- Во имя отца, и сына, и духа святого. Аминь.
Помолчав, строгая Аксинья прошамкала еще:
- Горе это тяжелое душило тебя, Петруся ты моя, горе и печаль.
- Да, да! - утвердительно прошептал другой голос.
- Что-то Михаил был сегодня недоволен и сердит.
Глава VI
Зима пришла ранняя и суровая. В последние дни ноября мороз сковал землю, и снег осыпал ее белым пухом. Вечернее небо было усеяно множеством звезд, когда по дороге в Сухую Долину, очевидно возвращаясь из ближайшего местечка, шли в деревню два мужика. Оба они были невысокого роста, но один был совсем низенький; в бараньих тулупах, шапках и скрипучих сапогах, они шли то медленно и слегка пошатываясь, то быстрым и размашистым шагом, очень громко разговаривая между собой и ожесточенно размахивая руками. Они были не вполне трезвы. Далеко разносились их грубые голоса, которым вторил громкий и неровный топот их шагов. Из слов их, ясно и звонко раздававшихся в тихом морозном воздухе, можно было угадать, что они возвращались из местечка, где оба были у мирового судьи.
- Мировой говорит, штраф за это заплатить… - говорил один.
Другой же, не слушая товарища, одновременно с ним тянул:
- Долг - святое дело, говорит, заплатить нужно.
- Деревья, говорит, рубил в панском лесу, срубил шесть штук, говорит, за каждую штуку заплатишь по рублю штрафу… - А если долгу не заплатишь, говорит, то опишут землю и продадут… - Не продадут! - говорю я, потому что еще не выкуплена, от правительства, значит, не выкуплена.
Теперь другой начал:
- А я в мировой съезд… пошел к Хацкелю и велел ему писать просьбу в мировой съезд… Пиши, говорю я ему, "гапеляцию", чтобы мне этого штрафу не платить…
А первый опять:
- Як старшине!.. А что из этого будет?.. Должен я шинкарю, и другим людям я должен, и теперь они подают на меня в суд. Суд приказывает заплатить, а земля не выкуплена, от правительства, значит, не выкуплена… и продать ее нельзя… Кабатчик нехристь, подлая его душа, сейчас же спрашивает: - А сколько дашь за то, что напишу? - Злотый1 дам, говорю я, пиши! - Он смотрит мне в глаза и смеется… - Рубль дашь? - говорит. - Не дам, говорю я, ей-богу не дам… тридцать копеек дам… А он: - Рубль дашь?.. - Я обещал, ей-богу, обещал рубль… Чтоб его черти!..
А тот, который заботился о своих просроченных долгах, ірассказывал дальше, слегка покачиваясь:
- Узнал я у старшины, ой, узнал… чтоб его… Земли не опишу, говорит он, потому что нельзя, еще не выкуплена, а хозяйство опишу за долги, да и продам, с публичного торгу, значит, продам, в одних рубахах останетесь… зачем было долги делать?
Вдруг они оба остановились и начали смотреть друг другу в лицо.
- Яков! - сказал один.
- Семен! - ответил другой.
И оба одновременно отозвались:
- А?
- Если бы быть богатым!
- Да, да!
- То мы не сделали бы долгов!
- Да!
- Девять душ в избе…
- У меня тринадцать… да еще двое в люльках…
- Земля такая плохая, что хоть плачь…
- А амбар так уж совсем обвалился… я и думаю: откуда тут лесу взять… вот и поехал ночью в лес… Так что ж? Не для одного бог создал лес… для всех создал…
- Землю придется отдать еврею в аренду за долг… хоть тайком. А самому наняться в работники куда-нибудь…
- Ой, горькая настала доля для меня и для моих деток….
Оба провели по глазам рукавами кожухов и, громко вздохнув, пошли рядом дальше… Они находились в эту минуту недалеко от креста, возвышавшегося на перекрестке дороги. Против них блестели желтым светом два освещенные окна корчмы, дальше темнели стены риг и хлевов, а на некотором расстоянии от них, среди сухих скелетов деревьев, темнела на поле одинокая усадьба кузнеца. При свете звезд можно было разглядеть запертую и молчаливую кузницу, белую от снега соломенную крышу избы и два золотистых бледных отблеска горевшего в хате огня, пробивавшегося сквозь замерзшие окна.
Один из мужиков, проходивших под крестом, протянул руку по направлению к этой усадьбе.
- Семен! - сказал он.
- Ну?
- Вон там денег много!
- Где это?
- А у кузнечихи…
- Ага! - подтвердил Семен, - должно быть, богатые люди, живут по-пански…
- Отчего им не жить, если чорт помогает ведьме…
- Помогает или не помогает, а все-таки им хорошо, когда у них деньги есть… - заметил Семен, а после минутного размышления махнул рукой и заворчал: - Так что ж из этого? Пес лохматый, ему тепло; мужик богатый, ему хорошо… Кузнецу и его женке хорошо, а мне от этого не легче…
- Еще тяжелей смотреть на чужое добро, когда горько человеку на свете…
- Да!..
