- Корнилова генерала я сколько раз видел. Вроде бы русской крови, а по лицу выходит калмык или татарин. Вообще храбрый генерал, но солдата не переносит, ему солдат божья котлетка, изрубил и скушал. Сам в плен ушёл, а солдат бросил.
Марков рвался в спор:
- Он же бежал из плена...
Романовский остановил:
- Сергей, беги в кассу - очередь подходит.
У кассы тоже говорили о Корнилове:
- Где у генерала Корнилова сердце искать, даже доктора не знают, - со злой усмешкой говорил солдат в аккуратной шинели, с винтовкой за спиной. - К генеральской груди с трубкой не подпускают, но мы, солдаты, найдём сердечко, штыками поковыряемся и найдём.
- Верно, браток, - воскликнул Марков - денщик Прапорщика. - По законам стратегии необходимо обнаружить слабое место в обороне противника.
- Что-то ты, брат, много стратегии где-то нахватался, - с недобрым удивлением обратился к нему солдат с винтовкой. - Сам-то ты...
В этот момент гудок паровоза, грохот вагонов и, главное, толпа, ринувшаяся к путям, возвестили о прибытии поезда. Романовский и Марков побежали вместе со всеми, втёрлись в живую копошащуюся стену, прижатую к вагонам.
- Вы бы помалкивали, Сергей, - шепнул Романовский, притиснувшись к Маркову. - Мат и семечки у вас получаются, а в разговорах всё интеллигентщина лезет.
Если бы они оглянулись, то увидели бы в толпе польского помещика Домбровского, которого изображал генерал Деникин. Он их заметил, и стало легче на душе: трое из пяти пока двигались к месту. В вагон вместе с ними сесть не удалось. Поезд был так набит, что ни выйти из купе, ни даже приоткрыть дверь в коридор, где люди лежали вповалку. В тяжёлом воздухе висят солдатский мат, злоба, невежество. Кто-то кощунственно пародировал церковную проповедь:
- Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Осеним себя красным знаменем и сольёмся воедино. Возьмём топоры да вилы, примкнём штыки к винтовкам и пойдём вспарывать животы буржуям. Аминь.
Солдаты одобрительно гоготали.
- И офицерье! - закричал какой-то озлобленный в грязной шинели. - Продавали нас на фронте! В тылу у нас мосты портили...
И вновь яростное одобрение. У двери купе стоял прислонившись старый худой человек в гражданской одежде. Он вдруг вскликнул негромко, не пытаясь перекричать солдат:
- Проклятые! Ведь я молился на солдата... А теперь вот, если б мог, собственными руками задушил бы!..
После Изюма в поезде стало несколько свободнее, и Деникин, перешагивая через спящих на полу, пробрался в третий вагон, куда, как он видел, сели Марков и Романовский. Нашёл их, один сидел в купе с каким-то поручиком, у двери скромно пристроился денщик - Марков. Прапорщик Романовский, увидев Деникина, поднялся, радостно приветствовал, освобождал место. Денщик выражал свою радость молча. Молодой поручик уступил место у окна.
- Я, знаете, возвращаюсь из отпуска в Кавказскую армию и там насмотрюсь пейзажей.
- Да мы, собственно, тоже в Тифлис, - сказал Деникин.
- Садитесь, садитесь. Ваше лицо мне знакомо. Где-то виделись.
- Какая-то большая станция, господин прапорщик, - перебил поручика Марков.
Тот отвлёкся, глядя в окно.
- Станция Лиман, - прокричал проводник. - Стоим 10 минут.
- За кипяточком сбегаю, господин прапорщик, - сказал Марков, - вашего знакомого надо чайком угостить.
- Давай, Сергей, беги, - сказал Романовский.
- Извини, друг, - обратился поручик к Маркову.- Купи мне папиросы. Вот тебе три рубля.
- Куплю, конечно, господин поручик. Мне это не составит труда.
Поручик, наверное, удивился оборотам речи денщика, а Романовский взглянул на Деникина и осуждающе покачал головой: не может Марков полностью переключиться на солдатский язык.
Вернулся с кипятком и папиросами, поручик поблагодарил, полез в карман, достал рублёвую бумажку, нерешительно помял в руке, положил обратно... Поезд тронулся, вновь закачался, заскрипел вагон, метель за окном побежала вдогонку. Пили чай вприкуску, поручик с лёгким смущением рассказывал, что в полку его, наверное, ждут два чина и орден Владимира. Потом опять вспомнил, глядя на Деникина:
- Где же всё-таки я вас видел? Ваша летучка не была ли во 2-й дивизии в 1916 году?
- Что вы, поручик. Я служил, конечно, немного, но в перевязочном отряде. А на фронте по-настоящему и не был.
- Поздно вечером проехали Таганрог, ночью были в Ростове. На перроне полно военных шинелей, казачьих папах, растерянных людей с мешками.
- Всё здесь как-то неясно, - сказал Марков. - Но я почти дома. Тётушка, двоюродные сёстры... Останусь до утра. - Поручик с удивлением смотрел на денщика, так свободно бросающего своего офицера, но промолчал и предложил свои услуги:
- Я вам возьму билет до Тифлиса и займу места, а вы не спеша собирайтесь.
