2
Как оно вышло, кто это сначала придумал, - неизвестно. Само вышло. Анна спросила Лешу, когда он раз сидел за пианино, подбирая всякие "гласы", знает ли он богослужение: "Потому что ты наверное батюшкой будешь".
Леша, конечно, знал. Ничего другого не знал, а это - назубок. Тогда и выдумалась пустая дача за акациями, куда можно было влезать в окно и совершать служения. "Тебе практиковаться нужно? - спрашивала Анна. - А я буду помогать. И так хорошо можно устроить".
В имении, где жили, была церковь, - в конце липовой аллеи, тут же. Но служил батюшка только по воскресеньям. И певчих не было. Анна же говорила Леше:
- Разве ты не читал бабушке, что нужна постоянная молитва. Постоянно молитесь и всегда радуйтесь. Может быть, вернее тебе даже не батюшкой сделаться, а монахом.
- Нет, монахи все святые.
- Ну, так что ж. Да святость, главное, от веры. Если ты имеешь веру…
Леша, оживившись, залепетал:
- Да, да, хоть с самое горчичное зерно, тогда все можешь… Сама бабушка говорила… Если молиться…
Анна усмехнулась.
Ну, что там бабушка. Ты свою веру испытуй, старайся.
Так учредились в пустой даче моления. Анна в службах была не тверда, но скоро, с помощью книжки гимназической, получилась, и дело пошло гладко. Леша, когда нужно, действовал за троих и читал, и возглашал, а уж пел-то он - прямо за целый хор.
Вскоре же начались и чудеса. Начались так: за чайным столом сидели дети вдвоем, только еще Эмма Федоровна, а мама уехала в город. Принесли кипящий самовар. Эмма Федоровна заварила чай и поставила чайник на самовар.
Анна обернулась к Леше и шепнула:
- Если иметь веру, так и мощей не нужно, и так будут чудеса. Ты имеешь веру.
- Я не знаю какую… - растерялся Леша. - Может, еще не с горчичное…
- А ты испробуй, попытай… Сильно сосредоточься сначала, потом посмотри… хоть на чайник. И скажи: истинно говорю тебе, чайник, двинься.
Леша крепко-крепко сжал рот, зажмурился на секунду, потом повел глазами вверх, остановил их на чайнике и тихо, но явственно произнес нужные слова. Произнес - и побледнел: крышка чайника шевельнулась и стала потихоньку подпрыгивать.
Леша после этого случая не возгордился; он знал, что веру всегда и потерять можно. Что делать, чтобы не потерять? Посоветовался с Анной. Ну, да. Кроме постоянной молитвы, еще постоянное помышление о грехах. Усиленно стал искать их, опять с Анной советовался, думал и наизусть твердил, чтобы не забыть малейшего: теперь помышление, а через неделю Успенский пост, все на духу, кстати, скажет. Бабушку не послушался. Черносливом объелся. В соборе, за "оглашении изыди-Те" - чихнул громко. Ну и еще другое такое, многое. А кроме помышления и покаяния, - что? Вспомнил еще - "не заботьтесь"… Положим, и так не заботился, Бог сам сделает, если захочет.
На узком плоту, мостике, далеко вдававшемся в неширокий, но очень глубокий пруд под горой, Леша полюбил сидеть часами, ловить рыбу. Самые святые ведь были рыбаки. У него, однако, рыба не пойма-лась ни одна до сих пор. Попросту рассуждая, трудно ей было поймать-ся: удочку Леша сам соорудил, - на палку привязал тонкую бечевку, а на бечевку - шпильку Эммы Федоровны: вот и крючок. Приманки не было никакой. Зачем же. Если с верой, рыба и так поймается. А забота - уж нехорошо.
Но рыба не ловилась. Ее, может быть, и вовсе не было в пруде. Это, впрочем, значения иметь не могло.
- А вели ей теперь ты, - сказал Леша. - Вместе ведь молились. В Анниной вере он также мало сомневался, как и в своей.
- Главное, не надо впадать в уныние, - сказала Анна. - Уныние большой грех.
Леша знал, что грех.
- Вот видишь. Надо терпеть до конца. Хоть сто дней сидеть и надеяться. Или так: укрепи удочку, когда домой надо, а потом будем приходить и смотреть, словилась ли.
- Хорошо, - с готовностью согласился Леша и тотчас стал привязывать палку к перилам мостика. - Мы вечером… А до того будем еще сегодня молиться в даче.
Анна покачала головой.
- Нельзя. У нас огарков больше нет. Как же без свечек?
- Без свечек нельзя молебна, - испугался Леша и чуть не впал в уныние. Растерянно поглядел на Анну. Она сидела на узких перилах, качая длинными, тонкими ногами. Вдруг спрыгнула.
- Ну, пойдем. Все равно, сейчас обедать позовут. Ты все-таки неразумный. Надо прозревать.
Леша поплелся за ней, по крутой тенистой аллее, к дому. У самого цветника Анна остановилась, обернулась. Но смотрела на него молча. ~ А, может, есть свечки, Анна? - сказал он робко. ~ Ты же сам помнишь, догорели последние. Нету. ~ А, может… если с верой… так окажутся. Ничего, что догорели. И просиял весь надеждой.
- Ну… это с чем пойдешь. Ты пойди туда после обеда, чуть смеркнется, один. А я потом приду.
