* * *
На следующий вечер Гаэтано говорил на площади речь. Он сидел на срубе колодца и смотрел, как народ приходил за водой. Три года был он лишен наслаждения видеть, как стройные девушки поднимают на головы тяжелые кувшины с водой и проходят твердой, гордой походкой.
Но к колодцу приходили не только молодые девушки, но и люди всех возрастов. И, видя, как большинство из них бедно и несчастно, он захотел поговорить с ними о будущем. Он обещал им, что скоро начнутся лучшие времена. Он говорил старой Ассунте, что в будущем она каждый день будет иметь свой кусок хлеба, не прося ни у кого милостыни. И, когда она говорила, что не понимает, как это может случиться, он почти с гневом спрашивал ее, разве она не знает, что приближается время, когда старцы и дети не будут больше беспомощны и забыты.
Он указывал на старого столяра, который был так же стар, как и Ассунта, а к тому же очень болен, и он спрашивал ее, неужели она думает, что можно терпеть дольше без домов призрения и больниц? Разве она не понимает, что так не может идти дальше? Неужели все они не понимают, что в будущем будут заботиться о старых и больных?
Он видел детей, которые, как он знал, питались исключительно крессом и щавелем, который они собирали на берегу реки и по краям дороги, и он обещал, что скоро никто не будет голодать. Он положил руку на голову одного ребенка и так гордо поклялся, что скоро они не будут терпеть нужды в хлебе, словно он был владетельный князь Диаманте.
Он говорил, что, живя в Диаманте, они ничего не знают и не понимают, что должно наступить новое, прекрасное время, они думают, что прежние бедствия будут длиться вечно.
Пока он утешал так бедняков, вокруг него собиралось все больше и больше народа. Наконец он вскочил, стал на сруб колодца и заговорил громко.
Как могли они думать, что никогда не наступят лучшие времена? Неужели люди, которым принадлежит вся земля, должны довольствоваться тем, чтобы старики голодали, а дети росли на горе и преступления?
Разве они не знают, что в горах, морях и земле таятся сокровища? Разве они никогда не слыхали, как богата земля? Неужели они думают, что им нечем прокормить своих детей?
Они не должны стоять и бормотать о том, что невозможно изменить существующий порядок. Они не должны думать, что все люди делятся на богатых и бедных. Ах, если они верят в это, то значит они ничего не знают! Они совсем не знают свою мать-землю. Неужели они думают, что она ненавидит хоть одного из них? Или они лежали на земле и прислушивались к ее говору? И одним она определяла голод, а другим жизнь в избытке?
Почему зажимают они уши и не слушают нового учения, облетевшего весь свет? Разве они не хотят, чтобы им жилось лучше? Или им так нравятся их лохмотья? Они сыты щавелем и крессом? И они не хотят иметь крова и очага?
Он говорил им, что, как бы они ни упорствовали в своем неверии в наступление нового времени, оно все равно придет к ним. Как солнце без их помощи поднимается каждое утро из-за моря, так и это время наступит само собой. Но почему они не хотят приветствовать его, почему не хотят идти ему навстречу? Зачем они запираются и пугаются нового света?…
Он долго говорил таким образом, и вокруг него собиралось все больше бедняков Диаманте.
И чем дольше он говорил, тем прекраснее складывалась его речь, и тем громче звучал его голос.
Огонь сверкал в его ясных глазах, и народу, смотрящему на него, он казался юным принцем.
Он был похож на своего могущественного отдаленного предка, который обладал могуществом оделять всех жителей своей страны золотом и счастьем. Они чувствовали себя утешенными и радовались, что их молодой господин любит их.
Когда он замолчал, они начали радостно кричать, что они последуют за ним и сделают все, что он им прикажет.
В одно мгновенье он приобрел над ними власть. Он был так прекрасен и величествен, что они не могли противостоять ему. A вера его была так сильна, что захватывала и покоряла всех.
В эту ночь в Диаманте не было ни одного бедняка, который не верил бы, что скоро Гаэтано создаст для них беспечальные, счастливые дни. В эту ночь все голодные отошли ко сну с твердой уверенностью, что при пробуждении они увидят перед собой стол, покрытый яствами.
И в словах Гаэтано было столько власти, что он мог убедить стариков, что они еще молоды, а дрожащему от холода внушить, что ему тепло. И чувствовалось, что обещания его должны исполниться!
Он - властелин нового времени. Руки его исполнены щедрот, и с его возвращением на Диаманте польются счастье и благоденствие.
* * *
На следующий день вечером Джианнита вошла в комнату больного и шепнула донне Микаэле:
- В Патерно началось восстание. Там уже нисколько часов идет стрельба; слышно даже здесь. В Катанию послано за войсками. И Гаэтано говорит, что то же самое скоро начнется и здесь. Он говорит, что восстание должно вспыхнуть сразу во всех городах Этны.
