Растолкав толпу, матросы конвоя, выстроившись шеренгами, образовали проход, и в нём появились арестованные в Ставке, сдавшиеся без сопротивления несколько генералов и офицеров. Впереди - Духонин. Низко опущенная голова, из-под козырька фуражки бледно-зелёное пятно лица. Вместе с движением арестованных, направлявшихся к поезду, катилась по толпе весть: "Выпустили Корнилова и его сообщников!.. Продали нас генералы!.. Предатели!.. Смерть контре!.."
Короткая процессия быстро скрылась в вагоне, толпа мгновенно захватила проход и вплотную прижалась к матросам, охранявшим штабной вагон. "Отвали! - кричали те. - От борта!.." А толпа свирепела: "Контру прячете!.. Крыленко сюда!.. Крыленку-у!.." В вагоне, конечно, все слышали, и на площадке появился озабоченный Крыленко с бесстрашным взглядом, спустился на стуценьку, поправил усы, упрямо выдвинул узкий подбородок, громко сказал:
- Товарищи! Происходит допрос арестованных, и я прошу соблюдать революционный порядок!
Почти вплотную к вагону пробился Руденко, рядом с конвоем показалась сдвинутая на лоб бескозырка е георгиевскими ленточками.
- У нас к вам вопросик, товарищ командующий, - громко, по-митинговому, прозвучал его голос. - Куда это исчез генерал Корнилов и его подлые генералы-помощники? Кто и куда запрятал их от революционного суда?
Перрон вновь взревел, бушевал человеческой бурей, и Крыленко, не случайно так возвысившийся в свои 32 года, приобретший революционно-митинговый опыт, понимавший, чего стоит малейшая ложь, малейший начальнический нажим, сказал отчётливо и бесстрастно:
- Генералы-заговорщики, находившиеся в Быховской тюрьме, освобождены приказом бывшего Главкома генерала Духонина!
Толпа яростно зашумела, закачалась, нажимая на конвой у штабного вагона. Кричали: "Продали нас!.. Давай его сюда, предателя!.. Нам на допрос Духонина!.."
- Духонина на бак! - выделился голос Руденко.
Крыленко видел перед собой массу разъярённых, угрожающих лиц. На него смотрели враги! Но он же им не враг. Стараясь быть спокойным, словно речь идёт о законной просьбе братишек-матросов, он сказал:
- Я согласен, товарищи. Я попрошу генерала Духонина ответить на ваши вопросы.
Новый взрыв торжествующе-яростных восклицаний, и толпа зловеще затихла. Что-то изменилось в воздухе над станцией Могилёв, и солнце застряло в туманных зимних облаках. Линьков стоял в толпе шагах в двадцати от штабного вагона. Он ожидал, что сейчас Крыленко сам выведет генерала, и суровые усачи - матросы охраны - не допустят беспорядка. Ожидал, как заставлял себя ожидать, но сердце уже бешено колотилось, как перед чем-то страшным, как перед безнадёжной атакой.
На площадку вытолкнули одного Духонина, а матрос из охраны грубо рванул его за шинель, заставив спуститься на ступеньки вагонной подножки. В этот момент охрана исчезла. Линьков не заметил, сами они отошли или их оттеснила толпа, он лишь увидел, как к генералу рванулся Руденко, за ним ещё матрос, ещё... Гулкий щелчок выстрела обозначил начало финальной сцены. Дымок от маузера ещё поднимался к вагонной крыше, а ослабевшее тело в генеральской шинели падало в многочисленные кровожадные руки, и окровавленный штык высунулся над головами, и дикий рёв стоял в толпе, терзающей останки генерала.
Линьков, с трудом выбравшись из разъярённой толпы, пошёл в почти пустой вокзал. За ним - ещё несколько офицеров и солдат. Они тоже не хотели участвовать в этом. Поручик сел на скамейку, и время не то остановилось, не то наоборот, ускорило своё неумолимое движение, но текло сквозь него плавно, без рывков. Поток времени создавал в ушах шум, похожий на тот, что издаёт морская раковина. Казалось, что люди, идущие мимо или садящиеся на скамейки, достающие из вещмешков куски хлеба и ещё какую-то еду, двигаются плавно, медленно и бесшумно. Не удивился, что рядом с ним сел матрос Руденко, лузгающий семечки, поплевывающий шелухой, играющий губами.
- Вот так, поручик, народ судит предателей.
- Это не суд, а расправа.
- Называй, как хочешь, а нету больше главной контры. А те, что исчезли в тумане моря голубом, как говорил наш мичман, видать, взяли курс на Дон, к казакам. Те - известные царские холуи. Всегда против народа. Корнилов летом Питер не взял, теперь опять пойдёт. Нас с тобой, поручик, не пожалеет, как ты в Бердичеве Маркова жалел.
- Как мы с ними, так и они с нами.
Потом, оставшись один, Линьков вышел на опустевший перрон. Здесь уже убрали. У штабного вагона воробьи, вороны, толкаясь, копошились в лужах крови, заплёванных шелухой.
В этот роковой день полковник Ряснянский успешно завершил переезд в Сумы жён генералов Романовского и Маркова, оставил женщин в гостеприимном доме Господина Харитоненко и затем целый день отдыхал, гуляя со Своей супругой по тихому ещё городку, лакомясь местными варениками и галушками, закусывая горилку свежими антоновскими яблоками. Вечером собрался в обратный путь, в Быхов.