3
Еще было светло, когда кончили обедать. Леша сбежал со ступенек балкона, подпрыгнул, было, - и сам испугался: разве так можно? Не торопясь, надо, приготовление души надо, - сама Анна говорила.
Исполняя должное, он мерным шагом направился - не туда, к пустой даче, а в противоположную сторону. В липовую аллею, что вела к церкви.
В узкой ограде никого. Тихо. Леша взошел на паперть, остановился перед глухо запертой дверью, крестясь и стараясь помышлять о грехах. Под сводом паперти уже темнело, и большого образа над дверью рассмотреть было нельзя; но Леша видел его раньше, каждый день видал и знал, что он - непрерывное чудо. Анна показала: если справа зайти, - на нем Бог Отец. Слева - Иисус Христос. А глядеть прямо - на нем же один Дух Святой, голубь, и никого больше.
Леша вглядывался, крестясь, и как будто разглядел в темноте широкие крылья. Еще покрестился и сошел со ступеней. Липы стояли уже черные, между ними зеленело небо. Пора. Стараясь не торопиться, все тем же мерным шагом, Леша направился через парк, в обход, к заветной даче, заросшей акациями. Завидев ее, не удержался, побежал.
Влез в маленькое, припертое снаружи, окно. Там, в белой комнатке, все было на своих местах. На стене образки, - бумажные, правда, но хорошие; на гвоздике, сбоку, - "одеяния": Аннин белый капот, тальма для Леши.
А на четырехугольном столике посередине, покрытом старой ковровой скатертью и маминой кружевной салфеткой, стояло в ряд целых семь больших стеариновых огарков. Целых семь. И около - даже спички.
Леша не удивился. Если бы удивился - значит, не верил бы. А он с верой шел, что явятся.
Когда зашуршали кусты, и в то же окно влезла Анна, все огарки уже были зажжены. Позолота на образках так и сияла.
Отпели молебен, даже два, один за другим. Разоблачились, Леша растроганным шепотом сказал:
- Теперь идти?
- Куда? - позабыв, рассеянно спросила Анна. Уж очень хорошо они молебствовали, и Леша так пел хорошо.
Но спохватилась:
- На мостик.
- Ну да же. Там поймалась. Посмотреть, что поймалось.
- Нет, Леша, погоди, - зашептала Анна. - Раньше надо так: я и ты, мы оба должны еще в уединении молча побдеть. Лучше всего на коленях. Ты побди здесь, потуши свечки, и один. В молчании. Понимаешь. А я внизу, под акациями. Когда довольно - я тебе постучу в окно, и мы побежим.
- Хорошо, - сейчас же согласился Леша и двумя пальцами стал тушить стеариновые огарки. Он знал, что ночное бдение - очень важно.
Анна легко спрыгнула в кусты, в теплую, почти жаркую, темную ночь, и приперла окно. От звезд, впрочем, в комнате совсем темно не было; привыкнув, Леша уже различал пятно стола и синеватый оконный четырехугольник.
Сначала Леша стоял на коленях, но потом как-то незаметно сел на пятки и замер. Он не очень хорошо знал, о чем надо думать при ночном бдении; а потому вышло, что совсем перестал думать, просто сидел, не двигаясь и не замечая времени. Но вот стукнуло окошко, и Анна прерывистым шепотом позвала:
- Скорее вылезай! Пора!
К пруду они побежали кружной левой дорожкой. Она не тенистая, на ней светлее. Леша два раза споткнулся, так скоро мчалась вниз, таща его за руку, запыхавшаяся Анна (будто не вниз, а на гору только что взбежала).
Вот и берег. По берегу надо к мостику уже без дорожки. Но совсем светло здесь, и пруд светлый: должно быть, луна, еще невидная, подымается. На узком мостике они точно на прудовой середине: со всех сторон вода.
- Отцепляй! Палку, палку сначала от перил отвяжи! Потом тащи. Леша отвязал палку. Что-то темное взметнулось в воздухе на конце
мокрой веревки и шлепнулось о доски плота.
- Я знал, я знал, - взвизгнул Леша, задыхаясь и присел на корточки рассмотреть, что такое поймалось.
- Рак! - в восхищении произнес он. - Не рыба, целый рак! Правда, Анна? И уж не живой.
- Ну и лучше, что не живой, - сказала Анна, быстро сцепив рака со шпильки. - А то подумай, убивать, жалко было бы.
- И какой красивый, - продолжал Леша, рассматривая рака в посветлевшем воздухе.
Рак был красный.
- Я знал, что не могло не пойматься. Сегодня - он, значит завтра, или потом, и рыба!
- Постой, а ты не подумал, куда мы его? - сказала Анна. - Ведь он чудесный, значит священный, значит есть его нельзя. Это мы простых нынче ели. Я тебе вот что предлагаю…
- Что?
- Зароем его около жасминной беседки, в углу; а сверху камень положим побольше. Потом на камне надпись даже сделать можно, мы придумаем, хочешь?
Так и решили. Понесли рака бережно к беседке, ямку Леша вырыл палкой хорошую; а камень, какой нужно, будто нарочно рядом лежал. Луна выплыла из-за елок, и все вокруг стало серебряное.
У Леши глаза блестели. Радовался, к Анне приставал:
- Ты рада ведь? Рада? Значит, горчичное-то? Зерно-то! Было, а?