- Вот тоже, - оживляясь, продолжал он, - сыростью от нее пахнет ужасно, холодом несет, плесенью какой-то… Каждый день говорю ей: - Что за безобразие? Извиняется: - Это от земли, от могилы. Опять я скажу: какое мне дело до твоей могилы? В могиле можешь чем угодно пахнуть, но раз ты живешь с порядочным человеком, разве так можно? Вытирайся одеколоном, духов возьми… опопонакс, корилопсис, есть хорошие запахи… поди в магазин, к Брокару там или Сиу какому-нибудь и купи. А она мне на это, дура этакая, представьте себе: - Да ведь меня, Василий Яковлевич, в магазин-то не пустят, мертвенькая ведь я… Вот и толкуй с нею!
В другой раз Петров, когда Алексей Леонидович долго у него засиделся, бесцеремонно выгнал его от себя вместе с ординатором.
- Ну все, господа, к черту! Посидели и будет! - суетливо говорил он, кокетливо охорашиваясь пред воображаемым зеркалом, - она сейчас придет… не до вас нам теперь. Я уже чувствую: вот она… на крыльцо теперь вошла… ступайте, ступайте, милые гости! Хозяева вас не задерживают!
- Ну, bonne chance en tout! - засмеялся ординатор. - Вы хоть когда-нибудь показали бы нам ее, Василий Яковлевич? А? - Да, дурака нашли, - серьезно отозвался Петров. - Нет, батюшка, я рогов носить не желаю. А впрочем, - переменил он тон, - вы, наверное, встретите ее в коридоре… Ха-ха-ха! Только не отбивать! Только не отбивать!
И он залился хохотом, грозя пальцем то тому, то другому.
На Дебрянского эта сцена произвела удручающее впечатление. В коридоре он шел за Прядильниковым, потупив голову, в глубоком раздумье… А ординатор ворчал, озабоченно нюхая воздух.
- Опять эти идолы, сторожа, открыли форточку во двор. Черт знает что за двор! Малярийная отрава какая-то - и холод ее не берет… Чувствуете, какая миазматическая сырость?
В самом деле, Дебрянского пронизало до костей холодною, влажною струею затхлого воздуха, летевшего им навстречу. Степан Кузьмич с ловкостью кошки вскочил на высокий подоконник и собственноручно захлопнул форточку, с сердцем проклиная домохозяев вообще, а своего в особенности.
- Нечего сказать, в славном месте держим лечебницу.
Он крепко > соскочил на пол и зашагал далее. В темном конце коридора, близко к выходу, он столкнулся лицом к лицу с дамою в черном платье. Она показалась Дебрянскому небольшого роста, худенькою, бледною, глаз ее было не видать под вуалем. Ординатор поменялся с нею поклоном, сказал: "Здравствуйте, голубушка!" - и прошел. Вдруг он перестал слышать позади себя шаги Дебрянского… Обернулся и увидел, что тот стоит - белый, как мел, бессильно прислонясь к стене, и держится рукою за сердце, глядя в спину только что прошедшей дамы. - Вам дурно? Припадок? - бросился к нему врач.
- Э… э… это что же? - пролепетал Дебрянский, отделяясь от стены и тыча пальцем вслед незнакомке.
- Как что? Наша кастелянша Софья Ивановна Круг.
Дебрянский сразу покраснел, как вареный рак, и даже плюнул от злости.
- Нет, доктор, вы правы: надо мне перестать бывать у вас в лечебнице. Тут, нехотя, с ума сойдешь… Этот Петров так меня настроил… Да нет! Я даже и говорить не хочу, что мне вообразилось.
Оберегая свои нервы, Дебрянский перестал бывать у Петрова и вернул Радолиной Элифаса Леви, Сера Пеладана и весь мистический бред, которым было отравился.
- Ну их! От них голова кругом идет.
- Ах, изменник! - засмеялась Радолина. - Ну а что ваш интересный друг и его прекрасная ламия? Влюблена она уже в вас или нет?
- Типун бы вам на язык! - с неожиданно искренней досадою возразил Алексей Леонидович.
Недели две спустя докладывают ему в конторе, что его спрашивает солдат из лечебницы с запискою от главного врача. Последний настойчиво приглашал его к Петрову, так как у больного выпал светлый промежуток, которым он сам желал воспользоваться, чтобы дать Дебрянскому кое-какие распоряжения по делам. "Торопитесь, - писал врач, - это последняя вспышка, затем наступит полное отупение, он накануне смерти".
Дебрянский отправился в лечебницу пешком - она отстояла недалеко, захватив с собой посланного солдата. Это был человек пожилой, угрюмого вида, но разговорчивый. По дороге он посвятил Дебрянского во все хозяйственные тайны странного, замкнутого мира лечебницы, настоящею королевою которой - по интимным отношениям к попечителю учреждения - оказывалась кастелянша, та самая Софья Ивановна Круг, что встретилась недавно Дебрянскому с ординаторомв коридоре, у камеры Петрова. По словам солдата, весь медицинский персонал был в открытой войне с этою особой. "Только супротив нее и сам господин главный врач ничего не могут поделать, потому что десять лет у его сиятельства в экономках прожила и до сих пор от них подарки получает". Солдат защищал врачей, ругал Софью Ивановну ругательски и сожалел князя-попечителя.
