– Копия с моих мемуаров находится на корабле, отходящем в Америку. Оригинал хранится у старого доверенного слуги, получившего приказание в случае, если бы я не вернулся в течение двадцати четырех часов, отнести его королевскому прокурору вместе с вашими письмами.
– Полковник! – воскликнул д\'Асти с упреком.
– Друг мой, – спокойно продолжал полковник, – дело всегда остается делом… вы можете не согласиться на мое предложение… вы можете убить меня… Боже мой! Все надо предвидеть…
– Ого! – проворчали некоторые из членов общества. – Он хочет потребовать себе львиную долю.
– Господа, – продолжал полковник, – мне казалось, хотя, быть может, я и ослеплен в данном случае авторским самолюбием, что мои мемуары стоят миллион; этот миллион может составить приданое моему сыну Арману. Что вы об этом думаете?
– Клянусь! – воскликнул шевалье. – Ваши требования настолько же скромны, насколько справедливы.
– Господа, вас пятеро, – сказал полковник, – пусть каждый из вас подпишет мне чек в двести тысяч франков на своего банкира, и мы будем квиты. Я сожгу свои мемуары и уеду в провинцию…
Хотя, говоря это, полковник казался вполне спокойным, но он гладил рукою рукоятку револьвера, лежавшего в широком кармане его гусарских брюк, и приготовился пустить пулю в голову первому возразившему; к счастью, все были у него в руках и все подписались…
На следующий день компрометирующие письма и бумаги были сожжены до последней, и Арман очутился обладателем пятидесяти тысяч ливров годового дохода. Но был на свете еще один человек, также писавший мемуары и завещавший своей несчастной вдове страстную и мрачную повесть этого общества бандитов, сделавшихся мстителями за обиженных судьбой, а вдова, прочитавшая эти мемуары, поклялась над гробом покойного отомстить за Гонтрана де Ласи.
XIX
– Как? Неужели мы все заснули? – воскликнул один из гостей, осушив свой стакан и взглянув на собутыльников.
– Никогда! – ответил свежий, звонкий голосок двадцатилетней женщины.
Вопрос и ответ раздались в декабре 185* года, в 5 часов утра, в столовой известной дамы полусвета.
Фульмен – царица кордебалета того времени, прославившаяся менее своим хореографическим талантом, чем страстной любовью, которую питал к ней лорд Г., ирландский пэр, богатый, как индийский набоб, и смертью двух или трех великосветских молодых людей, убивших друг друга на дуэли или покончивших самоубийством, – давала ужин в своем хорошеньком отеле на улице Малерб в Елисейских полях.
Лорд Г. устроил из этого отеля рай в миниатюре при помощи одного архитектора, настоящего артиста, а Фульмен собрала там на двести тысяч франков разных дорогих китайских безделушек, по которым сходят с ума женщины такого сорта, как она.
Вина, не перестававшие с самой полуночи играть желтым и зеленым цветами в хрустале стаканов, могли бы привести в восторг даже самого великого визиря. Меню ужина было составлено Шеве. Однако приглашенных было немного, не более восьми или десяти человек. Самым старшим из присутствовавших был тридцатилетний голландский банкир, а самой младшей – энженю театра "Водевиль", которой только что минуло шестнадцать лет.
– Друзья мои, – сказала Фульмен, садясь за стол, – я пригласила вас для того, чтобы узнать ваше мнение насчет одного обстоятельства, которое легко может случиться очень скоро и которому я придаю большое значение.
– Уж не собираешься ли ты выйти замуж? – спросила Мальвина, брюнетка с китайским разрезом глаз, черные, как смоль, волосы которой вились, как у негров.
– Именно, – ответила Фульмен с особенным ударением.
– Пустяки!
– Дети мои, знаете ли вы, что я сильно старею?
– Который тебе год? – спросил Мориц Стефан, сотрудник мелкой прессы.
– Вопрос ваш очень неделикатен, мой милый, – заметила ему Фульмен, – но так как дело важное, то я отвечу вам откровенно. У женщины три возраста: тот, который она имеет в самом деле, тот, который ей можно дать, и какой она желает, чтобы ей дали.
– Браво!
– Я говорю, что мне двадцать три года, хочу казаться двадцатилетней, а на самом деле мне двадцать семь.
– Ого! – заметил на это банкир. – Ты теперь как раз в таких годах, когда следует влюбить в себя какого-нибудь юного, но объявленного совершеннолетним миллионера.
– Если я не выйду замуж, я приму это к сведению. Благодарю вас за совет.
– А за кого ты выходишь?
– За лорда Г., черт возьми!
Голландский банкир, который терпеть не мог черепахового супа и разглядывал блюдо с раками, украшенное зеленью, вынул изо рта сигару, которую курил, и начал писать обгоревшим концом ее какие-то цифры на скатерти. Подумав немного, он поднял голову и сказал серьезным тоном:
– У лорда Г. пятьдесят тысяч фунтов дохода. Ты хорошо кончаешь; я одобряю тебя.
