ГЛАВА 11
Милли
Я просыпаюсь, замерзшая и потерянная от шипения и брызганья дождя. У меня слиплись веки, а левый бок отлежался во сне. Я лежу, свернувшись клубком, на какой-то сырой жесткой поверхности, заиндевевшая до костей. Первая мысль: свалилась и заснула в кухне на полу с открытым окном, но шорох мимо проехавшей машины сообщает мне, что я ошиблась. Пиздец. Я на улице. Как, ей-богу…
С трудом открываю один глаз и, моргая, возвращаю себе способность видеть. Темно, но я различаю силуэты. Я лежу на скамейке в травянистом, если так можно выразиться, парке, по периметру он очерчен железной оградой и худосочными деревьями. За ним раскинулась вереница великолепных георгианских домов. Здесь все настолько знакомое - и настолько-настолько чужое. Костяшками пальцев я выгребаю песчаные соринки сна из глаз и спускаю ноги на землю. Сквер изворачивается и заплывает мне в поле зрения, и отвратная паника опять цепляет меня. Шея одеревенела и зудит, горло зудит какой-то омерзительной заразой. Я кашляю, отхаркиваюсь и лезу в карман за сигаретами, но нахожу лишь пустую и промокшую пачку.
Вдруг пустоту вспарывает голос.
- Спящая красавица. Просыпается, - говорит он. Резко оборачиваюсь, готовая дать отпор, меня шатает вбок, и я глухо шлепаюсь на землю. Растушеванный дождевой завесой, молодой парень в парке с накинутым капюшоном, приближается ко мне с кружкой в руках.
- Прости, - говорит он. - Не хотел тебя напугать, ничего такого.
- Какого хера ты вот так вот ко мне подкрадываешься! - взвизгиваю я.
Отодвигаюсь назад и пробую встать. Сотня болей и судорог подгибает мне коленки, возвращая меня обратно на землю. Незнакомец откидывает капюшон. По лицу его змеится усмешка.
- Подумал, может, ты попьешь горяченького, типа.
Он опускается на корточки передо мной и протягивает мне кружку, пахнущую "Сандей-диннер".
- Тебе чего надо?
Я крайне подозрительно кошусь на питье, и его лицо складывается в еще одну усмешку.
- Вот, - произносит он, берет кружку и отпивает из нее. - Бояться совершенно нечего.
Я опускаю голову к бульону и вдыхаю его тепло. Поднимается пар, нежно обжигающий мне губы.
- Я вот еще чего те купил, - говорит он, извлекая батончик "Марса". - Знаю, с "Боврилом" это не особо сочетается, да?
- Ты что такое - передвижная кондитерская или как? Его глаза подмигивают и заигрывают со мной. Отпиваю раз, другой, затем даю волю своему сосущему голоду и осушаю кружку в несколько жадных глотков.
- Где я, кстати? - спрашиваю я, возвращая кружку. - Чего-то не узнаю местность.
- Небольшой оригинальный сквер, расположенный в нескольких минутах ходьбы от центра города, - выдает он на королевском английском. - Стэн, кстати, - добавляет он, протягивая тонкую крепкую ладонь. - Я здесь остановился в "Эмбасси". Сначала увидел, как ты шебуршилась по парку и кричала голубям всякую похабщину.
Он останавливается, ожидая какой-нибудь реакции, но мое лицо сохраняет отсутствующее выражение.
- Я ходил в город, вернулся, а ты рухнула на скамейку. Я тебя задолбался будить. Жалко, если бы ты схватила воспаление легких, типа - особенно если у меня на крыльце.
Мне удается улыбнуться. Он отдает мне шоколадку, нагревшуюся и размякшую у него в кармане. Сдираю обертку и откусываю от липкого батончика столько, сколько влезает мне в рот. Меня сразу же впирает с сахара, отрезвляя и обостряя зрение.
- Тебя, наверно, трясет с жуткого бодуна. Парк воняет, как ниибацца кабак.
Я игнорирую его и продолжаю трескать шоколадку.
- У меня сперва была мысль сходить взять напрокат видеокамеру, когда я увидел, как ты скакала. Давно таких приколов не видел. Ты что, чем-то упоролась или чего?
- Сигарета есть?
Он сует руку в карман, достает пачку "Регал" и коробок спичек, пытается произвести огонь. После того, как пятую отсыревшую спичку задуло ветром, он исчезает вместе с сигаретой под капюшоном и появляется с двумя прикуренными сигами.
- Ну, и с чего все началось? Экзамен не сдала или чего? Я приподнимаю бровь и делаю глубокую долгую затяжку.
- Я что, похожа на студентку?
- Ну, не особо, но все-таки ты не похожа на тех девочек, что обычно валяются невменяемые на скамейках в парке.
- Я была не невменяемая - я спала. И печали я тоже не топила. Я отмечала.