Донна Микаэла сделала Джианните знак остаться с отцом, а сама вышла из дому и перешла в лавку донны Элизы.
- Где Гаэтано? - спросила донна Микаэла. Я должна поговорить с ним.
- Бог да благословит твои слова, - отвечала донна Элиза. - Он в саду.
Она перешла двор и вошла в садик, обнесенный каменной стеной.
В этом саду было много извилистых тропинок, переходящих с одной террасы на другую. В нем было много беседок и укромных уголков. И все так густо заросло плотными агавами, толстыми пальмами, толстолиственными фикусами и рододендронами, что ничего не было видно на расстоянии двух шагов. Донна Микаэла долго блуждала по бесчисленным тропинкам, пока наконец увидала Гаэтано. И чем дольше она ходила, тем сильнее становилось ее нетерпение.
Наконец, она нашла его в отдаленном углу сада. Она заметила его на нижней террасе, расположенной на одном из бастионов городской стены. Гаэтано сидел и спокойно высекал статуэтку. Увидя донну Микаэлу, он поднялся и пошел к ней с протянутыми руками.
Она едва поздоровалась с ним.
- Это правда? - спросила она. - Вы вернулись, чтобы погубить нас?
Он громко рассмеялся.
- Здесь был синдик, - сказал он. - Приходил и настоятель. А теперь являетесь вы?
Ее оскорблял его смех и упоминание о синдике и священнике. Ее приход имел совсем другое и большее значение.
- Скажите мне, - настойчиво повторила она, - правда ли, что сегодня вечером у нас произойдет восстание?
- О, нет, - отвечал он. - Восстания у нас не будет. - И он произнес это так печально, что ей почти стало жаль его.
- Вы причиняете донне Элизе много горя! - воскликнула она.
- И вам тоже, правда? - произнес он с легкой насмешкой. - Я причиняю вам всем много огорчений. Я - потерянный сын, я - Иуда, я - карающий ангел, изгоняющий вас из этого рая, где питаются только травой!
Она возражала:
- Может быть, мы находим, что лучше оставаться, как есть, чем быть расстрелянными солдатами.
- Да, гораздо лучше голодать. Ведь к этому уже привыкли!
- Нет ничего приятного быть убитым разбойниками.
- Но зачем же допускают существование бандитов, если не хотят быть ими убиты?
- Да, я это знаю, - проговорила она, все больше волнуясь. - Вы хотите уничтожить всех богатых!
Он ответил не сразу, он стоял и кусал себе губы, чтобы не быть слишком резким.
- Позвольте мне высказаться вам, донна Микаэла! - сказал он, наконец. - Позвольте мне объяснить вам!
Он сразу успокоился и так просто и ясно рассказал ей про социализм, что его понял бы и ребенок.
Но она была далеко от того, чтобы следить за ним. Может быть, она и могла, но не хотела.
В эту минуту она совсем не хотела слушать о социализме.
При виде Гаэтано ее охватило какое-то необъяснимое чувство. Земля заколебалась у нее под ногами, и она почувствовала невыразимое блаженство.
"Боже, да ведь я люблю его, - думала она. - Я люблю его!"
Пока она искала его, она прекрасно знала, что она ему скажет. Она хотела вернуть его к детской вере. Она хотела доказать ему, что это новое учение ужасно и достойно порицания. Но любовь спутала все ее мысли. Она ничего не могла ответить ему. Она только слушала его и удивлялась его словам.
Она в изумлении спрашивала себя, не стал ли он еще прекраснее, чем был раньше. Она никогда не терялась так при виде его, никогда она так не волновалась. Или это было потому, что теперь он стал свободным и сильным человеком? Она пугалась, чувствуя, какую власть он имеет над ней.
Она не решалась возражать ему. Она не могла произнести ни одного слова, боясь расплакаться. Если бы она заговорила, то только не о политике. Она бы сказала ему, что она узнала в тот день, когда звонили колокола. Или она попросила бы его дать ей поцеловать его руку. Она рассказала бы ему свои мечты о нем. Она сказала бы, что не могла бы вынести своей жизни, если бы у нее не было этих мечтаний. Она попросила бы его дать ей поцеловать его руку в благодарность за то, что он дарил ей возможность жить все эти годы.
Если восстания не будет, зачем же он говорит ей о социализме? Какое им было дело до социализма теперь, когда они сидели вдвоем в старом саду донны Элизы? Она сидела и смотрела вдоль одной из дорожек. По обеим сторонам ее Лука устроил деревянные арки, по которым вились тонкие розовые побеги, усеянные маленькими бутонами и цветами. И каждый, идя по этой дорожке, спрашивал себя, куда она приведет. А она вела к маленькому выветренному Амуру. Старый Лука понимал в чем дело лучше, чем Гаэтано.