– Я такого же мнения, – сказала водевильная актриса, покусывая себе губки. – Однако меня удивляет одно.
– Что?
– Не то, что ты выходишь замуж за лорда Г., а то, что он женится на тебе.
– Дело, однако, просто.
– Ты находишь?
– Я встретилась с ним в то время, когда он ехал в Индию, чтобы разбить себе там череп, так как сильно он страдал от сплина. Я вылечила его, и в течение трех лет он утешался тем, что в Лондоне и Париже говорили: "У лорда Г. красивая любовница, которая никак не может разорить его". Однако все надоедает. И любовница надоела благородному лорду, а потому он вообразил, что законная жена может развлечь его. Это чисто английская фантазия.
– И он женится на тебе?
– Завтра же, если только я захочу.
– Милая моя, – серьезно заметил на это Мориц Стефан, – я дам тебе совет, которому ты, конечно, не последуешь, потому что все люди спрашивают советов, заранее решившись оставаться при своем мнении. Тем не менее, я дам его тебе.
– Странный человек, – проворчала энженю.
– Брак для такой женщины, как ты, – рабство. Ты умрешь от скуки. После того, как ты проведешь полгода наедине со своим старым мужем в одном из его ирландских замков, окруженная смешными джентльменами и чопорными леди, прекрасный ротик твой будет открываться только для того, чтобы зевать, руки твои будут потягиваться и ты скажешь себе: "Боже мой, как бы мне хотелось поужинать сегодня в "Maison d\'or", поиграть в ланскнехт и вернуться к себе, на улицу Марбеф, и получить мигрень от выпитого аи.
– Постой! – воскликнула энженю. – Быть может, он и прав.
– Прав ли я! – сказал Мориц Стефан. – Да я уверен в этом.
– Браво! – крикнули несколько голосов.
– Дочь моя, – продолжал Мориц Стефан. – Да я скорее предпочту увидеть тебя влюбленной в живописца, дебютирующей перед пустым залом "Одеона", доверяющей дружбе женщин, чем женою лорда Г.
– Однако, – заметила Нини Помпадур, неглупая и пикантная, небольшого роста брюнетка. – Если у Фульмен есть долги…
– Ба! – ответила Фульмен. – Если я выйду замуж за лорда Г., то уж никак не из-за того, что у меня нет средств, а единственно от скуки. У меня тридцать тысяч ливров годового дохода!
– Тридцать тысяч ливров дохода! – воскликнул Мориц. – Да если бы меня звали Фульмен и у меня было такое состояние, то вместо того, чтобы вступить в брак, я весь отдался бы удовольствиям и безумной любви, бредил бы о безднах хаоса и о страсти будущего поклонника, влюбленного в королеву или обожаемого актрисой: два рода любви, которые неизлечимы.
– Дорогой Мориц, – прервала его Фульмен, – твоя короткая речь прекрасна и как нельзя лучше подойдет ко второй странице твоего журнала. Подумав хорошенько, в ней можно, быть может, найти смысл.
– Смейся, смейся! – спокойно заметил Мориц. – Через год леди Г. поймет то, что я сказал сегодня вечером Фульмен.
– Фульмен понимает это, мой милый. Но теперь я прошу у вас уже не совета, но времени подумать, то есть сегодняшнюю ночь. На рассвете я приду к решению.
– Фульмен, – спросил Мориц, – хочешь держать пари?
– Какое?
– Если я скажу тебе одно слово или, отведя тебя в сторону, сообщу тебе кое-что, то ты сейчас же откажешься от мысли выйти за лорда Г.
– Ей-богу! – смеясь, воскликнула Фульмен. – Мне очень хочется узнать твою тайну.
– В таком случае пойдем.
Мориц Стефан встал. Фульмен последовала его примеру.
– Милостивые государыни и государи, – сказала она, – я вернусь через две минуты.
Она провела литератора из столовой в будуар и заперлась с ним там. Мориц сел рядом с нею.
– Милая моя, я знаю тебя, ты воплощаешь в образе женщины всем столь известный образ Дон Кихота.
– Правда, – согласилась Фульмен.
– Препятствия раздражают тебя, увлекают и притягивают. Из всего, что я только что сказал тебе, ты слышала и приняла к сведению только одно, а именно, что твое независимое положение дает тебе право мечтать о романтической, полной приключений любви, которая будет раздражать твои нервы, возбуждать воображение и подстрекать твою гордость.
– Ты говоришь, как книга, мой милый, – сказала Фульмен, – к несчастью…
– Ну, теперь послушаем твое возражение!..
– К несчастью, – докончила Фульмен, – любви, о которой ты говоришь, не существует.
– Ты думаешь?
– В течение десяти лет я ни разу не встречала такого человека, который, увидев меня, не упал бы тотчас же на колени предо мною. Однако…
Она остановилась и, по-видимому, колебалась.