Эти глядящие головы и грудоватые голоса с "полом" в неизвестном значении я беру из тощенького сборничка (изд. "Благонамеренного"). На нем написано: "Шаховской. Предметы". Книга в продажу не поступает. Цена 0,20 долл. Внутри - предметы, вроде цитированных. Бесполезно доискиваться, кто, что, о ком, о чем и для чего. И если бы здесь, в эмиграции, выходили в свет все такие "предметы", то пришлось бы без всяких оговорок согласиться с В. Ходасевичем: дa, русская поэзия поглупела и глупеет с каждым днем.
Но, к счастью, Шаховской из "урожденных"; в этом качестве он - "вечник", и, говоря о современной, сегодняшней, русской поэзии, мы спокойно можем им не заниматься.
Вот две новые книжечки двух молодых поэтов, на которых я остановлюсь. Сразу скажу, что стихи - не совершенные, авторы - поэты не законченные, лишь "становящиеся". Но в этом становлении - главный их интерес, так как обе книжки относятся к сегодняшнему дню нашей поэзии, - а может быть, и к завтрашнему.
Поэты - И. Оцуп ("В дыму") и Ю. Терапиано ("Лучший звук"). Книжки были уже отмечены в печати. В. Ходасевич, в справедливой статье своей, берет их вместе и проводит между ними тонкие параллели. Признаться, мне тоже хотелось сначала подчеркнуть их общность, но, после внимательного чтения, меня заинтересовала разнострунность этих двух лир (чтобы выразиться по-старомодному), различность этих двух душ. И то, что при такой непохожести, общность между ними остается, - общность времени, поэзии и ее современного уклона к "поумнению", - кажется мне особенно значительным.
Ю. Терапиано, говорит Ходасевич, знает себя, хорошо взвесил свои возможности, в нем чувствуется холодок расчета. На мой взгляд - Терапиано мало себя знает; интересуется собою, - в хорошем и нужном смысле ("О, дай мне видеть подлинный твой лик…"), - но ему еще некогда: слишком захватило его то, что вокруг. Он смотрит назад; прилепляется к тайнам древности; он увлечен Востоком, - именно увлечен. Многие из увлечений, конечно, пройдут; но от хороших увлечений всегда остается след, известное знание, известная расширенность взгляда. Благодаря темам, у Терапиано есть склонность к излишней торжественности; но это не значит, что он не чует и прелести простоты. Во всяком случае - он везде хочет быть понятным и отнюдь не боится "мысли" в стихотворении, - ума в поэзии.
Я не могу угадать, в чем найдет Терапиано себя окончательно, где будет его "подлинный лик". Но и не нужны преждевременные догадки. Нужно только подчеркнуть, что тут есть движение и что лик свой поэт может найти, если у него хватит на это воли. Ибо поэзия требует не только таланта; она требует еще многого другого, и, между прочим, воли.
Николай Оцуп - старше Терапиано, и его движение уже гораздо яснее, нагляднее. Помнится, несколько лет тому назад я писал о его первых стихах; утешительного в них было мало. Не то, что определенно-подражательные, - они были не индивидуальны, не свободны, и очень соответствовали атмосфере и состоянию тогдашней, предпереломной, поэзии. Это были, в большинстве, условные стихи, даже недурные по форме; но они-то были, а поэта - не было. Это отсутствие недоказуемо; однако всегда несомненно, потому что стихи без поэта - почти не "слышатся", и так же не увлекают, как не насыщает хлеб, сделанный из папье-маше. К счастью, Н. Оцуп и тогда был не ровен; если бы ровен - не стоило бы и указывать ему на его беду, предупреждать об опасности…
Теперь, в этой последней книжке, он тоже не ровен. Но это Уж Другая, - отрадная, - неровность: мутное старое облако отходит, лик поэта, прежде едва сквозивший, становится все Яснее. В книжке Оцупа перебойное движение - вперед - по-ЧТИ 0сязательно: стоит лишь поставить рядом какое-нибудь его раннее стихотворение с любым из последних, помеченных 26 годом: "Душа моя", "Стук сердца", "Не все ожесточились" и т. д.