- Нет, милый поручик, - решил немного раскрыться Деникин. - Едем мы вовсе не в Тифлис, а в Новочеркасск; а во 2-й дивизии мы с вами действительно виделись и под Рымником вместе дрались. Прощайте, дай вам Бог счастья.
- А-а! - обрадовался и изумился поручик. - Я вас узнал...
- Не надо меня называть. Надеюсь, мы с вами скоро встретимся. Скажите мне свою фамилию.
- Поручик Савёлов, ваше...
- Тшш...
22 ноября утром Деникин и Романовский прибыли в Новочеркасск, побродили по перрону. К ним подошёл незнакомый офицер, спросил, кто они и кого ищут.
- Мы из Быхова, - сказал Романовский. - У нас поручение к генералу Алексееву.
- Езжайте в гостиницу "Европейскую" и найдите полковника Лебедева.
Так они прибыли туда, где должно было начаться движение против большевиков за возрождение России. На другой день к ним присоединились Марков и генерал Лукомский, пробиравшийся через Москву.
Самым тяжким путь на Дон оказался для генерала Корнилова. Отправившись из Быхова в час ночи 20 ноября, текинский полк во главе с генералом прошёл в первые семь суток более 300 километров без днёвок, по дорогам и без дорог, лесом, болотами, по заснеженной целине в сильный мороз и гололедицу. 26 ноября пытались пересечь железную дорогу восточнее Унечи. Явившийся добровольно крестьянин-проводник навёл текинцев на большевистскую засаду, встретившую корниловцев огнём из винтовок. Пытаясь обойти Унечу с другой стороны, нарвались на поезд с пулемётами и установленными на площадках орудиями. 1-й эскадрон круто повернул в сторону, ускакал и больше не появлялся. Через несколько дней его разоружили большевики. Полк рассыпался. Под Корниловым была ранена лошадь. Она вынесла генерала из огня и пала.
С трудом собрав оставшуюся часть полка, Корнилов сумел пересечь железную дорогу и решил расстаться с текинцами. Больной, измученный тяжёлой дорогой с документами беженца из Румынии Лариона Иванова, Корнилов прибыл в Новочеркасск 6 декабря.
Из текинского полка до Новочеркасска добрались только 40 человек. Из них всего семеро вступили в формируемую Добровольческую армию.
КУДА ИДТИ УМИРАТЬ
Ещё у родственников в Ростове, вынырнув из жуткого моря солдатского кровожадного хамства, Марков окончательно убедился, что его страны, России его предков, России, которой он служил и за которую готов был умереть, этой страны больше нет. Возродится ли она, как надеются Корнилов, Деникин и их соратники? Это знает только Бог. Его же, генерала Маркова, не оставляет предчувствие, что больше никогда не будет он читать лекции офицерам-слушателям Академии Генерального штаба. Значит, если возродится Россия, то без него, а его судьба - умереть за Россию.
Нервная напряжённость, позволявшая ему в дороге от Быхова изображать солдата-денщика, лущить семечки и материться, сменилась тяжёлым ожиданием неизвестной опасности. Ночь он провёл у родственников, но отдохнуть не удалось - они почти не спали, прислушиваясь к неожиданным выстрелам за окнами, ожидая, что к ним Вот-вот ворвутся и будут грабить, а то и уведут на расстрел. Считается, что город находится под властью донского атамана Каледина, но Совет действует почти открыто, разлагая казаков, и в любой момент может вывести на улицы озлобленных рабочих с красными флагами и провозгласить советскую власть. Мучили мысли о жене, застрявшей в Сумах, и... об Ольге из Быхова: как он мог?
Дон, атаман, казаки... Сюда стремились, как в заповедник старой России, но оказалось, что генеральский мундир и здесь недопустим. Нашёл для себя тёплую зелёную куртку военного покроя и белую высокую кавказскую папаху. Придёт время - нашьёт погоны. Может быть, даже это случится в Новочеркасске. Однако уже в утреннем поезде, забравшись в тёмный угол и притворяясь спящим, он терял остатки оптимизма, прислушиваясь к разговорам казаков:
- Нас, было, Каледин собрал и пошёл своё: защитим родной Дон, большевики наши враги, все, как один, станем стеной!.. Столько уж мы энтого слышали ещё на фронте. А теперь опять, значит, иди воюй. За что? Красные не против нас, а против генералов...
- Слышь? В Таганрог будто миноносец пришёл, и все на ём большевики.
- Ты дале слушай. Как пошёл Каледин, как пошёл, а один наш казак закричал: "Чего нам слушать? Знаем! Надоели! Расходись, ребяты!" И мы все потихоньку и разошлись...
С другой стороны беседу вели степенные, бородатые:
- Не-ет. Энта весна будет наша. Сеять сами будем, а кому охота воевать - пущай стараются.
И чуть ли не через весь вагон пролетел тонкий злобный голос: