– И если когда-нибудь, – продолжал тот неумолимо, – этот ребенок, которого вы не должны больше видеть, спросит меня, кому он обязан жизнью, я скажу ему, что мать его была бесстыдная женщина, одна из тех несчастных, которые ведут позорный образ жизни, и руки ее обагрены кровью; а ваше существование, сударыня, – прибавил он с угрозой, – будет отравлено, и вы будете знать, что на свете живет ваш сын, которого вы обожаете, но что вы никогда его более не увидите… вы будете знать, что сын ваш стыдится своей матери!
Баронесса вскрикнула еще раз и без чувств упала к ногам полковника.
"Лишь бы она не умерла, – сказал он себе, – а то месть моя будет неполной".
В эту минуту дверь с шумом растворилась и на пороге появился человек.
– Иов! – вскричал полковник.
Это действительно был Иов, который примчался из Парижа во весь опор, загнав по дороге трех лошадей, до того он спешил в Керлор.
XLII
Увидав Иова, полковник страшно побледнел. Он подумал, что старый солдат приехал сообщить ему о смерти Армана. Но Иов не был одет в траур, и лицо его, хотя грустно, все-таки не выражало того глубокого горя, которое появляется после невозвратимой потери любимого человека.
– Сын мой! Что ты сделал с моим сыном? – спросил полковник глухим голосом.
– Ах, – прошептал Иов. – Простите, полковник, тысячу громов!.. Простите… Но Бог поможет нам… мы его спасем!
– Спасем его! – вскричал полковник. – Спасем его! Он понял, что сын его еще жив, что Бог сделал чудо, продлив эту хрупкую жизнь… Он понял, что граф сделался жертвой ошибки, считая Армана мертвым в то время, когда тот был только ранен… Каменное сердце смягчилось; стальной человек сделался слаб, как женщина, под влиянием охватившей его радости и без чувств упал на руки старого Иова.
Когда полковник очнулся, он не был уже в комнате баронессы Сент-Люс.
Он увидал себя в своей собственной комнате в Керлоре, лежащим в постели; у его изголовья сидели двое: солдат и Гонтран. Он узнал их и вспомнил все.
– Сын мой! Сын мой! – шептал он. – Сын мой не умер?
– Нет, – отвечал Иов. – Но он так тяжело ранен, что я приехал сюда за лекарством. Я сделал сто лье в двадцать часов.
– Лекарство… лекарство… – бормотал полковник, растерявшись. – Но что же нужно сделать? Отдать мою кровь, мою жизнь… Я все отдам за жизнь моего ребенка!
– Слушайте, – сказал Иов.
– Говори! Говори скорее… Говори, молю тебя во имя неба?
– Доктор, который лечит его, долго отчаивался… слабая надежда то появлялась, то снова исчезала… Наконец он послал меня к вам. Вы обещали мальчику… и если это обещание будет исполнено, он выживет.
– Да, – прошептал полковник. – Я обещал ему любовь этой женщины.
Он приподнялся. Глаза его блестели мрачным огнем, и быстрое решение осветило его лицо.
– Ах, – сказал он, – она у меня в руках, эта мать… Жизнь за жизнь, любовь за любовь… одного ребенка за другого: или она вернет мне моего сына, или я задушу ее ребенка!
Полковник встал и направился в комнату баронессы. Госпожа Сент-Люс умирала; у нее открылась нервная горячка; ее помутившийся рассудок не давал ей более возможности разобраться ни в своих чувствах, ни в совершившихся с нею происшествиях.
Наика горького плакала, сжимая в своих руках белые руки своей госпожи.
Появление полковника пробудило память у баронессы; Арман, граф Степан, ее недавние жертвы, ее исчезнувший ребенок, тайна ее позора и ее горе – сделавшиеся известными ее лакеям.
– А! – сказала она, увидав этого неумолимого человека, так жестоко отомстившего ей. – Вы пришли насладиться своим торжеством… не правда ли? Вы пришли повторить мне еще раз, что мой сын будет проклинать свою мать?
– Сударыня, – ответил полковник, – я принес вам надежду на искупление и прощение.
– Сын мой! Отдайте мне моего сына! – бормотала она. – И я буду ползать у ваших ног… я сделаюсь вашей рабой…
– Сударыня, – возразил полковник, – если бы было в вашей власти вернуть мне моего ребенка… сделали бы вы это?
– Ах! – вскричала она, поняв, наконец, как глубоко горе этого человека, и сравнивая его со своим собственным горем. – Я готова перенести самые жестокие мучения…
– Так знайте: Арман не умер.
Она вскрикнула от радости, потому что, если Арман не умер, то полковник не мог отказать ей вернуть ее ребенка.
– Он еще не умер, – сказал полковник, – но он умирает… Болезнь его борется с надеждой… надежда спасет его, если она осуществится.
Баронесса взглянула на полковника, и ей показалось, что она поняла его.
– Вы догадались, не правда ли? Вы поняли, что эта роковая любовь спасет его, если вы вернетесь к нему. Вы догадались, что вы должны полюбить или сделать вид, что любите моего сына, для того, чтобы он остался жив, и тогда я верну вам вашего сына.
