На следующий день в пять часов пополудни он уселся в кресло и стал спокойно ожидать долженствующих последовать катаклизмов. Прошло едва полчаса, когда сильно дернутый звонок задрожал словно со страху и задребезжал, торопя старуху поскорей открыть дверь. В квартиру вошел и спросил Юдыма маленький господин в поношенной бобровой шубе и шапке. Выйдя навстречу, доктор Томаш услышал фамилию, которую ожидал:
– Венглиховский.
Это был человек лет пятидесяти с лишком, небольшого роста, почти маленький, худой и костлявый. Он принадлежал к породе ядреных, здоровых, проворных старичков, которые, раз поседев, затем уже почти не меняются пятнадцать, двадцать лет. Лицо у него было приятное, с правильными чертами лица и румяной кожей, цвета хорошо пропеченного хлеба. Короткая, но неподстриженная, курчавая, белехонькая, как молоко, борода и такие же усы гармонически завершали эту физиономию и дополняли приятный цвет лица, придавая ему какое-то особое обаяние. При виде этой головы невольно возникала мысль: "Какой милый, какой красивый старичок!" Волосы, такие же белые, как борода, серебрились на его висках и вокруг лысины. Больше всего поражали глаза. Именно поражали. Черные, как маслины, блестящие, они так и сверкали, пока он внимательно глядел, свидетельствуя об уме, а верней – о необычайной сметливости. Доктор Венглиховский был одет в скромный черный костюм, отлично на нем сидевший. Обыкновенный стоячий воротничок и немодный черный галстук удивительно подходили ко всей его фигуре и вместе с тем свидетельствовали о внимательном отношении к одежде, далеком от погони за элегантностью, и о чистоплотности, ставшей привычкой, страстью, законом.
Войдя в кабинет, доктор Венглиховский смерил испытующим взглядом (отнюдь не украдкой и не мимолетно) всю меблировку, сел на поданный ему стул, подальше от стола, стряхнул какую-то пушинку с отворота пиджака, сощурил веки и вперил в Юдыма свои умные глаза. Последний испытывал весьма неприятное чувство принужденности, вернее даже подчиненности, перед этим человеком, которого видел впервые и немедленно разойтись с которым было в его власти. Внутреннее чувство говорило ему, что он не мог бы совладать с этим старичком никакими силами – ни деньгами, ни с помощью науки. Как бы для того, чтобы развеять это впечатление, лицо доктора Венглиховского осветилось любезной улыбкой:
– Мой друг еще с дерптских времен, доктор Хмельницкий, говорил мне, что вы, коллега, согласились бы поехать в качестве ассистента…
Слова эти звучали мягко и тихо.
– Да, я говорил коллеге Хмельницкому… – ответил Юдым, невольно и бессознательно подражая его тону. – Хотя это, конечно, зависит от множества обстоятельств.
– Зависит от множества обстоятельств… Дорогой друг… Знаете ли вы Цисы?
– Нет, совсем не знаю, до такой степени не знаю, что вчера не мог сказать, где, в какой губернии, в каком конце Польши расположены эти Цисы.
Директор Венглиховский помолчал столько времени, какое потребовалось бы, чтобы сказать: "Странно, что вы этим хвастаетесь…"
– Почему вы хотите уехать из Варшавы, дорогой мой? – спросил он вслух.
– По очень простой причине: мне здесь нечем жить.
– Нечем жить… – повторил доктор Венглиховский таким тоном, словно не только эта причина казалась ему вполне достаточной, но и положение молодого врача без практики он считал образцовым и вполне законным.
– Впрочем, – неохотно продолжал доктор Томаш, – есть и другие причины. Не стану их от вас скрывать. Осенью прошлого года я прочел здесь реферат, который является выражением моих давних и непоколебимых убеждений, и он не понравился остальным врачам. Я не надеюсь создать себе здесь возможность какой-нибудь более широкой деятельности.
Директор не спускал с Томаша глаз, пока тот произносил эти слова. Глаза его не просто рассматривали лицо говорящего, ко извлекали из него правду, как магнит шевелит и тянет к себе неподвижно лежащие железные опилки. После долгого мгновения такого допроса глазами, доктор Венглиховский сказал:
– Об этом я знаю. Мне рассказывали эту историю во всех подробностях. Я знал о ней, когда собирался сюда идти. Вы, дорогой друг, были в Париже?
– Был.
– Год с лишним?
– Да.
– Ну, и говорите по-французски?
– Говорю.
– Бегло, изысканным языком, по-парижски?
– Ну, так ли уж по-парижски, утверждать не стану. Говорю совершенно свободно.
– Совершенно свободно… Вам никогда не случалось видеть за границей водолечебные заведения? Например, гидропатические ванны?
