Содержание:
1. ОТЕЦ 1
2. СТАРЫЙ КЛЯВА 2
3. ДЕТИ 6
4. СЫН С ЧУЖБИНЫ 7
5. НА ВЫРУБКЕ 10
6. ЧУДЕСА 15
7. БРАТЬЯ 18
Примечания 21
Андрей Упит
В ЛОНЕ СЕМЬИ
1. ОТЕЦ
По утоптанному коровами прогону не спеша поднимается на пригорок человек средних лет. Чем ближе он подходит к дому, тем медленнее его и без того неторопливые шаги. Маленькие блестящие глазки начинают беспокойно бегать. Он невысокого роста, коренастый, с кривоватыми ногами, отчего походка его кажется особенно неуклюжей. У него большая голова с коротко остриженными волосами и рыжеватая, торчащая вперед бороденка. Широкое лицо и большие руки - не загорели, они совсем белые, и это никак не вяжется с его потрепанной пестрядинной курткой, старой, измятой шапкой и стоптанными, запыленными башмаками. Поднявшись на пригорок, он смущенно прячет руки сперва в карманы штанов, потом в карманы пиджака, опять вынимает их и, заложив одну за спину, а другую прижав к туловищу, идет к дому.
Хозяйка, завидев чужого оборванного человека, выходит во двор. Незнакомец останавливается и с минуту смотрит на нее.
- Добрый день! - наконец здоровается он. Когда он говорит, видны его большие желтые верхние зубы. - Жена моя дома?
- Ваша жена? - удивляется хозяйка.
- Моя жена… - повторяет он, не то сердясь, не то передразнивая ее.
Хозяйка с недоумением смотрит на незнакомца.
- Не знаю… А вы - кто такой?
- Я - Смилга, - говорит он, и голос его напоминает лязг трущихся друг о друга заржавленных железных брусков. - Дома… жена?
Хозяйка всплескивает руками.
- Смилга… Смилга… Из тюрь… Жена дома… понятно, дома. Сейчас кликну.
Она проворно кидается в дом, полное лицо ее выражает испуг. В кухне раздается громкий возглас:
- Смилгиене, муж вернулся!.. - Затем в окне хозяйской половины появляется несколько любопытных женских лиц, среди них и хозяйкино, слышен шепот:
- Арестант… конокрад…
Смилга все это слышит, но на лице его не двигается ни один мускул. Только пошевелив во рту языком, он по-цыгански, сквозь зубы, сплевывает в сторону.
Звякает ручка двери в батрацкую. На двор выбегает Смилгиене, крупная, до времени состарившаяся женщина и, вскрикнув, бросается мужу на шею.
- Вернулся… - всхлипывает она. - А я и не видела! Весь обед простояла на дворе, только на минутку домой забежала… дети подрались… А он тут и пришел… Муженек… Заждалась я тебя - два с половиной года жду. Чего только я не натерпелась, чего я… Ох, если бы ты знал! - Она, захлебываясь, целует мужа в бледные, впалые щеки и запекшиеся губы, руки ее все крепче обвивают его шею.
Смилгу раздражают женины нежности и лица, которые то появляются, то исчезают за окном. Мало-помалу в нем закипает злоба. Отвернувшись, он искоса глядит на двух мальчуганов и девчонку, выскочивших за матерью во двор.
- Пусти, ну чего ты! - сердито ворчит Смилга, пытаясь высвободиться из объятий жены, но это не так-то просто. Она прилипла к нему, словно репей.
- Муженек ты мой… не виделись-то как долго, - всхлипывает она.
- Эх, баба! - хрипит Смилга, отрывает руки жены от своей шеи и отталкивает ее с такой силой, что она едва удерживается на ногах. - Чего лижешься… Дай-ка лучше поесть.
Смилгиене испуганно смотрит на мужа, но радость сразу не уймешь. Женщина сморкается в уголок фартука, вытирает мокрые от слез глаза.
Смилга подходит к дому, садится на лавочку.
- Чьи это? - спрашивает он, показывая на сбившихся в кучу детей.
- Что? - удивляется жена. - Не узнал?.. Это же наши дети… твои…
Смилге становится как-то неловко, но от этого он злится еще больше.
- Два с половиной года, - бурчит он. - Ну, ладно, ладно, это я так…
- Смотри, какие большие выросли, - жена подталкивает всех троих к отцу. - Подите же, поцелуйте тятеньке руку.
Но дети боязливо прячутся за мать, девочка даже собирается заплакать. А отец, сморщив лоб, прячет большие руки в карманы куртки.
- Глупенькие! - жалобно говорит Смилгиене. - Отца не признали… - Она необычайно быстро мигает глазами и комкает фартук. - Ах, сколько я натерпелась с ними за эти два с половиной года! Аннеле все хворает и хворает, одну оставлять нельзя, а на работу идти надо… Надо идти - на этих двоих одного хлеба не напасешься - жрут как черти!.. Озоруют и дерутся - сладу с ними нет. Ну, теперь погодите! - трясет она головой. - Теперь отец дома, теперь вам достанется… Меня не слушались, а вот как возьмет отец ремень - клочья от вас полетят… Ты за них возьмись, - говорит она, кивая головой на мальчишек.
