- Товарищи солдаты! Мы принесли вам братский привет от революционных матросов Черноморского флота!.. Мы полностью одобряем...
Линьков протолкался к трибуне, позвал знаком помощника комиссара фронта Костицына, стоявшего у её подножия. Тот подошёл, безнадёжно махнув рукой в сторону трибуны.
- Все крови жаждут.
Моряк тем временем выкрикивал: "Смерть контре!" Па бескозырке новая ленточка: "Свободная Россия", бушлат перепоясан патронными лентами, на боку - маузер.
- Откуда моряки?
- Иорданский вызвал. Ему нужна большая поддержка, чтобы с генералами расправиться.
Костицын - во френче без погон, гражданский из питерских, спокойный, понимающий. Линьков попросил его рассказать подробнее, как возникла эта безумная идея расправы.
- Иорданский же старый меньшевик, а на коне-то сейчас большевики, - презрительно сказал Костицын. - Хочет к ним перекинуться, а для этого надо выслужиться перед Лениным за счёт генералов. Сам же знает, что судить надо сразу всех, умеете с Корниловым. И судить в Питере без митингов. Я был в Могилёве в вагоне Керенского, когда обсуждали этот вопрос...
Митинг продолжался, выходили новые ораторы, и почти все требовали казни генералов. Под эти горячие речи и выкрики толпы Костицын рассказал о совещании с Керенским. Линьков, зная Керенского, легко представил, как напористый Иорданский запугивал нервного правителя: если немедленно не предать суду Деникина и других генералов, заключённых в Бердичеве, он за фронт не отвечает! Председатель Чрезвычайной следственной комиссии Шабловский выразил сомнение в том, что весь фронт требует суда. Керенский попытался обмануть и перехитрить всех: мол, судите генералов в Бердичеве, но если будет Смертный приговор, то он его не утвердит. Шабловский на это не пошёл и заявил, что долг комиссара правительства не идти навстречу несознательной и возбуждённой массе, а разъяснить людям, что надо подчиниться закону. Керенский, как обычно, ушёл от решения и приказал комиссии выехать на место и там вынести решение.
Тем временем продолжались буйные речи.
- Братцы! - кричал солдат с трибуны. - Кто приказами ввёл смертную казнь на фронте? Кто? Они ввели. Корнилов с Деникиным и прочими. Вот пущай и идут на смерть по своему приказу, ежели они честные генералы. Или они генералы только для того, чтобы нашу кровушку пить?..
Толпа громко одобряла такие требования.
- А когда приехала комиссия, - рассказывал Костицын, - наш комиссар устроил такой же шум, как сейчас. Членов комиссии едва не раздавили. Всё же комиссия своё дело сделала, и состоялось решение Смольного: суд над генералом Деникиным отложить до окончания следствия над генералом Корниловым, а арестованных перевести из Бердичева в Быхов. Срок - сегодня, 27 сентября.
Подошёл недавно выступавший матрос, толкавшийся возле трибуны. Нагловато спросил:
- Поручик, папироской угостите?
- Я угощу, - сказал Костицын, доставая портсигар. - Я помощник комиссара Юго-Западного фронта Костицын.
- А я матрос первой статьи линкора "Свободная Россия" Руденко.
- Анархист?
- По-вашему, если матрос, так без вопросов анархист? А я, знаете ли, не анархист, а машинист на боевом линкоре и, между прочим, большевик.
- А выступал как анархист. Большевики за революционную законность, а не за суд уличной толпы.
- Это не толпа, господин помощник комиссара, а народ.
- Толпа превращается в народ, когда ею руководят большевики. Я сейчас попробую показать, как это делается, - и повернулся к Линькову. - Пора действовать, Михаил Георгиевич?
- Самый момент переломить настроение, - согласился поручик.
- А вас, матрос большевик Руденко, прошу поддержать резолюцию, которую мы сейчас внесём.
- Чтобы Руденко задний ход дал?
- Разберитесь, Руденко, где зад, где перед, - сказал Костицын и пошёл к трибуне.
- Дробь, - сказал матрос. - Сигнал принял.
Костицын начал говорить, и толпа затихла, он не кричал, а объяснял спокойно и достаточно громко. После коротких приветствий и текущего момента перешёл к делу:
- Конечно, Временное правительство не такой уж нам указчик, - и толпа взревела: "Долой Временное правительство!", "Вся власть Советам!", "Долой Керенского!" - Но Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Центральный комитет партии большевиков во главе с товарищем Лениным - это наша власть!..
