Марков и Деникин решили ехать на Кубань - Каледин дал им надёжный адрес и в станице Славянской, и в самом Екатеринодаре. Уезжали из Новочеркасска вечером 26 ноября с екатеринодарским поездом, во втором классе. Ещё на подъезде к Ростову услышали рассыпчатый треск винтовочных выстрелов и уверенно неумолимый рокот пулемётов. Испуганный проводник побежал куда-то вперёд, к головным вагонам. Пассажиры - казаки, интеллигентно одетые гражданские и молчаливые странники в одеждах с чужого плеча - заволновались: "Большевистское восстание в Ростове!"
- В самый раз едем, Антон Иванович, - усмехнулся Марков, - с поезда - на бал.
- Опять смерть рядом, дорогой профессор. В Бердичеве нас Бог спас и молитвы наших женщин, и сейчас они молятся за нас. Моя милая невестушка, когда же я тебя увижу? И вы с Марианной Павловной вновь в разлуке...
Вернулся озабоченный проводник и объявил:
- В связи с событиями в Ростове стоянка - одна минута. Кто желает - торопитесь. При проезде через город свет в вагонах будет погашен.
Город, охваченный ночным боем, проскочили удачно. Наблюдая в окно вспышки выстрелов, Марков пошутил:
- Похоже на московскую масленицу. Весёлые огоньки.
- Отойдите от окна, Сергей Леонидович, - попросил Деникин, - пуля - дура.
Деникин, по-видимому, думал, что он бравирует. Нет. Маркову давно всё равно было: жить или умереть. Ещё с Японской войны. В прошлом проблески - жизнь с детьми, с Марианной, но... это уже не повторится. Лучше умереть, чем прятаться в своей стране как преступник, едва ли не физически ощущая кровожадную ненависть одурманенной черни.
Утром, в Тихорецкой, стояли долго. Первый путь занял санитарный поезд, и Марков, побежавший по привычке за кипятком, был вынужден лезть через площадку санитарного вагона - хорошо хоть, что не под вагоном. На маслянисто-чёрном перроне толпились солдаты, казаки, бабы; шёл торг семечками, солёными арбузами, Взять бы арбузик, да чайник мешал. Дотерпеть до станицы - там угостят. Откуда-то на перроне, распугивая баб, появились пьяные солдаты в распахнутых шинелях. Один, с гармошкой, увидев красные кресты на вагонах санитарного поезда, заорал непристойные частушки, растягивая меха чуть не до земли:
Мою милку ранили
На войне с Германией.
Вместо пули... воткнули,
В лазарет отправили...
Гармонист почему-то смотрел на Маркова, будто хотел сказать ему: "Никуда от нас не уедешь - вся Россия наша".
Возвращаясь с наполненным кипятком чайником и вновь пробираясь через площадку санитарного поезда, Марков столкнулся с женщиной, выходящей из вагона. Рыжие волосы повязаны белой косынкой с красным крестом, на плечи кокетливо накинута телогрейка, на лице улыбка, приглашающая к поцелуям, к ласкам, взгляд зелёных глаз, растапливающий лёд мужской твёрдости.
- Сергей Леонидыч! Какими судьбами? Белая папаха вам к лицу.
И похохатывание, зовущее к обыкновенной радостной встрече мужчины и женщины. А для чего же ещё жить на свете?
- Здравствуйте, Ольга Петровна. Я, знаете, вот... с чайничком. Ждут меня там, вагоне.
- Я так рада, - не говорит, а поёт. - А то мы и не попрощались по-хорошему.
И опять посмеивается, чтобы он понял, как это "по-хорошему".
- Такие события, вы же знаете... Еду вот в Екатеринодар и дальше.
- В моём вагоне и поедете. У меня отдельное купе под замком. Ценные продукты и медикаменты. Медицинский спирт, - и подмигнула. - Брат у меня фершал в екатеринодарском госпитале - устроил на поезд. Второй рейс катаюсь. По правде, так у нас не раненые, а всякие. Больше дезертиры. Ну, больные... Переходите ко мне. Наш поезд раньше вашего пойдёт.
- Нет, Ольга Петровна, - не глядя в глаза женщине, сказал генерал. - Лучшее, что мы можем сделать, - это попрощаться по-хорошему и забыть о Быхове.
- Что это так уж и забыть? Что ж я, не человек, что ли?
- Прощайте, Ольга Петровна.
Он осторожно, стараясь не толкнуть женщину, лучше б даже не прикасаться, обошёл её, быстро спустился из вагона на грязный снег и, не оглядываясь, побежал к своему вагону.
Женщина со злой обидой смотрела вслед, бормоча и едва не плача:
- Генералишка несчастный! Мной гребает!.. А сам и мужик-то так себе...
Посылала вслед непристойную брань. Думала: только крикнуть тем ребятам с гармошкой, кто такой в белой папахе, - в момент шлепнут, но решила, что не стоит грех на душу брать.
В вагоне его встретил оживлённый, даже радостный Деникин, а ведь только что лежал молчаливый и угрюмый и глаза не хотел открывать.