На вокзале ещё не установился революционный порядок, и полковник без труда нанял носильщика от камеры хранения, отправил его в кассу за билетом, а сам, почувствовав усталость, устроился в буфете, который, к сожалению, уже не работал. Сел за столик и задремал. Его разбудили чьи-то решительные шаги и грохот отодвигаемого стула. Напротив полковника по-хозяйски уселся прапорщик инженерных войск с очень знакомым лицом. Под удивлённым взглядом Ряснянского прапорщик приподнялся и отдал честь, странно улыбаясь.
- Так это вы, Иван Павлович? - узнал наконец Романовского полковник.
- Надо было ещё и загримироваться - тогда бы, наверное, не узнали.
- Как вы здесь оказались? Я же с вами в Быхове прощался.
- Мы на паровозе всю дорогу мчались. Вчера из Быхова, только что приехали сюда, побывали у Харитоненко и едем дальше, на Дон. Вдвоём с Марковым.
- А где же Сергей Леонидович?
- На платформе. Пойдёмте, поищем его.
Как раз подоспел носильщик с билетом, полковник попросил его посидеть с вещами и вместе с Романовским вышел на перрон. Уже почти ночь, до поезда ещё около часа, редкие фонари, чёрная тьма над голубоватым снегом, едва присыпавшим пути, где-то пиликает гармошка, у одного из фонарей - солдат. Опёрся о столб и лузгает семечки. На проходящих мимо офицеров только покосился и даже лузгу сплюнул чуть не на них. Дошли до конца платформы.
- Где же Марков? - спросил полковник.
- Не узнали? - усмехнулся Романовский. - Это же он семечки грызёт.
Вернулись. Полковник поднял руку, чтобы отдать честь, но Марков грозно предупредил полушёпотом:
- Попробуйте только отдать честь и назвать меня ваше превосходительство. Здесь полно солдат.
- Это мой денщик, - представил Маркова Романовский. - Парень боевой и покладистый, но революция его испортила.
- У денщика житье особое, - заговорил Марков чужим наглым голосом. - Всю ночку они в карты режутся, а им подавай. Э-эх, ребята, вашу мать! Спрашивал я свою милу, может, любишь через силу, а она смеётся, в руки не даётся... Ну как? Хорош революционный солдат Марков?
- Хорош у меня денщик. Вещи целы. Билет не потерял?
- Никак нет, господин прапорщик. Так что, значится, вы во втором, а я, как положено, в третьем.
- Скоро поезд, - сказал Романовский, посмотрев на часы, - наш харьковский раньше вашего. Только не понимаю, зачем вы едете в Быхов? У вас там какие-нибудь дела?
- Я же на службе у поляков.
- Вы на службе у России, - сказал Марков. - Меняйте билет и едем с нами.
Полковник решил мгновенно.
- В Быхов не возвращаюсь. Билет сдаю, но с вами сейчас поехать не могу - надо предупредить жену, попрощаться с ней. В Новочеркасске встретимся.
К Новочеркасску стремились те, кто знал, что нет ему места в новой России, кто верил, что силой оружия можно вернуть прошлое, казавшееся теперь чуть ли не прекрасным. Стремились объединиться вокруг кого-то, а те, кто должен был объединить будущих бойцов за прежнюю Россию, сами ещё только пробирались тайком туда, где как будто возникал центр борьбы против большевиков.
Утром 21 ноября Марков и Романовский, то есть денщик и прапорщик, вышли из поезда в Харькове - здесь требовалось пересесть на поезд, идущий в Ростов. Заняли очередь за билетами. Вокруг больше всего солдат, но и гражданские толпятся, желая уехать этим же поездом. На многих одежда с чужого плеча - переодетые офицеры. Кричат, поют, громко разговаривают только солдаты, многие с оружием, но неряшливые, расхристанные, агрессивные.
- Чего нам офицеры? - кричит один, поглядывая на терпеливо сжавшего губы капитана. - Если не сволочь, так лодырь, дармоед, на чужом хребте сидит...
- Самое главное - надо на их громом грянуть, чтобы очумели, - поддерживает другой, с бешеными глазами. - Чтобы не очухались...
- Поизмывались над нами, хватит! - кричал третий.
Все против офицеров.
Марков самонадеянно решил и свой "солдатский" голос подать:
- А в денщиках служить - это как? Он в чести, а ты ему сапоги чисти. Народ не потерпит классовой несправедливости...
Романовский незаметно знаком остановил его и позвал за собой, шепнул по дороге:
- Книжные выражения допускаете, денщик. Так нас живо узнают. А теперь почитайте это.
На стене вокзала красовалось написанное аршинными буквами объявление:
"ВСЕМ, ВСЕМ! ГЕНЕРАЛ КОРНИЛОВ БЕЖАЛ ИЗ БЫХОВА. ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КОМИТЕТ ПРИЗЫВАЕТ ВСЕХ СПЛОТИТЬСЯ ВОКРУГ КОМИТЕТА, ЧТОБЫ РЕШИТЕЛЬНО И БЕСПОЩАДНО ПОДАВИТЬ ВСЯКУЮ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННУЮ ПОПЫТКУ. ВСЕМ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКАМ ПРИНЯТЬ ВСЕ МЕРЫ К ЗАДЕРЖАНИЮ КОРНИЛОВА И ДРУГИХ ГЕНЕРАЛОВ, БЕЖАВШИХ ИЗ ЗАКЛЮЧЕНИЯ".
Около стены с наклеенным объявлением толпились солдаты.