– Ты поедешь? – спросил он шевалье.
– С удовольствием, дядя.
– Сегодня погода прекрасная. Поедем с нами, маркиз, дорога в Фолейн идет на пол-лье та же самая, что и в Монгори.
Сказав это, Пон поцеловал свою дочь в лоб.
– А ты, значит, останешься одна? – спросил он ее.
– Я поеду навестить тетю, – отвечала Маргарита. Гонтран уличил время, когда шевалье и барон выходили из столовой, и, подойдя к молодой девушке, шепнул ей:
– Сегодня вечером в десять часов… в конце парка… я все устрою…
Маргарита побледнела, но утвердительно кивнула головой. Гонтран отправился с шевалье и бароном.
Час спустя три всадника доехали до перекрестка, где они должны были расстаться. Де Пон и его племянник поехали налево, а Гонтран направо и скоро исчез в лесной чаще. Но, проехав с четверть лье, маркиз вдруг повернул обратно, пришпорил лошадь и, проехав немного по берегу Ионны, переправился через нее вброд, затем поскакал по дороге в Кламеси, куда приехал в полдень. Он направился к той самой гостинице, где при проезде достал лошадь и проводника. План Гонтрана еще не был окончательно составлен, но он решил пока найти резвых лошадей и почтовую карету.
У входа в гостиницу Гонтран де Ласи заметил сидящего на скамейке лакея, поразившего его своими манерами парижанина; на лице у лакея, одетого по-дорожному, было как будто написано: меня можно нанять и купить; невдалеке от него стояла карета, запряженная парою отличных лошадей.
– Это ваша карета? – спросил Гонтран.
Лакей поклонился маркизу, как человек, понимающий с полуслова.
– Не совсем. Но это все равно. Гонтран вопросительно взглянул на лакея.
– Сударь, – сказал последний, – я камердинер одной дамы, которая возвращается в свое поместье, отстоящее в пяти лье отсюда, и мне приказано отвезти дорожную карету в Париж к завтрашнему вечеру…
"Завтра вечером, – подумал Гонтран, – это поздно, но не беда!"
Затем, обратившись к лакею, он спросил:
– Хотите вы заработать пятьдесят луидоров?
– Черт возьми! А что прикажете сделать? – спросил лакей.
– Во-первых, завтра вечером, когда начнет смеркаться, вы будете ждать меня с каретой в указанном мною месте.
– Хорошо, а что дальше?
– Затем, – продолжал Гонтран, – вы отвезете нас в Париж как можно скорее.
Лакей улыбнулся, поняв, в чем дело.
В это время, в нижнем этаже гостиницы, в одном из тщательно завешанных окон, откинулась занавеска, и любопытные глаза, глаза женщины, устремились на Гонтрана де Ласи в то время, когда он передавал повод своей лошади лакею. Занавеска опустилась. Гонтран вошел в гостиницу и начал расспрашивать хозяина о путешественнице, возвращающейся в свое поместье.
– Это очень красивая женщина, одетая во все черное, – ответил ему тот. – Откуда она едет, я не знаю, потому что она не захотела сказать мне своего имени; она не показывается со вчерашнего вечера, с самого своего приезда, и сама убирает комнату.
– И вы не знаете, как ее зовут?
– Нет, сударь, но, – добавил трактирщик, подмигивая, – мне кажется, что эта женщина уехала от мужа.
"Впрочем, какое мне дело?" – подумал де Ласи.
Во время своего пребывания в замке де Пон Гонтран иногда прогуливался по лесу, расположенному по другому берегу Ионны, по направлению к Кламеси; он вспомнил, что на опушке леса однажды видел хижину дровосека, на пороге которой стояли мужчина и старая женщина с грудным ребенком на руках; оба они были в лохмотьях. Заметив Гонтрана и бывшего в то время с ним барона, они стали просить милостыню. Де Пон бросил сто су в шляпу мужчине и с отвращением отвернулся.
– Эти люди не заслуживают сострадания, – сказал он Гонтрану. – Это негодяи: мужчина вышел из тюрьмы, а женщина, после того как приобрела худую славу на весь округ, вышла наконец замуж за этого мерзавца. Они часто приходят в замок за подаянием, но не задумаются поджечь его, если им кто-нибудь предложит за это сто су.
Гонтран теперь вспомнил это, а также и то, что в двухстах шагах от хижины проходит дорога из замка Пон в Кламеси. Приняв какое-то решение, маркиз снова подошел к лакею и сказал ему:
– Завтра вечером мы поедем по дороге, ведущей из Кламеси в Пон. Ты остановишься на опушке леса, в двухстах метрах от хижины дровосека, прозванной хижиной каторжника.
– Хорошо, – ответил лакей, – понял, все будет исполнено.
Маркизу больше нечего было делать в Кламеси; он сел на лошадь и поехал. До замка Пон было пять лье.