- Сергей Леонидович, я вас поздравляю. Проводник принёс телеграмму из Ростова: большевистское восстание подавлено. И знаете, кто навёл порядок?
- Калединские казаки?
- Как бы не так. Ещё вчера вернулся Алексеев, и Каледин сам просил его, чтобы наши офицеры и юнкера отвеяли Ростов. Алексеев поднял наших, и они разгромили большевиков. Так будет и во всей России.
- Может быть, вернёмся, Антон Иванович?
- Мы получили приказ - ждать вызова. А вернуться, Сергей Леонидович, я хочу не меньше, чем вы. Даже, наверное, больше: боюсь, что Ксения уже в Новочеркасске, просил Каледина и Романовского помочь ей, но в этой обстановке всё может быть.
Марианна с детьми тоже оказалась в Новочеркасске, помогли родственные связи: её сестра была замужем за бывшим ростовским губернатором Потоцким, который знал всё и всех. Для Марковых нашли хорошую квартиру на Ермаковском проспекте, и Сергей Леонидович приехал. Прочти как домой. Светлые комнаты с играющими детьми, Марианна в домашнем платье, не знающая, чем только ещё угодить мужу. А он...
Нет. Он не чувствовал вины перед ней. Если и был виноват, то лишь перед собой самим. Он не имел права совершать поступки, противоречащие собственным убеждениям.
Вышел на одинокую прогулку. Город изменился. На стенах расклеены объявления, приглашающие сражаться за Россию в рядах "Армии Алексеева", партизанского отряда есаула Чернецова, "Отряда Стеньки Разина" и даже в "Отряде Белого дьявола".
По Крещенскому спуску маршировали с песней юнкера - михайловцы и константиновцы. Почти как когда-то в Питере: ровный шаг, винтовки "по-юнкерски" высоко, шпоры "савельевский звон", но... Шинели разные, иные старые, не подогнанные. И песня новая, на мотив "Прощания славянки".
И каждому, кто Руси сын,
На бой с врагом лишь путь один…
В центре полно офицеров - и в форме, и переодетых. На корпус хватит. А то и на армию. Наслаждаются жизнью в кафе и ресторанах, гуляют с дамами и столичного вида, и общедоступными.
Солдаты обязательно в распахнутых шинелях, офицеры не замечают. Казаки не замечают никого, только своих.
Маркова привлекло своим названием некое шумное заведение - "Казачий привал". Казаков там почти не было - в основном офицеры. Бросился в глаза столик посреди зала, за ним всего один человек, подпоручик. Знакомый подпоручик - на фронте был каким-то врачом. Ещё не дошёл до него, как тот вскочил чуть ли не по стойке "смирно" - тоже узнал. Странно: и "императорские" усы сбрил, и испанскую бородку, и одет в не соответственную для него одежду, какую-то зелёную курточку и папаху, а подпоручик всё равно узнал.
- Отставить, - полушёпотом скомандовал генерал. - Здравствуйте, Гавриил... Не помню по батюшке.
- Гавриил Дмитриевич Родичев. Рад видеть вас живым и здоровым, Сергей Леонидович.
- Слава богу, не дался вам, докторам, тогда - вот и жив остался.
Оба посмеялись.
Это произошло в ту же страшную зиму 1915 в Карпатах, когда "железную" бригаду Деникина направили на помощь корпусу Каледина. Деникин сказал своему начальнику штаба полковнику Маркову: "Приказываю лежать и подчиняться врачам". Сам же повёл бригаду в бой. Страшная резь в животе не позволяла подняться, а врачей пока не было, и Марков остался с денщиком в крестьянском доме у какого-то гуцула. Этот гуцул и привёл к больному военного врача с помощником. Последним как раз и был младший врач Родичев.
- Вы ранены?
- Какое там! - со стоном ответил Марков. - Не так обидно было бы, если бы ранили, а то выбит из строя подлейшим аппендицитом. Как колода, лежи тут, а там - страшный бой. Вечером полк потерял половину состава. Не могу я так лежать! Завтра уеду.
Говорил полковник, а сам корчился от боли.
Опытный доктор посмотрел живот, крепко нажал пальцем на правой стороне и быстро отнял палец. Марков охнул от боли.
- Надо лежать, - сказал доктор. - Боль должна несколько утихнуть, и тогда отвезём вас в лазарет.
Марков промолчал, а на следующий день Родичев встретил его в Ржешуве, в штабе армии. Полковник опирался на костыль.
- Ну и вид у вас тогда был, - вспоминал Родичев. - Как говорится, краше в гроб кладут. Я отыскал генерал-квартирмейстера и сказал, что вас нельзя посылать в бой. Необходимо срочно оперировать, иначе смерть. Генерал сказал, что ничего не может с вами сделать, назвал вас драгоценным человеком, героем.
- Я уже несколько раз умирал, - сказал Марков, снимая куртку. - И сюда для этого приехал.
Родичев покосился на поношенный пиджак и старые брюки, украшенные снизу бахромой.
- Я встречал здесь некоторых генералов в форме,- сказал он.
- За ними не охотятся. А я хочу умереть в бою, а не на улице или в большевистском застенке.