Оказалось, в харчевне есть щи. Принесли на стол две небольшие деревянные чашки, две деревянные тарелки, на которых на каждой было мясо фунтов по пяти и ложки: хлеба для щей от харчевни не полагалось.
Один из рабочих сходил за хлебом и принес с собой фунта три ситного и полфунта тешки, что вызвало смех его товарищей.
Однако щи оказались - одна вода, без круп и капусты, и холодные до того, что в них плавало сало; чистого мяса было не больше двух фунтов, да и то жесткое, остальное - всё кости.
- Ну уж и еда! угостил Егорка Шилов! - говорил лоцман.
- И на этом говори спасибо. Аль лучше едал?
- Пойдемте в трактир.
- Ну, нет… Все равно ись надо, потому после нас ись не станут… Эй, мальчонко, вали полштоф! - говорил Шилов.
Рабочие стали одобрять Шилова и бранить харчевню.
- Што ни говорите, а супротив здешней харчевни едва ли где другая устоит. Уж я где-где не был. И по московской машине езжал из Тосны, и из Царскова, и из Красного по петергофской, - везде в тех краях харчевни хуже здешней. Пра! Здесь ящо благодать!
- А ты што же в Царском-то делал? - спросил мастеровой Шилова.
- Там за Ижорой камень ломал.
- Выгодно?
- Я зимой робил; ну, так за сажень платили по цалковому на своих харчах.
- Мало. Чать, сажени-то в день не наломаешь?
- Каков камень… Иной такой твердой, што порохом надо брать, на такое уж место попадешь. Ну, тогда, конешно, берешь и посутошно - цалковый и с укладкой вместе. А ежели теперь камень ломкой - знай только подковыривай ломом. Тогда и полторы сажени наломаешь. Вот кабы лошадь своя была, возить бы стал к речке на пристань - тоже по цалковому за сутки платят.
Двое рабочих закурили трубки, от них попросили закурить и мастеровые.
- Ну, а теперь как же вы? - спросил мастеровой, раскуривая трубку у судорабочего.
- Да кои по домам, кои здесь остаются.
- Ну, теперь по вашему-то занятию вряд ли будет работа. Ваша работа што наша: мы вашу не умеем, вы нашу.
- И што это за работа! Вот наша работа, так работа, - сказал с гордостью другой мастеровой.
- Кто спорит - вы кузнецы, по облику видно.
- То-то и есть.
- Што вы хвалитесь-то! - вскричал Панфил Прохорыч. - Вы думаете, што только вы и есть люди, а мы и не люди!
Мастеровые захохотали.
- Чево смеетесь? Вы думаете, и мы не умеем полосы лить, али в горнах огонь раздувать, али по ремню наждаком сталь шлифовать? - проговорил с азартом Панфил Прохорыч и закраснелся.
- Э-э! Ты, брат, верно, слыхал что-нибудь от людей.
- Не слыхал, а сам робил в заводе.
- Што про это говорить! А знаешь ли ты, што такое бурав?
Панфил Прохорыч рассказал.
- Што ж, тебя немец-мастер прогнал, што ли?
Панфил Прохорыч рассказал про свое житье в заводе. Он долго толковал им устройство горных заводов и спорил насчет плавки металлов. Оказалось, что питерские мастеровые имеют смутное понятие о происхождении чугуна и железа, потому что этот материал они получают в готовом виде и перерабатывают на разные вещи. Горюнов хвастался тем, что они, петербургские мастеровые, может быть, перерабатывают то железо или ту медь, которую он с своими земляками сперва добывал из земли в виде руды, а потом плавил, - и начинал рассказывать, каким образом добывается руда и т. д., но петербургские мастеровые и тут задели его за живое, сказав, что у них на фабрике употребляется в работу только английское железо, а сибирское железо нипочем, и им только обивают крыши.
Скоро, после разговора, трое мастеровых ушли, а четвертый остался. Он сказал, что на квартиру не пойдет, вздремнет здесь, а вечером что бог даст.
Вошел хозяин, оглядел наших рабочих.
- Ну, что? Кончили? - спросил он, обращаясь к Егору Шилову.
- Будет. А все-таки, Сидор Данилыч, плоховато, больно плоховато становится год от году.
- Это уж так. Теперь вот железная дорога много портит вашему делу, ну, опять и народу ноне много. Ныне я посмотрел на железной дороге, так народу, братец ты мой, из Питера страсть што едет. Это - полон вокзал; билетов даже недостало. Так половина и не уехала. И это еще ничего, а то человек двадцать и билеты взяли, да в вагоны не попали - некуда.
- В другой раз уедут.
- Ну, нет. Я было им посоветовал просить обратно деньги - не дают. Я взял два билета и пошел к начальнику станции, стал просить деньги - не дают. Зачем, говорит, опоздали? Мы, говорит, и билетов выдаем столько, сколько в вагонах может приблизительно поместиться народу, поэтому мы, говорит, и кассу ране запираем. Так-то. А прежде не то было. Худое, должно быть, житье в Расее.
- И не говори.
- А! Потемкину! Што, друг сердешный? - проговорил Сидор Данилыч весело, подойдя к оставшемуся мастеровому.
Мастеровой снял фуражку и принял прежнее положение.
- Али старуха опять?
- Чево и говорить!