"Вся власть Советам!" - взорвался митинг единым торжествующим криком.
- Петросовет в Смольном принял окончательное решение, - продолжал Костицын. - Судить генералов-заговорщиков всех вместе во главе с Корниловым, иначе им удастся скрыть главные подробности заговора. И судить в Петрограде, чтобы о заговоре узнала правду вся Россия. Поэтому наш митинг принимает резолюцию: "Заключённых в Бердичевской тюрьме участников Корниловского контрреволюционного заговора в соответствии с решением ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов перевести 27 сентября сего года в Быхов для проведения единого следствия, а затем и суда над всеми заговорщиками. Гарнизон города Бердичева в соответствии с требованиями революционной законности даёт слово Совету рабочих и солдатских депутатов доставить заключённых в Быхов, не причиняя им никакого вреда".
Митинг ещё смущённо молчал, Костицын не успел начать следующую фразу, как стоявший несколько поодаль Комиссар Иорданский шагнул вперёд, встал рядом с Костицыным и как бы продолжил текст резолюции:
- Заключённые заговорщики доставляются на вокзал пешком, под охраной Совета и выделенных воинских частей. Маршрут движения будет указан дополнительно.
Костицын этого не ожидал и не смог быстро сообразить, что можно предпринять. Наверное, ничего уже нельзя было сделать, потому что Иорданский победоносно громко кричал:
- Кто за резолюцию, прошу голосовать, - и почти без паузы: - Единогласно! Оркестр - "Интернационал!" Митинг объявляю закрытым!
К 17 часам все арестованные оделись, собрались, вышли по команде охраны в коридор. Их было восемь человек. Шесть генералов: Деникин, Марков, Ванновский, Эрдели, Эльснер, Орлов; чехословацкий капитан Клеценда я чиновник Будилович. За месяц заключения все осунулись, обтрепались, померкли. Марков, похожий своею статностью, изящными усами и бородкой на театрального испанского гранда, теперь напоминал деревенского мужика, уставшего от полевых работ.
В коридоре толпились охранники. К генералу Маркову подошёл скрашивавший своей доброжелательностью муки заключённого бывший финляндский стрелок, замкнутый, скрывающий от посторонних свои чувства, он вдруг сказал:
- Сергей Леонидович, скучать буду без вас.
- Успокойся, брат: долго скучать не придётся. Скоро на наше место новых генералов посадят - ещё не всех извели.
- Бог даст - с вами всё будет хорошо. Слово дали.
- Дали - могут обратно взять.
Марков с благодарностью подумал о солдате и о том, чем он, генерал, заслужил доброе отношение? Не к другим, а к нему подошли. Что-то, видимо, есть в нём, что располагает к нему людей без всяких личных его стараний. Давно уже стал это замечать - ещё с Японской войны. И большевик Линьков тоже вот старается. С той войны его запомнил. Наверное, чувствует, что никому он зла не желает, никому не хочет мстить. А те...
Все уже знали, что произошло на митинге. Марков подошёл к Деникину и спросил о его предположениях.
- Какие предположения, милый профессор? Никуда нас не повезут, а растерзают по дороге. Молю Бога, чтобы хватило сил не дрогнуть перед смертью.
- И я вспоминаю слова древнего римлянина: "Перестанешь надеяться - и бояться перестанешь".
Часа два томились в коридоре - слишком долго шёл митинг, и власти не укладывались в отведённое время. Иорданский долго придумывал маршрут движения к вокзалу - чтобы подлиннее, погрязнее, потемнее, чтобы успели солдатики расправиться с генералами. Если вправду ожидает смерть, то о чём вспоминать в последние часы: о плохом или о хорошем? Если о плохом, то всё прошлое представляется неудачным, напрасно прожитым, и если бы ещё пожить, то... Если о хорошем, о близких: о Марианне, о маленькой Марианночке, о Лёнечке, - то невыносимо оставить всё это навсегда.
- Когда мы встретились-то? - вспоминал Деникин. - В Карпатах, в начале 1915?
- Немного пораньше. В декабре 1914 меня назначили к вам начальником штаба. Тогда у вас ещё была 4-я стрелковая бригада, а не дивизия.
- Но её уже называли "железной", - напомнил Деникин. - В окопах мы не стояли. Шли только на прорыв или на контратаки, потом - в резерв.