рабочих и солдатских депутатов".
Весть о событиях в Петрограде распространилась быстро, и после обеда вчетвером обсуждали план действий.
- Духонин не сделал ничего из того, что мы ему советовали, - возмущённо сказал Лукомский. - Ставка обречена. Через несколько дней там будут большевики.
- Будут и у нас, - заметил Романовский.
- И судить будут по-большевистски, - откликнулся Деникин. - Как в Бердичеве.
И всколыхнулись в памяти чёрная ночь, грязная дорога и разъярённая толпа солдат, требовавших их смерти. Если убегать, то не от них, а для того, чтобы уничтожить их.
- Для побега приготовлены солдатская и гражданская одежда и оружие - револьверы, - сказал Романовский.
Открылась дверь, и вошёл Корнилов, подтянутый, озабоченный. Все встали, Корнилов сделал знак, чтобы садились, сел сам.
- Обсуждаете план действий? - спросил он.
- Так точно, - ответил Деникин.
- Надо вызвать Председателя Следственной комиссии - он человек понимающий и сможет многих освободить официально. Не нас, конечно. Я, наверное, уйду с текинцами. Уже приказал командиру полка полковнику Кюгельгену ковать лошадей для похода. А вы подумайте о своих маршрутах. Лучше уходить по одному, по двое. Действуйте, господа.
Марков решил начать действовать с посещения Ольги. Он ходил туда окольным путём: спускаясь по тёмной лестнице, а поднимаясь по другой. Выйдя на лестницу, решил закурить и остановился в самом тёмном месте, на повороте у площадки. В этот момент со двора вошли двое из незнакомых арестованных полковников, на ходу продолжая разговор.
- Нет. Я у Ольги утром был, - сказал один из них.
- Она ж говорила, что если два раза здесь не даст, то и домой не дойдёт, - со смешком сказал другой.
- Пусть ещё кого-нибудь ищет. Нам с тобой отдохнуть надо и обмозговать, что дальше делать. И рана у меня ноет. К погоде что ли.
- Из-за большевистского переворота.
Сергей Леонидович больше кладовку не посещал, Ольга исчезла - наверное, опасалась, что новая власть не похвалит её за общение с генералами.
А в тот же вечер, когда генералы обсуждали с Корниловым свои дальнейшие планы, уже собираясь ложиться, Романовский вдруг обратился к Маркову:
- Сергей Леонидович, вы не находите, что в нашей комнате царит неравенство и несправедливость, и нам с вами тоже следует произвести свою революцию?
- Помилуй Бог, Иван Павлович, - откликнулся Деникин. - Если несправедливость отмечена с моей стороны, то я немедленно подписываю отречение и уступаю вам трон, тоб ишь место у окна.
- Этого мало, - продолжал Романовский с иронической серьёзностью. - Вы ежедневно встречаетесь с любимой невестой, наш друг и сосед Александр Сергеевич - е женой, а мы с Сергеем Леонидовичем остаёмся старыми холостяками.
- Но как же исправить эту несправедливость? - спросил Деникин.
- Сегодня я получил письмо от жены, - уже серьёзно сказал Романовский, - она считает, что в такое время должна быть рядом со мной. Из разговоров с вами, Сергей Леонидович, я понял, что Марианна Павловна придерживается такого же мнения. Питерские большевики вряд ли оставят в покое генеральских жён, тем более, что мы собираемся против них сражаться. И я знаю что надо сделать. Попросить командира роты Георгиевского полка отправить одного из своих кавалеров в Петроград с деликатным поручением: доставить наших жён сюда, в Быхов.
Он влюбился в Марианну и женился на ней, потому что она не была похожа ни на одну из женщин, с которыми ему доводилось встречаться. Ни одна из них не относилась с таким искренним глубоким вниманием к любимому мужчине: казалось, она не только проникает в его желания и исполняет их, но даже предчувствует заранее. Засидишься за рабочим столом, неожиданно ощутишь усталость, от которой надо как-то избавиться, а Марианна уже несёт кофе или предлагает прогуляться. Ни у одной из женщин, которых он знал, не было такого равнодушно спокойного отношения к светским знакомствам, интригам, условностям. Ей нравилось только то, что ей действительно нравилось. Не обладали супруги Марковы имением или какими-либо другими богатствами, но не замечал он, чтобы Марианна завидовала тем, у кого всё это есть. Её главной ценностью, её миром, её жизнью была семья, муж. А он... А у него ещё была Россия.
