будьте покойны! - усмехнулся старик. - Нет, они своего не упустят, совести у них нет. Взять хотя бы фокус с дверьми… вот что они проделывают: скажем, допустят кого к вашему папаше, а нашему всемилостивейшему герцогу, на аудиенцию, а проситель-то новичок и никогда раньше при дворе не бывал. Ну, конечно, явится он во фраке, самого то в жар, то в холод бросает, - это ведь не шутка в первый раз предстать пред его королевским высочеством. Лакеи, конечно, ухмыляются, они-то здесь люди привычные, провожают его в приемную, а он от страха себя не помнит, ну и позабудет им на чай дать. Вот наконец пришла долгожданная минута, адъютант называет его фамилию, и лакеи впускают его в комнату, где изволит ожидать великий герцог. Новичок стоит перед герцогом и кланяется и отвечает на вопросы, а великий герцог милостиво подает ему руку; аудиенция закончена, и он отступает, лицом к герцогу, и думает - дверь у него за спиной уже открыта, как ему твердо было обещано. А дверь не открыта лакеи, изволите ли видеть, на него прогневались за то, что он им на чай не дал, стоят за дверью и в ус не дуют. А ему повернуться нельзя, никак нельзя, потому что нельзя ему к герцогу спиной стать, ведь это грубое нарушение этикета и оскорбление высочайшей особы. Вон он и шарит рукой за спиной, старается поймать ручку двери и никак ее не найдет, и так и этак пробует, и мнется у двери, а когда наконец с божьей помощью нащупает ручку, так оказывается ручка-то старомодного образца, он не умеет с ней обращаться, и вертит, и нажимает, и дергает, мука с ней мученическая, а сам от смущения все кланяется, иной раз всемилостивейшему государю собственноручно приходится его выпускать. Да, вот оно какой фокус с дверью бывает! Это еще что, вот я сейчас расскажу…
За разговором они не замечали дороги. Несколько раз спускались по лестницам и в конце концов очутились в нижнем этаже, недалеко от выхода на Альбрехтсплац. Тут они увидели шедшего им навстречу Эйермана, камер-лакея великой герцогини, того, что с бачками и в фиолетовом фраке. Эйермана послали на поиски их великогерцогских высочеств. Уже издали он с сокрушением качал головой и вытягивал губы трубочкой. Но, увидя башмачника Гиннерке, который шел вместе с детьми, постукивая зонтиком, он потерял контроль над своим лицом, оно сразу как-то обмякло и стало глупым.
Эйерман так быстро отстранил башмачника от их великогерцогских высочеств, что для благодарности и прощания не осталось времени. Он отвел детей, предвидевших грозу, наверх, в детскую, к их мадам.