Сидор Данилыч старался добиться от Потемкина слова, но тот упорно молчал, глядя в пол. Сидор Данилыч пошел.
- Сидор Данилыч… Голубчик…
- Что, верно, недопито?
- Все пропито. Дай косушечку, голубчик.
- Ну, нет.
- Сидор Данилыч… Эх! - Потемкин встал. - Али ты меня не знаешь?.. Семь лет я к тебе хожу.
- Знаю, Потемкин, знаю… Только, брат, ты забаловался много.
- Вчера же я тебе отдал трешник.
- А обещал сколько?.. Нет, брат, шалишь! Ты у меня обманом-то на одной неделе на три цалковых забрал.
- Сидор Данилыч!
- Будь спокоен, не дам. Иди, куда хошь… Ах, Потемкин! человек-то ты хороший, по шестидесяти рублей заработываешь…
- При людях-то хоть бы не страмил… Ей-богу, ходить к тебе перестану.
Сидор Данилыч ушел, а Потемкин сел к печке и задумался.
У наших рабочих был только что подан полуштоф. Видя болезненную фигуру петербургского мастерового, пренебрежение к нему хозяина харчевни и его мольбы об водке и думая, что он будет рад выпить даром стаканчик, Егор Шилов сказал ему:
- Эй ты, как тебя?
- Потемкин.
- Иди сюда.
- Мне и здесь хорошо.
- Мы угостим тебя.
- Убирайтесь вы к черту!
- Нет, друг, выпей… Мы от души.
- Што у вас много денег, што ли? Удивить меня хотите?
- Ну, полно, выпей.
- Не стану… Я еще не нищий и не хочу, чтобы меня укоряли тем, что я водку христа ради пью.
- Ты, верно, только сам угощать любишь! ишь, какой барин! - сказал Панфил Прохорыч.
- Я с теми пью, кого знаю.
- А мы, по-твоему, што такое? - пристал Егор Шилов.
- Глуп, братец, ты, и больше ничего, Неужли я не знаю по обличью, что вы судорабочие.
- Отчего же ты не пьешь?
- Не хочу. Компания ваша мне не по сердцу; о чем я, столяр, стану толковать с судорабочим? Нешто мне интересно, што у вас там творится! также и вам со мной скушно будет, если я насчет своего ремесла стану говорить. Да я вот еще о своем занятии и говорить сегодня не намерен и сижу потому, что мне здесь очинно хорошо. И если бы хозяин дал косушку, еще было бы лучше, потому я скоро бы заснул… Я сегодня молчать хочу - и буду молчать.
И Потемкин, нахлобучив на лоб фуражку, обнял руками трубку и уперся на печь.
Наши рабочие очень захмелели к вечеру и поэтому уж не могли идти гулять. Пелагея Прохоровна хотя и не пила водки, но у нее разболелась голова от табачного дыма и начинало болеть горло. Она звала брата искать постоялый двор, но он не хотел отстать от компании. Поэтому она ушла на барку, выдав брату по его настойчивой просьбе два рубля. В барке она устроила себе гнездо, под досками, но не могла долго уснуть. Ночью явился Панфил с Егором Шиловым и еще другим судорабочим, Фролом Яковлевым.
Утром у Пелагеи Прохоровны заболело горло.
- Што это, как у меня горло заболело? Прежде болело, да не так.
- Пройдет. Вот сегодня найдем квартиру, завтра в бане выпаришься - и пройдет, - говорил Егор Шилов.
- И у меня тоже горло болит, - сказал Панфил, как бы желая показать товарищам, что на болезнь нечего обращать внимания.
Наконец пошли нанимать квартиру с Егором Шиловым, который оставался в Петербурге и хотел поступить куда-нибудь на фабрику или возить зимой снег и разные нечистоты. Он слыхал, что этим занятием крестьяне много в зиму зашибают денег. Егор Шилов был знаком с Петербургской и Выборгской стороной; было у него несколько приятелей из мастеровых, и поэтому он знал, где больше живут рабочие разных фабрик и заводов, а попавши на квартиру к рабочим, он скорее рассчитывал поступить на место.
Было воскресное утро, и поэтому народу на набережной было мало; кабаки заперты, и около них нет ни одного человека, только в воротах дровяных складов и в местах, примыкавших к фабрикам и заводам, толпился рабочий люд. Несколько заводов, несмотря на праздник, были в действии, и там тоже рабочего люда без дела не виделось.
- Пелагее Прохоровне! - услышала Мокроносова голос Петрова.
Пелагея Прохоровна остановилась. Из одной кучки, человек в двадцать, стоявших наискосок от ворот дровяного двора, отошел навстречу Пелагее Прохоровне Игнатий Прокофьич. На нем надето было пальто на вате, крытое черным драпом, на ногах триковые брюки и на шее ситцевый розовый платок; на голове была новенькая фуражка, на ногах простые сапоги. Он курил папироску. Во всем этом наряде Пелагея Прохоровна не скоро узнала Петрова.
- Ну, как дела? - спросил он.
- Да вот брата я разыскала - камень плавил.
- Поздравляю. А вы, молодой человек, как теперь думаете?
Панфилу Прохорычу показалось, что этот франт издевается над ним, называя его молодым человеком; Петров ему сразу не понравился, и он не ответил на вопрос.