- Отмечала, да? К тому же в одиночестве. Меня прикалывает твой стиль. И чего ж ты отмечала, позвольте спросить?
Я пожимаю плечами.
- Новую жизнь.
Он запрокидывает голову и гогочет так, словно ничего смешнее ему в жизни не доводилось слышать. Я бросаю на него оторопевший взгляд, но не могу удержаться и не посмеяться с ним за компанию. Он мне нравится. Беру его за руку и отодвигаю рукав. Его часы заснули еще в полдень.
- Уже поздно, - говорит он, смахивая одинокую слезинку веселья. - А ты совсем соплями захлебываешься.
- Простыла, - огрызаюсь я.
- Ты хуже чем простынешь, если не пойдешь и не обсохнешь.
- Куда пойдешь?
Он кивает на "Эмбасси" - хостел через дорогу.
- Заведение приятное. И к тому же вполне дешевое. Он встает и помогает мне подняться на ноги.
- Потопали, значит?
Ничего не обещающим движением я пожимаю плечами, а он это воспринимает как "да". Через парк мы движемся молча. У ворот он останавливается и показывает на один из белых домов. Прямо над его головой льет свет полумесяц. У него восхитительный, почти ангельский вид, и тут же на месте я понимаю, что сумею оправиться от своей болячки.
- Вон, - говорит он по-детски, точно это его собственный дом. - Вот "Эмбасси".
Белый каменный фасад, большая красная дверь и изображенный над нею знак - все они запечатлены в каком-то далеком воспоминании, которое мне никак не удается ухватить. Примыкающие один к другому дома вполне достойны принимать мафиози или барристеров, но "Эмбасси" кажется непринужденным и гостеприимным, навевающим образы усталых путешественников, собравшихся тесной компанией за столом и допоздна травящих байки. Секунду назад я была готова насладиться тем теплом и уютом, что способно подарить подобное место, но вдруг я ощущаю себя снова сильной.
- Слушай - у меня есть одно дело, - говорю я, понимая, что голос мой звучит очень виновато. - Спасибо, что спас меня, и прочее, но на самом деле мне, правда, нужно домой.
- Те решать, - отвечает он. На лице его вспыхивает секундное разочарование. - Хош, я тебя провожу до автобуса или еще чего?
- Не - безопасно, как у тебя дома.
- То есть теперь ты врубилась, где находишься?
- Угу-угу. Центр красных фонарей, граница Токстифа. Где-то через час эти улицы будут запружены проститутками, сутенерами и крэковыми банчилами.
Он разевает рот. Я смеюсь над его выпученными глазами.
- Ну, спасибо за информацию о местности.
- И чтоб ты знал, сходить налево здесь стоит от пятнадцати до двадцати.
- Серьезно, что ли? Я вчера вечером платил десять с индийским массажем головы за бесплатно.
Я игриво приподнимаю бровь, и мы оба заливаемся самозабвенным смехом.
- Ладно, ты поосторожнее, Милли. Рад был познакомиться.
- Я тоже. И спасибо. За попить.
Неуклюже его приобнимаю и ухожу со смутными ощущениями страха, силы и решимости. Я иду в сторону Собора, который, подобно луне, стоит словно символ постоянства в изменчивом движении ночи. Какой сарказм в том, что здание, излучающее такую красоту и святость, стягивает к себе такой порок и разврат. Сколько туристов, что стекаются к нему стадами, отвернулись бы, узнав, что он служит маяком для шлюх и их клиентов? Если бы они узнали, что этот самый кладбищенский двор был импровизированным борделем, где самый драгоценный акт человеческого общения становится объектом эксплуатации и капитализации - сведенный к бессмысленному обмену жидкостью и наличностью.
Я прохожу всего несколько ярдов, когда меня поражает неожиданная мысль.
- Эй, - ору я, развернувшись. - Я тебе свое имя не говорила.
Его лицо расцвечивается широкой усмешкой.
Он хлопает по левому карману своего пальто и жестом подзывает меня. Я подлетаю и вытаскиваю свои банковские карточки и ключи. Смотрю на них, потом на него, оторопевшая.
- Ты мне показалась слишком красивая, чтоб тебя грабить, - говорит он.
Я одариваю его гигантской улыбкой, и она искренняя.
- Ну, спасибо еще раз. За то, что не ограбил и не изнасиловал меня. Ты - настоящий джентльмен.
- Всегда рад.
Он салютует и разворачивается на сто восемьдесят, и я гляжу, как он исчезает, поднимаясь по дорожке в хостел. Секунду, не более, я размышляю, что уготовила судьба Стэну. Затем задумываюсь о себе.
Торопливо шагаю по Каннинг-стрит; зубы громко клацают, одежда липнет к коже, ветер хлещет меня прядями волос по лицу. В голове теперь шумит. Мне нужно поесть, мне нужно помыться, мне нужно поговорить с папой.