Когда Гонтран вдевал ногу в стремя, занавески в окне первого этажа раздвинулись, и та же женская головка показалась в нем и многозначительно переглянулась с лакеем. Маркиз де Ласи пустился галопом и через два часа был уже на опушке больших Морванских лесов. Когда он въезжал в лес, до ушей его долетело странное, однообразное пение; присмотревшись, он заметил вдалеке мелькавшую между деревьев фигуру и узнал в ней Нику "невинного" (как все его называли), возвращавшегося в Шатель-Сенсоар, напевая свою любимую песенку. Безумный, услышав позади себя конский топот, остановился, чтобы пропустить всадника.
– Эге! – вскричал он, заливаясь хохотом. – Это принц, – и, сняв шляпу, протянул ее Гонтрану.
Гонтран бросил ему экю и продолжал путь. Безумный тоже пошел своей дорогой, но затем, подчиняясь необъяснимому любопытству, ускорил шаг и бросился догонять маркиза, чтобы узнать, куда он едет. Гонтран направился к хижине каторжника. Любопытство Нику усилилось, и он, перестав петь и скакать подобно обезьяне, принялся следить за маркизом, скользя между деревьями и притаиваясь всякий раз, когда всадник останавливался или оборачивался. Маркиз остановился перед дверью хижины; сумасшедший спрятался за кусты и улегся на землю, улыбаясь безумною улыбкой.
Услышав конский топот, дровосек и его жена, ужинавшие в это время, поспешили выйти из хижины; заметив Гонтрана, они почтительно приветствовали его.
– Вы одни? – спросил маркиз, соскакивая с лошади и входя в хижину.
– Да, – ответили разом оба.
Гонтран закрыл дверь и, повелительно взглянув на дровосека, спросил:
– Вы сидели в тюрьме, вы возбудили к себе общее презрение, никто не доверяет вам. Если бы у вас были деньги, уехали ли бы вы из этой страны немедленно?
– Да, сударь, – ответил дровосек, – но мы так бедны!
– Я могу дать вам необходимые деньги, – сказал Гонтран.
Глаза у мужчины загорелись, и Гонтран понял, что он не только не раскаялся, но опять готов начать свой преступный образ жизни за немного золота.
– Успокойтесь, – сказал он ему, – взамен двадцати пяти луидоров, которые я предложу вам, я потребую от вас пустой услуги.
– Чтобы заработать эту сумму, – ответил дровосек, – я на все готов.
– Отлично, – сказал Гонтран. – Я приеду сюда через несколько часов, и тогда вы узнаете, чего я потребую от вас.
Затем, вскочив в седло, он сказал каторжнику, указывая на висевшие у седла пистолеты:
– Если же вы измените мне…
– Я предпочитаю получить двадцать луидоров, – пробормотал дровосек.
Гонтран снова отправился в путь. Тогда безумный, лежавший за кустом, тоже поднялся и последовал за маркизом.
Наступила ночь, темная и безлунная; ветер не колыхал верхушки дерев, лес молчал, только пение пастуха да крик дикого зверя нарушали тишину. Де Ласи внимательно осмотрел дорогу и направился в парк, где он назначил свидание Маргарите. Десять часов пробило на башенных часах замка, когда он доехал до ограды.
Гонтран привязал лошадь к дереву и проскользнул в парк; здесь он с волнением начал ждать молодую девушку.
XXXI
Маргарита провела день в страшном волнении. Бежать – значило поставить на карту счастье всей жизни, нанести удар старику отцу, которого она нежно любила, забыть стыд и целомудрие женщины, принести все в жертву страсти. Но отказаться от Гонтрана, от возлюбленного Гонтрана, не значило ли это погубить себя навеки, выйти замуж за старика, который запрячет ее в свой старый замок, где каждый шум отдает гулкое эхо, где самое веселое пение походит на погребальный напев… притом она клялась… она дала слово… По мере того, как проходил день и солнце близилось к закату, Маргарита начала тревожиться все сильнее… Что делать? Она хотела, чтобы отец и кузен возвратились… Но они должны были переночевать в Монгори, а Гонтран придет в парк в десять часов. Наступила ночь. Маргарита думала, что умрет от волнения… Она села у письменного стола и написала отцу длинное письмо, которое оросила слезами. Она просила у отца прощения за свое бегство; признавалась ему в своем отвращении к Монгори и в любви к Гонтрану; умоляла де Пона не проклинать ее; говорила, что любит своего будущего мужа больше жизни. Прошел час, а она все еще писала, и ни малейший шум не долетал до ее ушей.
Барон не возвращался…
Вернись в это время отец, она бы бросилась к нему на шею и сказала:
– Спаси меня, спаси от меня самой!
Но письмо было окончено, а де Пон не вернулся. Тогда Маргарита решилась бежать. Образ любимого человека встал перед нею, образ отца стушевался.
Жребий брошен… Маргарита должна бежать с Гонтраном. Часы пробили десять; она вскрикнула, сердце ее готово было разорваться…
– Он ждет меня! – прошептала она. Маргарита встала, подчиняясь какой-то непреодолимой силе, увлекавшей ее к похитителю. Накинув на плечи шаль и положив письмо на камин, она из будуара прошла через большой зал, называвшийся залом предков, где на стенах были развешаны фамильные портреты. Молодая девушка боялась взглянуть на них, и ей казалось, что они выходят из своих рам, гневно блестя глазами и проклиная ее. Она бросилась бежать.