Николая вырвало. Однако он всё-таки справился с собой и снова подошёл к брустверу, чтобы рассмотреть, что же делается на поле боя. А там уже полки 26-й дивизии шли в штыковую атаку на французов, преодолевших овраг и уже бегущих с оскаленными, что-то исступлённо кричащими лицами вперёд. В первой шеренге неподалёку от знамени Орловского пехотного полка шагал и одетый с иголочки бравый генерал Иван Фёдорович Паскевич. Он нервно поигрывал лезвием шпаги, которую сжимал рукой в белоснежной перчатке. В уголке его рта была зажата горящая сигара. Тут раздалось мощное "Ура-а-а!". Русские пехотинцы в зелёных мундирах и чёрных киверах бросились в штыки. Атака нашей пехоты была такой дружной и мощной, что поредевшие цепи французов дрогнули и кинулись назад через овраг. Николай хорошо видел, как лихо орудовали штыками русские солдаты.
- Да, француз стреляет здорово, тут ему равных нету, - говорил опять поравнявшийся с прапорщиком усатый фейерверкер, переводя дух и закуривая короткую трубочку, - я на них насмотрелся ещё в прошлые кампании. На ядра и картечь тоже идёт хорошо, не дрогнет. А вот на штыки, не того, слабоват. Тут нашему солдату равных нет.
Раздался звук трубы. Это был сигнал "отбой". Русские пехотинцы возвращались к бастиону с окровавленными штыками. С ними шёл и генерал Паскевич. С его шпаги капала кровь на пыльную траву под ногами, белоснежные перчатки были в красных пятнах. Генерал посмотрел на ещё чуть живого, пронзительно стонущего французского пехотинца. Ему картечью разворотило живот.
- Добей его, Семёныч, - приказал он усатому унтеру, шагающему рядом, - ему всё равно теперь не жить, а только мучиться.
Генерал легко перешагнул ещё через пару трупов солдат противника и вдруг весело обронил по-французски;
- Труп врага всегда пахнет хорошо!
Сигара в его зубах наполовину сгорела. Он выплюнул изжёванный окурок и приказал полкам строиться.
- Ох и пижон же этот генералишка, - проговорил, насмешливо улыбаясь, усатый фейерверкер, облокотясь на земляной вал бастиона. - Пофасонить любит, ох любит!
Николай посмотрел в овраг, дно и склоны которого были сплошь устланы телами в синих мундирах. Правда, некоторые из них ещё корчились или даже пытались выбраться наверх. Среди них уже попадались и неподвижно лежащие солдаты в русской зелёной пехотной форме. А вокруг всё было забрызгано кровью. Муравьёв поднял упавшую ему под ноги ещё во время штурма французскую пулю, положил её в карман и пошёл быстро с бастиона. За стеной его встретил радостно заржавший при виде хозяина конь. Вскочив в седло, Николай поскакал из города к мосту. Над его головой с угрожающим свистом летали французские ядра и гранаты. Многие дома в городе уже горели.
Когда Николай подъезжал к расположению своей части на правом берегу Днепра, он вынул из кармана французскую пулю. Она была тяжёлая и холодная. Муравьёв посмотрел на неё и вдруг снова увидел перед собой овраг, наполненный трупами французских и русских пехотинцев. Николай и не заметил, как в уголках его припухших по-детски губ появились маленькие складочки, придавшие лицу решительное, но грустное выражение, и первая глубокая морщина пересекла высокий, по-юношески светлый лоб. Да, теперь он знал, какой жестокой ценой даются лавры воинской славы.
Два дня русские войска обороняли Смоленск. Наполеон уже не скрывал радости: наконец-то втянул русских в генеральное сражение. Но генерала Раевского сменил Дохтуров со своим 6-м корпусом, и две русские армии стали опять отходить вглубь необъятной России.
ГЛАВА 4
1
После Смоленска редкий день обходился без ожесточённых арьергардных боев. Положение Николая изменилось. Командовать 5-м корпусом был внезапно назначен генерал-лейтенант Лавров. Штаб, который возглавлял грек Курута, расформировали. Это произошло после скандального демарша цесаревича. Великий князь Константин Павлович в Дорогобуже ворвался в походный кабинет военного министра Барклая де Толли и с ходу выпалил:
- Немец... изменник, подлец, ты предаёшь Россию! - и вылетел из комнаты, громко стуча шпорами и гордо задрав курносый нос. - Ну, как я его? - хрипло бросил он своему адъютанту и собутыльнику полковнику Олсуфьеву. Тот, ни слова не говоря, поднял большой палец на правой руке вверх.
Михаил Богданович оторвался от карты, которую внимательно изучал в момент внезапного нападения, потёр рукой свою лысую голову и, ничего не сказав, только плотнее сжав сухие губы, вновь углубился в созерцание новейшей оперативной обстановки, представленной ему генеральным квартирмейстером 1-й Западной армии полковником Толем.