В. Ходасевич говорит, что Оцуп "стремится выйти из себя", признавая, однако, что эти "выхождения" - самое в нем интересное. Не точнее ли назвать их поисками и "нахождениями" себя? Поисками - во всяком случае; а ищущий, как известно, всегда находит, если только искать не устает.
Книга Оцупа - зрелее книги Терапиано; последний еще смотрит вширь, первый - уже вглубь. Но они оба, при всей их индивидуальной разности, находятся на той же линии русской поэзии, линии, идущей в ту же определенную сторону: к новой простоте, к новой - и вечной - глубине.
Нет, поэзия завтрашнего дня не будет бояться ни скромной одежды, и "мысли"; дикарское увлечение яркими побрякушками и заведомой глупостью - прошло. "Урожденные" останутся, конечно; недаром есть хорошая пословица: "Quand on est bete, c'est pour longtemps", и другая, особенно значительная в наше время: "Дурак красненькое любит". Но до таких, с их любовью, нам дела нет. Нам важно, чтобы жила и росла поэзия, жили и вырастали поэты, т. е. люди, прежде всего понимающие, что такое поэзия.
Тут я, на мгновение, возвращусь к началу, к вопросу об "уме" поэзии. И в постановке более широкой, общей, вне всякой современности. Защитники глупости приводят, обыкновенно, пушкинские слова: "Поэзия должна быть глуповата". Или тупо твердят: "Настоящий поэт поет, как птица". Я не знаю, стоит ли считаться с этими доводами, серьезно на них возражать. Они сами собою падают при малейшем понимании, что такое поэзия и что такое поэт. Как бы хорошо ни пела птица, она поэзии не создает; для этого нужен поэт, человек, обладающий известной совокупностью положительных человеческих свойств (не только ума, конечно, но и ума). Чем совершеннее внутренняя сгармонированность, т. е. личность поэта, тем совершеннее его поэзия. Пушкин, один из умнейших русских людей, обладал этой таинственной, неопределимой и неповторяемой сгармонированностью в высшей степени. Если он сказал: "Поэзия должна быть глуповата", он разумел не "глупую" поэзию, - а тот луч "умного безумия", который часто кажется глупым - глупостью.
Поэтическое творчество, само по себе, - не есть нормальное состояние человека. Оно, по качеству и свойству (о мере я не говорю), есть тот же "мистический экстаз", явление, в сущности, не исследованное (да, вероятно, и неисследимое), которое так гениально определяет Рейсбрук. Удивительный это момент полного единства личности, высшая точка ее гармонии. Личность в ее "triple unite".
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон -
все, что должно собраться в узел - пребывает в поэте нормально-разрозненно; но должно пребывать, быть, чтобы в момент "священной жертвы" слиться в сверхнормальном единстве…
Повторяю: проводя параллель между поэтическим творчеством и экстазом, я не говорю о мере, степени, о количестве. Я говорю об этих двух явлениях в категории качества. И тут они оба - одно и то же. Оба предполагают обострение всех человеческих способностей как чувственных, так и умственных.
Русская поэзия? Если ей суждено возрастать и крепнуть (чему верится!) - молодые поэты пойдут вперед обновленным путем: они будут искать себя, чтобы по-своему понять мир и по-своему, по-новому, отобразить себя в нем.
Долгий, трудный путь. Он едва намечается. А все-таки намечается. И Оцуп, и Терапиано, и многие другие, при всем их Данном несовершенстве, уже видят его. И тот, у кого хватит сердца, воли и ума - найдет в себе настоящего поэта.
ЛИК ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ И ЛИК ВРЕМЕН
("Недавнее")
Не совсем в обычае - давать отзыв о книге в журнале, редактор которого и автор рассматриваемой книги - одно лицо. Но меня это не стесняет: когда я пишу, мое внимание занято исключительно произведением, о котором пишу, и ничем более. В данный момент я не интересуюсь редактором "Звена", а лишь "Недавним", книгой, передо мной лежащей, и ее автором.