Баронесса опустила голову и прошептала:
– Я ваша раба… приказывайте, что я должна делать?
– Ехать, сударыня, ехать сейчас же в Париж; сидеть день и ночь у его изголовья… спасти его! И если вы это сделаете, если мой ребенок будет жив, если вы его спасете… тогда я прощу вас, и… верну вам вашего сына…
– Лошадей! – крикнула баронесса. – Я поеду сегодня же утром.
Действительно, два часа спустя полковник и баронесса Сент-Люс скакали в почтовой карете по дороге в Париж и в двадцать часов проехали расстояние, отделяющее Керлор от маленького отеля Шальо.
XLIII
Альберт де Р. и г-н Добрэ поместились у изголовья Армана и не отходили от него ни на минуту. Арман, то умирающий, то подававший надежду на выздоровление, беспрестанно повторял имя баронессы Сент-Люс. Альберт рассказал всю его историю пользовавшему его врачу. Доктор, человек необычайно сведущий и старавшийся доискаться первоначальной причины болезни, выслушал его и сказал:
– Есть только одно средство спасти нашего дорогого больного.
– Какое?
– Необходимо, чтобы он снова увидал эту женщину и чтобы она его полюбила или сделала вид, что любит.
Тогда Иов помчался за полковником, оставив Армана на попечение двух его друзей. Во время отсутствия Иова больной стал понемногу поправляться; его поддерживала надежда, что он опять увидит ее. Но вместе с этой надеждой его терзала мысль, что его соперник находится возле нее и говорит ей о своей любви. Конечно, Арман был далек от того, чтобы заподозрить, какой огромной, таинственной и страшной силой обладает полковник; он и представить себе не мог, за какое гигантское дело взялся этот человек, чтобы вернуть своему сыну обожаемую им женщину, хотя все-таки глубоко верил в него, и последние слова отца еще звучали в его ушах, несмотря на то, что с тех пор прошло уже много времени. Арман жил, как в лихорадке, и жизнь его висела на волоске. Если бы Иов вернулся без полковника и баронессы, юноша умер бы.
Однажды вечером, около пяти или шести часов, по желанию больного и с разрешения доктора окна его комнаты открыли настежь; последние лучи солнца, золотившие верхушки высоких деревьев, падали на постель больного.
Арман мог любоваться садом, откуда дул легкий ветерок и доносился приятный аромат; он слышал, как чирикали птички в листве, смешивая свое пение с общей гармонией природы. За садом и стеною взору раненого открывался обширный горизонт в сторону Пасси; там были разбросаны группы беленьких домиков, сады, аллеи, дворцы тянулись по обоим берегам Сены, начиная с моста Согласия вплоть до Отейля. Вся эта картина была позолочена заходящим солнцем, молчалива и сосредоточенна, как природа пред очами Бога.
– Ах, – прошептал Арман, – как я хочу поскорее выздороветь… как мне хотелось бы выйти на воздух!
– Скоро выйдешь, – сказал ему г-н Р., – терпение, друг мой!
– Сесть на лошадь, – продолжал Арман, – поехать в Лес…
Но при последних словах он вдруг побледнел.
– Нет, нет, – продолжал он. – Только не в Лес… там я могу встретиться с графом.
Раздался стук кареты; бледное лицо Армана вспыхнуло.
– Не Иов ли? – прошептал он.
Альберт де Р. бросился к окну, выходившему во двор: почтовая карета остановилась у решетки и из нее вышел человек высокого роста; орденская ленточка в петлице и застегнутое пальто обличали в нем бывшего военного. Несмотря на то, что де Р. никогда раньше его не видал, он тотчас же угадал, что это отец Армана. Это действительно был полковник.
Полковник вышел первый и подал руку баронессе Сент-Люс.
– Сударыня, – сказал он ей вполголоса, – не забывайте вашей роли. Я не могу заставить вас полюбить моего сына, но вы должны сделать вид, что любите его… вы получите вашего ребенка только этой ценой!
– Я повинуюсь вам, – ответила баронесса с покорностью рабы.
Краска, покрывавшая щеки Армана, сменилась смертельной бледностью, когда де Р. вбежал, крича:
– Арман, Арман! Ваш отец приехал…
Действительно, на лестнице раздались шаги, и ухо раненого уловило тяжелые и неровные шаги полковника.
Дверь открылась; Арман вскрикнул… Он увидал баронессу Сент-Люс, шедшую под руку с его отцом.
Друзья раненого, знавшие крайнюю надменность и жестокость этой женщины, были поражены, видя ее взволнованною, краснеющею, с опущенными глазами, подобною преступнице, раскаивающейся в своей вине. Она подошла к Арману, взяла его руки в свои и спросила его нежно и ласково:
– Как вы себя чувствуете, мой друг?
– Что это за человек! – прошептал Альберт, с удивлением смотря на отца, настолько сильного, что он сумел привести тигрицу, прирученную и обращенную в рабство, к изголовью своего сына.
Арман лишился чувств, но его обморок был непродолжителен, а доктор, видя, что он приходит в себя, шепнул на ухо отцу:
– Теперь, если эта женщина останется около него, он спасен.