Через два часа цесаревич получил конверт с предписанием немедленно покинуть армию и отправиться в Петербург. А Николай на следующий день уже представлялся Толю, под командование которого его перевели. Недаром Муравьёв не любил немцев. Полковник оказался заносчивым грубияном. Заявил, что в штабе у Куруты квартирмейстеры ничего не делали, но зато он уж им сачковать не позволит. Николай был возмущён до глубины души, но, сжав зубы, продолжал служить так же ревностно, как это делал и раньше. В эти жаркие августовские дни на прапорщика Муравьёва свалилось и новое испытание. Тяжело заболел тифом лучший друг, тоже обер-офицер квартирмейстер, земляк, москвич Михаил Колошин. И вскоре его уже пришлось похоронить неподалёку от большой дороги под Вязьмой. Стоя над свежей могилой, Николай простился со своей довоенной юностью. Навстречу шли главные испытания войны.
22 августа 1812 года офицеры Генерального штаба, проехав по новой Смоленской дороге через село Бородино, остановились в селении Татариново, в большом крестьянском сарае. А на следующий день все сотрудники штаба главнокомандующего участвовали в обустройстве позиции для генерального сражения. Приближался главный день для русской армии за всю эту войну, а для многих солдат, офицеров и генералов и последний. Их ждал мрак небытия и вечная слава в памяти потомков. И как бы предвещая это, над Кутузовым, осматривающим место самого крупного сражения, в котором он когда-либо участвовал за всю свою долгую военную жизнь и которое - он это предчувствовал - обессмертит его имя, высоко в прозрачном бледно-голубом августовском небе появился орёл и долго плыл, чуть покачиваясь, в тёплых потоках воздуха над головами русских воинов. Второй раз великого русского полководца осенит могучими, вещими крылами царственная птица в день его похорон в Петербурге. Но это произойдёт только в следующем году, а пока полководцу только ещё предстояло выполнить свою великую миссию.
2
На следующий день, 24 августа, в восьми километрах западнее от расположения русских войск на Бородинском поле раздались звуки артиллерийской канонады. Это вёл тяжёлый арьергардный бой отряд генерал-лейтенанта Коновницына. В это же время на правом берегу речки Колочи, текущей не спеша рядом с новой Смоленской дорогой, русские бородатые ратники Московского ополчения срочно возводили редут. Неподалёку от деревеньки Шевардино слышны были удары кирок и ломов о твёрдый и каменистый грунт кургана, крепкая ругань и громкие приказы обер-офицеров сапёрного и пионерного полков, указывающих ополченцам, куда высыпать на бруствер землю, которую они приносили на носилках с соседнего поля. Раздался топот копыт, рядом со строящимся укреплением остановился всадник. Это был Николай Муравьёв. Он легко соскочил с коня и, отдав повод одному из ополченцев, взбежал на вершину кургана. Здесь, на высоте, в знойное августовское утро тёплый воздух приятно пахнул полынью и высыхающими, не убранными хлебами. Николай, одетый в потрёпанный тёмно-зелёный общеармейский сюртук с перетянутым через плечо поперёк груди офицерским шарфом в подражание Кутузову, снял прожжённую чёрную треугольную шляпу и, вытирая вспотевший крутой загорелый лоб, осмотрелся.
- Михаил Илларионович приказывает ускорить работы, - обратился он к невысокому, полному штаб-офицеру сапёрного полка, наблюдавшему за подчинёнными. - На подходе уже дивизия Неверовского и батарейная рота, им надо занимать позиции.
- Господи, ну почему у нас, сапёров, судьба такая? - всплеснул руками штаб-офицер, вытирая большим коричневым платком круглое лицо в веснушках. - Нет чтобы заранее задачу поставить и обеспечить всем необходимым. А то ведь вы в штабах своих в последний момент перед сражением спохватитесь: нужно на особо опасном направлении возвести укрепления, приказ в руки полковнику Богданову и - вперёд, чтобы из зубов кровь, а к утру редут должен стоять! Но ведь настрочить бумажонку легко. А как, я вас спрашиваю, господа штабные, полковник Богданов выполнит приказ, когда у него ни рабочей силы, ни шанцевых инструментов - ни шиша в наличии? А? Этот болтун московский генерал-губернатор Растопчин, вместо того чтобы афишки свои дурацкие сочинять, лучше бы вовремя лопаты с ломами да кирками в армию прислал из Первопрестольной. А то вот пришли бородатые мужички с голыми руками, а тут грунт до того каменист и твёрд, что и кирки наши сапёрные ломаются. Пока мы им всё нужное собрали...
- Господин полковник, вы слышите? - нетерпеливо прервал его и показал нагайкой на запад прапорщик, откуда раздавался звук приближающейся артиллерийской канонады. - Французы уже на носу, а у вас ещё ничего не готово. А вон, - Николай обратился на восток, - батарейная наша рота приближается, ей уже надо занимать позиции, а куда, спрашивается, орудия устанавливать?