Розыск злодеев и преступников не долог, не труден: уголовной бандой грабителей и убийц с их сообщниками оказывается - вся русская интеллигенция. Да и действительно: ведь "революция - большевизм - преступленье" не три слова, а одно; значит, бывшие, настоящие и будущие, активные и не активные, революционеры - большевики; они же - преступники, или, в крайнем случае, сообщники. А так как я не знаю, найдется ли хоть один русский интеллигент, который мог бы представить достаточные для Ильина доказательства, что он и помышлением никогда революции (преступленья) не касался, - то ясно: на скамье подсудимых вся русская интеллигенция Так есть, так и быть должно; и бывший философ Ильин так это и объявляет.
Судебный процесс он ведет стремительно, впрочем находит время для попутного глумленья над обвиняемыми. Это вообще характерная черта для теперешнего состояния философа, - осыпать бранью, попросту обозвать своих "преступников" всяческими словами: ах вы такие-сякие, уголовщина, каторжники, воры злодейские! Что, молчите, небось! Страшно?
И едва лишь почудится ему, что кто-то собрался открыть рот, - последний окрик:
- Довольно! Я - знаю, что говорю! А вы - слушать и молчать!
Конечно, молчать; не спорить же с человеком в пене? Говорить надо не с ним, но о нем, о его состоянии, о его писаниях.
Да какие уж это писания? Это буйство, а не писания. Одержимому свойственно буйствовать (даже тихий, и тот без своего, - тихого, - буянства не обходится). Однако буйствовать на улице, или хотя бы в переулке "Возрождения", до сих пор не позволялось. Как раз Струве, - если память мне не изменяет, - всегда, во всех своих положениях, был против буйства. И то, что уличное буйство Ильина им ныне поощряется, - будит во мне горестное подозрение: да уж не коснулась ли и его та же зараза? Сам-то Струве - уж вполне ли Струве?..
Люди, имеющие отношение к религии, должны скорее других догадываться о несчастии, постигшем Ильина. Ведь он, изрыгая свои беспорядочные проклятия и угрозы, еще претендует и на "христианство", еще пытается и на него опереться, мешает с бранными какие-то "христианские" слова. Для человека мало-мальски религиозного это уж совсем должно быть нестерпимо; и должно сразу открыть ему глаза. От лиц, высокоавторитетных в этой области, мне пришлось слышать два кратких определения последней "деятельности" Ильина: "военно-полевое богословие" и, - еще выразительнее и прямее, - "палачество".
Да, всем, имеющим и не имеющим отношение к религии, революционерам и антиреволюционерам, левым и правым, - всем, сохранившим человеческое соображение и человеческие чувства, - должны мы неустанно твердить: будьте внимательны - это в ваших же собственных интересах. Попробуйте следить не за тем, что говорит Ильин, а как он говорит: и вы тотчас увидите, что это не философ пишет книги, не публицист - фельетоны: это буйствует одержимый.
ТОЧКА
Я не совсем понимаю, что разумеет Е. Д. Кускова под индивидуальными "исканиями", которым будто бы вся зарубежная печать должна предоставить полную свободу; но я не сомневаюсь, что "мнению", даже индивидуальному, но вполне объективному, всегда найдется место на страницах "Последних Новостей".
Такое мнение я и хочу высказать, или, пожалуй, общий взгляд на всю историю пешехоновского возвращенства и на то, что Е. Д. Кускова называет "неоконченным спором".
Впрочем, это мнение "индивидуально" лишь в том смысле, что не исходит от определенного коллектива и что я не могу сказать, какой именно процент эмиграции его разделяет. Но я, конечно, думаю, что какой-то процент, и даже не малый, разделяет наверно.
Прежде всего, мы (я и мои единомышленники) не видели тут предмета для споров. Нам казалось, что "спора" и не было, - чему же кончаться или не кончаться?
Было же просто вот что: Пешехонов объявил, что хочет вернуться в большевистскую Россию. Я, мол, никого не уговариваю, но я, лично, постараюсь вернуться. Так я хочу.
Часть эмиграции, которая этого не хочет, отвечала: пожалуйста. Раз это ваше личное дело! Наше дело - оставаться. И мы тоже никого не уговариваем.
- Но я хочу вернуться с "гордо поднятой головой", - сказал Пешехонов, а за ним, увлеченные этой "головой", стали повторять то же какие-то молодые люди. Е. Д. Кускова начала внезапно и страстно обличать всех, не видящих в этом "идеи"; но какой, собственно, идеи - не поясняла.
Тут уж мы удивились. "Идею" мы оставили в стороне, а на второе объявление Пешехонова и его сочувственников мы откликнулись: - Пожалуйста! Это очень хорошо "с гордо поднятой головой". Мы сами так мечтаем в Россию вернуться. Но - мы реалисты. Мы знаем - и замечательно твердо знаем, - что в большевистскую Россию "с гордо поднятой головой" вы не вернетесь. Просто физически не вернетесь. Если вернетесь - только с повинной. Однако мы и этого нашего знания насильно не навязываем. Думаете иначе - пытайтесь.