У Смилги руки в самом деле нащупывают туго затянутый поверх штанов ремень, на лбу у него собираются складки.
- Чего раскаркалась, как ворона! Поди собери поесть…
Солнце светит ему прямо в лицо. В карих глазах виден зверский, ненасытный голод. Кажется, этот голод много лет мучит его.
Смилгиене вздрагивает и сбивчиво тараторит:
- Поесть… ну да! Я тут болтаю и совсем позабыла, что ему есть охота, путь-то какой прошел. Сейчас посмотрю… Давеча мясо зажарила, и молоко… как бы не остыло… В плиту, правда, поставила… Сейчас посмотрю… сейчас! - Дырявая юбка бьет по ногам Смилгиене, пока она бежит в батрацкую. Оттуда давно уже доносится детский плач.
Дети, сбившись в кучу, разинув рты, широко открытыми глазами смотрят на отца. В их глазах столько любопытства, недоумения и радости, что у Смилги от злобы вспыхивают щеки.
Девочка боязливо ковыляет вперед.
- Тятя, ты конфетку принес?
У всех загораются глазенки. Ведь мать так часто уговаривала детей, обещая им сласти. Возвращение отца теряет для них всякий смысл, если у него нет конфет. И от предвкушения знакомого им только по названию лакомства из грязных ртов текут слюнки.
- Что ты сказала? - притворно ласково спрашивает Смилга, но лоб у него морщится еще больше. Затем он поворачивается к старшему мальчику и говорит таким же голосом:
- Микель, поди сюда!
Но Микель делает шаг назад.
- Не пойду…
- Дурак! Иди, когда зовут…
- Ты побьешь…
- Да иди же… не побью… Ну, иди, говорю!
- Взаправду не побьешь?
- Слушай, гаденыш… Слушай, раз тебе говорят: не побью!
- А дашь мне что-нибудь?
- Дам… Подойди сюда, увидишь.
- Скажи ей-богу, что не будешь бить!
- Раз тебе, сво… Ей-богу, не буду!
Микель боязливо идет к отцу, внимательно следя за каждым его движением. Но отец сидит спокойно, лишь в опущенных глазах его сверкает злой огонек. Но как только Микель подходит ближе и до него можно дотянуться рукой, отец хватает его и зажимает между колен.
- Так. Ну, а теперь получай… - говорит он и неторопливо расстегивает на животе ремень.
Мальчуган бледный, онемевший, широко открытыми глазами смотрит на отца.
Ремень начинает работать. Стремительно извиваясь, он хлещет покрытую рубашонкой спину, голые, потрескавшиеся ноги. Отец уже вспотел, у него устала рука, а мальчуган все стоит, стиснув зубы, с опущенными глазами, и даже не шевельнется.
- Ишь какой храбрый, поганец… - задыхаясь, говорит Смилга, и ремень начинает взлетать еще быстрее. - Проси, шельмец, проси… проси…
Но у паренька словно рот заколочен гвоздями, хотя, бывало, в таких случаях на его крик сбегались все соседи. Только большие тонкие ноздри его вздрагивают, а грязная, заскорузлая рубашка липнет к вспотевшему телу. Отец уже давно перестал пороть, а Микель все еще стоит и смотрит в землю.
- Ну, иди, чего стоишь, как одурелый! - толкает отец мальчугана. - Янцис! Поди сюда!
Но Янцис, видевший, какая участь постигла брата, с воем бросается в бегство - только голые икры мелькают, когда он ныряет между досок забора и исчезает в хозяйских коноплях. Девочка с плачем, спотыкаясь и все время оглядываясь, бежит за Янцисом.
Отец за ними не гонится: жарко, он еще успеет задать трепку этой мелюзге. Все одно…
Жена выходит во двор.
- Иди же, поешь.
Смилга медленно встает и, подпоясываясь, шагает в дом.
А выпоротый Микель забирается на вершину прошлогоднего стога соломы - его любимое местечко - и, растянувшись на животе, подперев обеими руками голову, лежит там до самой темноты. Стиснув зубы, влажными глазами глядит он куда-то вдаль - за луга, за лес, за облака.
В батрацкой Смилгиене хлопочет и суетится возле мужа.
- Ешь, - вот мясо, сало, молочко… Остыло малость, и ребятишки, будь они неладны, верно уж хлебнули. Разве от этих пострелов убережешь! Вот хлеб - немного зачерствела краюшка, но другого у меня нет. Ешь… Нож у тебя есть?
Нож у него есть. Но, вытащив его и раскрыв, он все еще не начинает закусывать, а, наморщив лоб, злобно смотрит в угол, на кровать, где под одеялом что-то барахтается и хнычет.
- Это еще что?
Жена, всполошившись, кидается к кровати.
- Да это Карлит… Захворал, верно: все хнычет, все мечется… Каждую неделю хожу к знахаркам…
- Какой это Карлит? - орет Смилга, хотя прекрасно знает, какой это Карлит. Его душит злость - еще один дармоед на шею…