В это время Яков Шишка остановился, как вкопанный, и, вытянув руку по направлению к усадьбе кузнеца, тихим сдавленным голосом прошептал:
- Бачил? Семен, бачил?
Семен тоже остановился и раскрыл широко рот. Что же на них так сильно подействовало? Падающая звезда! Она как-бы сорвалась с темного свода и, прочертив в воздухе кривую линию, похожую на золотую змейку, исчезла над самой избой кузнеца. На фоне ясной ночи это была мгновенная, но яркая вспышка. Яков повторил вопрос:
- А что, бачил?
- Чаму не бачил? Бачил, - зашептал Семен, - мы о них говорили, и на их же избу упала звезда…
Яков тряхнул головой и громко расхохотался:
- Ой, дурень ты, дурень, - говорил он, - так ты думаешь, что это звезда упала?..
- Ну да!
- А это вот чорт был, что нес через трубу ведьме деньги!
- Не может быть!? - воскликнул Семен и, подняв ко лбу руку, принялся креститься.
- А разве ты никогда не слышал этого?
- Слышать-то слышал, что так бывает на свете, но видеть не видел…
- Ну, так теперь увидел… Во имя отца, и сына, и духа святого…
- Аминь! - в один голос окончили оба, а Семен еще раз протяжно выразил свое удивление. После этого он пошел вперед более уверенным и ровным шагом, как будто туман от водки, которую он выпил в местечке, вылетел у него из головы. Он глубоко задумался над чем-то и затем проговорил:
- Яков!
- А?
- Знаешь ты что? Я уж не побрезговал бы и чортовыми деньгами, чтобы только выпутаться из беды… чтобы не описывали да не продавали хозяйства.
- Как ведаешь… как знаешь… - равнодушно ответил Яков.
- Может быть, кузнечиха и заняла бы… - продолжал опять неуверенным голосом Семен.
- Как ведаешь… как знаешь… но плохо будет…
- Отчего плохо?
- Вот так! Не годится продавать христианскую душу…
- И то правда…
- Ты не делай этого, - учил Яков, поднимая кверху палец, - не годится… Надо ксендзу рассказать на исповеди, что было у тебя такое искушение…
Семен опять задумался, но минуту спустя поднял голову с внезапной решимостью.
- А шел же ты в барский лес воровать дерево, когда тебе понадобилось амбар строить?
- Ой ты, дурень! - крикнул Яков, - как ты можешь равнять такие вещи? Лес божий и господь бог сотворил его для всех, а ведьмины деньги - чортовы, и она сама - враг бога и людей…
- Так что ж! - возразил со злостью Семен, - все-таки мировой велел тебе заплатить штраф, а ты меня не называй дурнем… слышишь? Не имеешь права! Сам дурень, а к тому же и вор!
Они начинали уже ссориться, но в это время на них упал свет из окон корчмы, мимо которой они проходили. Из кабака неслись гул разговоров и пиликанье скрипок. Оба они остановились, как вкопанные.
- Зайдем! - сказал Семен.
- Зайдем… - согласился Яков.
- На минутку.
- На минутку… погулять!
Довольно обширное помещение корчмы с глиняным полом и низким, черным от грязи потолком ярко освещено было лучинами, воткнутыми в щели печи. Печь эта была сверху донизу увешена сушившимся после стирки бельем шинкаря и его семьи. На длинном и узком столе горела сальная свечка, криво торчащая в выдолбленной брюкве, и стояло несколько оловянных чарок, из каких мужики обыкновенно пьют в корчмах водку. До этого из них пили вон те важные и степенные хозяева, которые теперь, сидя на скамейках по обеим сторонам стола, вели между собой шумный, но серьезный и солидный разговор. Их просторные тулупы с широкими воротниками из черных или серых смушек; тяжелые, но цельные и высокие до колен сапоги; выражение их лиц, спокойных или улыбающихся, - все ясно говорило о том, что это были зажиточные и самые степенные жители Сухой Долины. Они пришли сюда не для того, чтобы кутить! и не от безделья, а для того, чтобы, во-первых, немного повеселиться в компании в долгий зимний вечер, и еще затем, чтобы поговорить и посоветоваться о делах, касающихся всей деревни. Сперва они велели подать себе водки, пили ее из оловянных чарок, приветливо говоря соседям: "На здоровье! На счастье!" После этого они отодвинули чарки на середину стола и больше уже не трогали их. Выпили по "крючку" и довольно. Если бы это был какой-нибудь веселый случай: крестины, свадьба, завершение какого-нибудь торга или что-нибудь подобное, то они пили бы, вероятно, гораздо больше. Но без причины они не привыкли напиваться, уважая в себе достоинство зажиточных и честных хозяев и отцов семейства и бывших или нынешних должностных лиц волости.