– Отчего же, видел в Париже и особенно в Швейцарии, в Альби, в Бадене, на Риги и в других местностях. Я ездил туда с одним знакомым горным инженером, который скитался по такого рода заведениям. Я вытащил его из Кнайповского водолечебного заведения в Цюрихе и возил с места на место. Но мне это быстро надоело, и я бросил его на произвол судьбы в отличном Риги Кальтбад.
– Кальтбад… Отличном… Скажите пожалуйста, дорогой мой, можете ли вы сказать, какой у вас характер: любите ли вы общество, танцуете, предаетесь развлечениям?
Юдыму пришлось мысленно повторить этот вопрос, чтобы прежде всего дать самому себе отчет, каков, собственно, его характер в этом отношении…
– Мне кажется… – сказал он, смеясь, – что я, пожалуй, люблю общество. Но боюсь, что не умею быть человеком весело развлекающимся, так как по происхождению…
– Дорогой друг, мне известно ваше происхождение, потому я и пришел сюда… – грубовато перебил его директор, так прямо глядя ему в глаза, будто в этом взгляде и в звучании его голоса заключалась вся подлинная правда. – В гербе врача, дорогой друг, – ланцет. Да, впрочем, о чем мы говорим!.. Известны ли вам условия работы в Цисах?
– Нет, неизвестны.
– Так вот: квартира, отопление, освещение, полное питание, прислуга, лошади и т. д. Жалованья шестьсот рублей в год. Кроме того, вам разрешено пользоваться кабинетом и инструментами для частной практики зимой, а летом вы устроите свою амбулаторию в специальном домике вне парка. Кроме того, там существует маленькая больничка, тоже вне парка, под патронатом госпожи Невадзкой. Потому что – не знаю, известно ли вам это, – есть лечебное заведение Цисы и есть имение того же названия, и тем и другим владеет пани Невадзкая.
– Пани Невадзкая? – спросил Юдым, ошеломленный таким множеством сведений.
– Да. Старая женщина, очень участливая, дорогой друг, очень… Матрона…
– Не путешествовала ли эта дама в позапрошлом году? И не была ли во Франции?
– Как же, была, с внучками.
– С двумя внучками и учительницей?
– Да, с панной Подборской. Откуда вам, дорогой друг, это известно?
– Да потому, что я их встречал… Ездил с ними в Версаль.
У старика директора глаза загорелись.
– Ну, вот видите, дорогой мой, все это очень хорошо устраивается. Хозяйка будет очень довольна, узнав в новом ассистенте спутника по экскурсии. Что касается медицинской стороны нашего заведения, то она представляется так…
Тут доктор Венглиховский развернул перед Юдымом всю историю заведения: первые годы существования, расцвет, затем почти полный упадок, приближение краха всего предприятия, смены различных правлений и, наконец, свое собственное участие во всем этом деле. На прощание он вынул из кармана сюртука годовой отчет на изящной веленевой бумаге с видами, географической картой, таблицей и вручил его Юдыму.
– Вот все, что я пока могу сказать. Взвесьте все это, дорогой друг, подумайте. Когда вы бы смогли сообщить мне свое окончательное решение?
– Я отвечу, я отвечу… завтра.
– Завтра в это же время?
– Да, но теперь уж я сам явлюсь к вам, уважаемый коллега.
– Пожалуйста, пожалуйста… Я остановился на квартире Хмельницкого. Значит, в это же время?
– В это же время…
– До свидания, до свидания, дорогой мой, от всей души желаю, чтобы вы завтра принесли мне свое согласие.
Доктор Венглиховский с дружелюбной улыбкой протянул руку и на мгновение удержал в ней руку Юдыма. Потом быстро удалился.
Было темно. Юдым не просил бабу принести свет и после ухода директора задумчиво блуждал из угла в угол. Он уже решился на отъезд и как бы начинал новую страницу своей жизни. Временами в его мыслях мелькала язвительная фраза: обыватель принимается делать карьеру, обыватель, обыватель… Но эта горькая нота быстро тонула в тихом наслаждении, как грусть, сжимающая грудь. Во мраке, заливающем комнату, с ним были, казалось, девичьи улыбки, и прелестные лица, почти уже забытые и упорно ускользающие от ловящего их воображения, словно уходящие между темными деревьями в пространство. Они появлялись и вновь исчезали, как в темном облаке.
Вот одно, в раме буйных черных волос, белое – такое белое, что, кажется, разливает вокруг свет.
Вот второе – удлиненное, нежное. Оно таит в себе молчаливую, но безумную страсть, захватывающую, наполняющую душу ароматом, наслаждением и вздохами…