А какая, собственно, цель вашего обращения к нам? Мы не властны впустить или выпустить вас в Россию ни с той ни с другой головой. На нашу помощь в личных хлопотах вы тоже не можете надеяться. Или вы ждете, чтобы их начать, нашего "благословенья"? Но зачем оно вам, да и как возможно, если мы всем ощущением реальности знаем, что в сегодняшнюю Россию вы "гордо" не поедете, хотя бы мы, сойдя с ума, принялись обеими руками вас благословлять.
В чем же спор? Где спор? Что должно быть "окончено"? Откуда "горесть" молодого пешехонца, о котором пишет Кускова, куда, за какую "черту" могла его "толкнуть" статья П. Н.? Уж не за черту ли "повинной головы"?
Ряд загадок; прямо сонное мечтанье какое-то. И подумать: все из-за того, что один старый эмигрант и несколько молодых возымели желание, - личное, как они говорят, - вернуться к большевикам. И не "каясь", а "по закону". Ну что ж? У нас °Дин взгляд на действительность, у них другой. Здесь, слава Богу, всякий волен иметь взгляды, какие хочет. Обсуждать их? Зачем? Все, что можно было сказать, - давно, тысячу раз сказано, да и ясно оно, как самое прозрачное стекло.
Мы искренно думаем, что в чужие личные дела не следует вмешиваться. И мы, конечно, не позволим себе, - когда все уляжется, когда, одни, с повинной головой, вернутся, а другие, с поникшей, останутся, - напомнить кому-нибудь о знаменитой эпитафии купеческой вдовы на памятнике супругу:
Говорила тебе я
Ты не ешь грибов, Илья…
А сегодняшние "споры" - почему из них ничего не выходит? Почему даже самого спора не выходит между "П. Н." и Кусковой? Да потому, между прочим, что у этих "противников" разнствуют даже первоположения. И большинство доводов, доказательств, примеров "спорящей" Кусковой - идет впустую. Для некоторых оппонентов П. Н. Милюкова ничего не изменилось, просто "возвратился ветер на круги свои". Был царский режим. Теперь есть большевистский режим. Сходство - несомненное. Значит, тождественно и остальное: эмиграция, прошения, их удовлетворения, возвращение…
Между тем в "П. Н." русским языком было сказано, что бывшая Россия, царская и нынешняя, большевистская даже отношением к собственным законам разнится, "как небо от земли". А Е. Д. Кускова продолжает защищать возвращенство сопоставлениями Герцена с нынешними политиками-эмигрантами, Пешехонова с Кельсиевым и т. д. Но разве это имеет убедительность для видящего, что никакие режимы и никакие времена не совпадают до полного тождества?
Е. Д. Кускова могла бы еще спорить с г. Сухомлиным, утверждающим тождество режимов. Но, по-видимому, с ним ей спорить не о чем.
И последний вывод наш (мой и того процента эмиграции, которого учесть я не могу) таков: хорошо бы, пора бы, поставить в квазиспорах - точку. А на возвращенстве, как на вопросе, - крест. Ведь "вопроса"-то, пожалуй, и нету. Есть личные дела Пешехонова, есть тревожность Кусковой, а если есть "общество" молодых возвращенцев - то мало ли какие общества учреждает неопытная "ветреная молодежь"? Их увлекла "гордая голова", может быть, слово "идея" (если не слово, какая же это, все-таки, "идея"?). Они, вот, и о большевиках еще не знают: "Мы не знаем, что найдем на родине". Опыт им необходим. Пусть Е. Д. Кускова не тревожится за членов "общества": жизнь сумеет каждого свести с облаков на землю. На какую мы не решаем; мы только ручаемся: если на большевистскую, - то не с "гордо поднятой" головой, а с "повинной".
Большевицкий "меч сечет" нередко и "повинную голову". Эта его особенность известна Е. Д. Кусковой - но всем ли молодым возвращенцам она известна? Они как будто даже этого не знают. А жизнь учит таких, ничего не знающих, особенно сурово.
СПОР НА КОРАБЛЕ
Журнал "Путь" (Изд. Р.-Ф. Академии, под редакцией Н. А. Бердяева) - явление не случайное и совсем не незначительное. Около него сгруппированы видные силы нашей интеллигенции. Он связан с довольно широкими кругами эмиграции, преимущественно молодежи и, судя по "письму из России" (в лежащем передо мною 2-м номере журнала), сохраняет связь и с интеллигенцией, оставшейся на родине.
"Путь" называет себя "органом религиозно-философской мысли". Движение интеллигенции в сторону религиозно-философских вопросов не ново. Начало его относится к первым годам нынешнего столетия. Будущий историк с интересом проследит когда-нибудь всю линию этого движения. Ставить его в непосредственную связь с Вл. Соловьевым (умершим в последний год 19 века) было бы ошибочно: течение зародилось самостоятельно и лишь впоследствии, расширившись, как бы встретилось с Соловьевым. Впрочем, для некоторых, оказавшихся в том же русле позднее, Соловьев сыграл роль моста к берегам положительной религии.
Кое-кто из этих лиц находится сейчас среди ближайших участников "Пути"; это одно указывает на некую преемственность, не говоря о чертах сходства по существу, - о них речь впереди.