- И что он в ней, немке, лестного для себя нашел? Никакой барственной деликатности! Рыжая, толстая - одно слово: слон персидский!
Алексея Леонидовича словно ударили:
- Что-о-о? - протянул он, приостанавливаясь на ходу. - Ты говоришь: она рыжая, толстая?
- Так точно-с. Гнедой масти - сущая кобыла нагайская.
У Дебрянского сердце замерло, и холод по спине побежал: значит, они встретили тогда не Софью Ивановну Круг, а кого-то другого, совсем на нее не похожую, и ординатор солгал… Но зачем он солгал? Что за смысл был ему лгать?
Страшно смущенный и растерянный, он собрался с духом и спросил у солдата:
- Скажи, брат, пожалуйста, как у вас в лечебнице думают о болезни моего приятеля Петрова?
Солдат сконфузился:
- Что же нам думать? Мы не доктора.
- Да что доктора-то говорят, я знаю. А вот вы, служители, не приметили ли чего особенного?
Солдат помолчал немного и потом залпом решительно выпалил:
- Я, ваше высокоблагородие, так полагаю, что им бы не доктора надо, а старца хорошего, чтобы по требнику отчитал.
И, почтительно приклони рот свой к уху Дебрянского, зашептал:
- Доктора им, по учености своей, не верят, говорят "воображение", а только они, при всей болезни своей, правы: ходит-с она к ним.
- Кто ходит? - болезненно спросил Дебрянский, чувствуя, как сердце его теснее и теснее жмут чьи-то ледяные пальцы.
- Анна эта… ихняя, застреленная-с…
- Бог знает что! Дебрянский зашагал быстрее.
- Ты видел? - отрывисто спросил он на ходу после короткого молчания.
- Никак нет-с. Так - чтобы фигурою, не случалось, а только имеем замечание, что ходит.
- Какое же замечание?
- Да вот хоть бы намедни, Карпов, товарищ мой, был дежурный по коридору. Дело к вечеру. Видит: лампы тускло горят. Стал заправлять - одну, другую… только вот откуда-то его так и пробирает холодом, сыростью так и обдает - ровно из погреба.
- Ну-ну… - лихорадочно торопил его Дебрянский.
- Пошел Карпов по коридору смотреть, где форточка открыта. Нет, все заперты. Только обернулся он - и видит: у Петрова господина дверь в номер приотворилась и затворилась… и опять мимо Карпова холодом понесло… Карпову и взбрело на мысль: а ведь не иначе это, что больной стекло высадил и бежать хочет… Пошел к господину Петрову, а тот - без чувств, еле жив лежит… Окно и все прочее цело-. Ну, тут Карпов догадался, что это у них Анна ихняя в гостях была, и обуял его такой страх, такой страх… От службы пошел было отказываться, да господин главный врач на него как крикнет! Что, говорит, ты, мерзавец, бредни врешь? Вот я самого тебя упрячу, чтобы тебе в глазах не мерещилось…
- Ему не мерещилось, - с внезапным убеждением сказал Дебрянский.
- Так точно, ваше высокоблагородие, человек трезвый, своими глазами видел. Да разве с господином главным врачом станешь спорить?
Петрова Алексей Леонидович застал крайне слабым, но вполне разумным. Камера Петрова, высокая, узкая и длинная, с стенами, крашенными в голубой цвет над коричневою панелью, была как рама к огромному, почти во всю вышину комнаты до потолка, окну; на подоконник были выдвинуты старинные кресла-розвальни, а в креслах лежал неподвижный узел коричневого тряпья. Этот узел был Петров. Дебрянский приблизился к нему, превозмогая робкое замирание сердца. Петров медленно повернул желтое лицо - точно слепленное из целой системы отечных мешков: под глазами, на скулах, на висках и выпуклостях лба - всюду обрюзглости, тем более неприятные на вид, что там, где мешков не было, лицо казалось очень худым, кожа липла к костям Говорил Петров тихим, упавшим голосом.
- Вот что, брат Алексей Леонидович, - шептал он, - чувствую, что капут, разделка… ну, и того… хотел проститься, сказать нечто…
- Э! Поживем еще! - бодро стал было утешать его Дебрянский, но больной покачал головою.
- Нет, кончено, умираю. Съела она меня, съела Вы не гримасничайте, Степан Кузьмич, - улыбнулся он в сторону ординатора, - это я про болезнь говорю: съела, а не про другое что…
Тот замахал руками.
- Да бог с вами! Я и не думал!
- Так вот, любезный друг, Алексей Леонидович, - продолжал Петров, - во-первых, позволь тебя поблагодарить за участие, которое ты мне оказал в недуге моем… Один ведь не бросил меня околевать, как собаку.
- Ну, что там., стоит ли? - пробормотал Дебрянский.
- Затем - уж будь благодетелем до конца. Болезнь эта так внезапно нахлынула, дела остались неразобранными, в хаосе… Ну, клиентурою-то совет распорядится, а вот по части личного моего благосостояния просто уж и ума не приложу, что делать. Прямых наследников у меня, как ты знаешь, нету. Завещания не могу уже сделать: родственники оспаривать будут правоспособность и, конечно, выиграют… Между тем, хотелось бы, чтобы деньги пошли на что-нибудь путное… Да… о чем бишь я?