Соседи по комнате оставили их наедине, и впервые за десять лет брака она одарила его не просто поцелуем любимой и любящей женщины, привычной к супружеским ласкам, а поцелуем, в котором он почувствовал нечто материнское. Даже в этой непростой ситуации она была не такой женщиной, как другие: не просила защиты, не требовала, чтобы он, презрев всё, стал заботиться о семье, о безопасности детей, а как истинная жена благословляла его идти сражаться и побеждать. И сама почти ничего не говорила об этом. Он говорил, не то объясняясь, не то оправдываясь:
- Тебе не должно быть стыдно, что меня арестовали, содержали в тюрьме, чуть было не растерзали в Бердичеве. Ты могла бы стыдиться за меня, если б я лобызался с большевиками, как Брусилов. Я сам был бы окончательно сражён, если бы почему-либо товарищ Керенский со своими присными не признал бы меня достойным ареста и заключения. Я удивлялся, зачем нас хотят судить, когда участь ваша предрешена! Пусть бы уж сразу расстреляли. Люди жестоки, и в борьбе политических страстей забывают человека. Я Не вор, не убийца, не изменник. Я мыслю иначе, не так странно, как те, что сейчас пытаются заключить мир с немцами. Каждый любит свою родину, как умеет, как может, а теперь насмарку идёт 39-летняя упорная работа. В лучшем случае придётся всё начинать сначала. Военное дело, которому целиком отдал себя, приняло формы, при которых остаётся лишь одно: взять винтовку и встать в ряды тех, кто готов ещё умереть за Родину. Легко быть смелым и честным, помня, что смерть лучше позорного существования в оплёванной и униженной России. Как бы мне страстно хотелось передать всем свою постоянную веру в лучшее будущее! Даже теперь, когда уже для себя я жду одно плохое.
- Серёжа, я не позволю тебе погружаться в такой пессимизм. Ты лучший из мужчин. Если б я не встретила тебя, то, наверное, ушла бы в монастырь. Я видела вокруг себя только жалкие, хоть и внешне привлекательные, фигуры в различных мундирах людей, занятых лишь тем, чтобы покорить как можно больше женщин, или разбогатеть, или втереться ближе ко двору. А ты, Серёжа, настоящий русский воин.
- Марианночка, твои слова вызывают у меня смущение, даже стыд. Наверное, я всё-таки хуже, чем ты меня представляешь, но я постараюсь быть таким, каким ты меня видишь.
- Ты настоящий воин, настоящий мужчина, и если у тебя есть грехи, то это грехи воина - истинного мужчины. Твои друзья - и Деникин, и другие - все они думают о себе, а не о России. Ты меня прости, но мне не хочется сближаться ни с жёнами Лукомского и Романовского, ни с невестой Деникина. Все они мелочны и эгоистичны. Они были бы рады, если б их мужья каким-нибудь образом опошли в сторону от этой ужасной борьбы, которая началась в России. Наверное, и за границу с удовольствием бы уехали - только боятся сказать это прямо. А ты...
- Бросить Россию и куда-то бежать? Разве мог бы бросить тебя и детей?..
Вскоре в Быхов приехал Председатель следственной комиссии Шабловский и в течение нескольких дней, пересмотрев материалы дел, освободил большинство заключённых. Остались Корнилов, Деникин, Романовский, Лукомский, Марков.
18 ноября в полдень Корнилов получил телеграмму из Ставки: "К Могилёву приближается большевистская экспедиция во главе с назначенным советским правительством новым главнокомандующим Крыленко. В целях безопасности всем заключённым и полку текинцев предлагаю покинуть Быхов в произвольных направлениях поездом, подаваемым из Могилёва к 6 часам вечера. Духонин".
Корнилов собрал всех пятерых, прочитал телеграмму. Лукомский сказал:
- Ну, далеко на этом поезде мы не уедем.
Корнилов молчал и направился к своим текинцам проверять лошадей.
- А нам с вами, Иван Павлович, придётся жён подковывать, - грустно пошутил Марков. - Чтобы от нас не отстали.
У Романовского, однако, был вполне реальный вариант: близкий родственник в Сумах. Не очень, конечно, близкий, но на некоторое время приютит женщин.
- Но кто же их туда отвезёт?
И об этом подумал Романовский: