- Эй, ты чего такой грустный? - Крис приобнимает его за плечи. - Ты же самый крутой. Ты герой, парень. Настоящий мужик. Так и буду теперь тебя звать: Мужик. Что, паршиво тебе? Это все отходняк. Завтра будешь как новенький.
- Ага, а сейчас ложись спать, - говорит Стив-механик. - Мы тебя высадим первого, Мужик. Блин, классно повеселились. Давно я так не отрывался.
H как в Home
Как освоится на новом месте
Надзиратель, забравший А из лазарета, отвел его в новую камеру, на другом этаже, в другом крыле. Она была точно такая же, как старая, только дверь была выкрашена ярко-желтым. Надзиратель сказал, что теперь А будет сидеть в камере № 17, на третьем этаже, в крыле "Пустельга". Его нового сокамерника зовут Асендадо-563.
- Добрый вечер, сэр, - поприветствовал надзирателя Ассндадо, а потом увидел А. - Ну, спасибо. Привели ко мне какого-то Квазимодо.
В А знал, что он выглядит неважнецки. Все лицо - сплошной багровый синяк, разбитые губы распухли, один глаз заплыл и не открывается вообще, а тот, который открыт, - весь в полопавшихся сосудах.
- Прошу прощения, - сказал он своему новому сокамернику.
Асендадо внимательно посмотрел на А.
- Просить прощения, друг мой, это не в жопе поковыряться. А если просишь прощения у незнакомого человека, ты тем самым показываешь свою слабость.
- Оставляю его на твое попечение, Асендадо, - сказал надзиратель. - Ты у нас парень бывалый, так что давай, просвети новичка. Он тут в первый раз.
Надзиратель ушел, запер дверь с той стороны.
А стоял посреди камеры, прижимая к груди свой мешок. Все, что у него было: два одеяла, две футболки, двое джинсов, два свитера, двое трусов, две пары носков, куртка, рубашка, наволочка, пара ботинок, зубная щетка, бритва, мыло, помазок, расческа и картонная карточка для описи личных вещей, перечисленных выше.
Асендадо забрался на верхнюю койку и включил радио. А уселся на нижнюю койку, по-прежнему прижимая к груди мешок с вещами. Потрогал языком саднящую дырку, где раньше были передние зубы. Хотелось посрать, но толчок стоял прямо у нар, на виду. Не знавший здешних "сортирных правил", А решил, что лучше пока потерпеть.
Он так и сидел, молча и неподвижно, пока не погас свет.
Первые десять дней А просидел в камере предварительного заключения, в так называемом "отстойнике" в полуподвале, где всегда было сыро и холодно. По ночам из отдаленных окон до него доносились голоса, приглушенный гул разговоров. Он сидел в камере один, двадцать три часа в сутки - совсем один. Ему так не хватало общения. Человеческие голоса, слишком далекие, чтобы разобрать слова, говорили об общности, о солидарности. Голоса и еще - пение. Там часто пели, иногда он даже улавливал строчки из детских стишков. И хотя А боялся, что в Фелтхеме ему будет плохо, ему все равно очень хотелось, чтобы его посадили в камеру с кем-то, и тогда можно будет хотя бы разделить на двоих этот ужас. Но первый сокамерник чуть его не убил, а второй вообще его не замечал. И когда в темноте вновь раздались голоса, А подумал, что в мире уже не осталось ни общности, ни солидарности, ни дружеских отношений.
Еб твою мать. Отсоси. Ебаный рот. Придурок. Убью, на хуй. Спой, птичка. А не пошел бы ты в жопу. Ты скажи, барашек наш, сколько шерсти ты нам дашь. Ну ты и гнида.
Ты еще пожалеешь. Утром с тебя четвертак, иначе руку сломаю, нах. Хрен я чего поимел, у этой суки была ручная сирена. Новенький, три-семнадцать. Восемнадцать. Не стриги меня пока, дам я шерсти три мешка. Остановишься, когда я скажу. Лежи, не отсвечивай. Заткнись. Завтра. Пасть порву, бля. Кении сказал, он тебе глотку перегрызет. Твоя мамашка - такой жиртрест. Корова драная, без слез не взглянешь. Твоя мать ебется с грязными арабами. Дрочит всем и каждому, прямо на улице. Я - солдат. Один мешок - хозяину, другой мешок - хозяйке. Ни хрена ты не вырастешь. Ебал я тебя во все дыры. И твою разлюбезную мамочку тоже. А третий - детям маленьким на теплые фуфайки. Пой, бля, еще. Я кому говорю.
А не верил своим ушам. Мат, оскорбления, угрозы, бахвальство - все это резало слух. Некоторые высказывания разносились эхом по всему коридору, от двери к двери. Фразы четкие и недвусмысленные. Убийственные.
- Новенький, три-семнадцать, открой окно, - выкрикнул кто-то.
- Это тебя, - сказал сверху Асендадо.
- Новенький, три-семнадцать, подойди, нах, к окну.
- Подойди, новенький. А то хуже будет. - Последняя реплика прозвучала так близко, как будто кричали из соседней камеры.
- Лучше подойди, - равнодушно проговорил Асендадо. - Они не отстанут, пока не подойдешь. Подойди к двери и сделай так, чтобы они поняли, что ты не боишься.
А боялся, очень боялся. Но он отложил свой мешок, поднялся и подошел к окну, забранному решеткой.
- Новенький, три-семнадцать, открой, бля, окно.
- Погоди, пока не открывай, - сказал Асендадо. - Я укроюсь. А то там холодно.
А уже бил озноб. Все стекло и подоконник, когда-то белый, были забрызганы чем-то коричневым. Мир снаружи был разделен на квадраты толстыми прутьями решетки. А открыл окно, и голоса сразу сделались громче. Крики носились в воздухе, как воронье, перелетая с места на место. Страшные, мерзкие, громкие. Похабные заявления, кто чего сделал с чьей мамой. А и не знал, что такое вообще можно сделать с кем бы то ни было.
- Новенький, три-семнадцать, открой, нах…
- Открыл уже! - крикнул Асендадо со своей верхней койки.
- Новенький, как тебя звать? - спросил кто-то поблизости.
А ответил. Все равно это имя, которое он назвал, было ненастоящим. Сценический псевдоним для выступления в этой колонии.
- За что загремел?
Терри ему говорил, что этот вопрос задавать не положено и что все равно ему будут его задавать. Они все отработали: подробности, даты. Факты из жизни, которые А выучил так хорошо, что потом они стали частью другой биографии, биографии Джека: еще одного молодого парня с похожей историей. Еще одного молодого парня, который не совершал ничего ужасного.
- Чего молчишь? Трахнул, что ли, какую-нибудь малолетку? Или грохнул кого-то?
Нет, никого он не грохнул. Никого не обидел. Просто угонял машины. Не по злобе, а чтобы развлечься. Он страсть как любит кататься. Машины к тому же были застрахованы. Никто не пострадал. Никаких жертв, никакого насилия. Он не убийца и не насильник. Ни в коем случае.
- Отвечай, ты, придурок. За что сидишь?
- За угоны. - А и сам понимал, что его голос звучит как-то очень пискляво и звонко, слишком надрывно. Он попытался слегка успокоиться и положил руки перед собой, растопырив пальцы - чтобы было, па чем сосредоточиться.
- Отдрючь свою мамочку!
- Мамы нет, она умерла.
- Тогда отдрючь ее за упокой.
Отовсюду раздался смех. А словно вдруг перенесся в прошлое - в то время, когда его все травили, и все вокруг, кажется, сотрясалось издевательским смехом. Но настоящее было страшнее прошлого, и воспоминания быстро поблекли.
Вдохновленный своим ударом, попавшим в цель, тот же голос велел А чего-нибудь спеть.
- Чего спеть? - спросил А.
- У нашей мамы есть баран.
Снова смех. Кое-кто принялся колотить по решеткам, в знак одобрения.
- Пой, новенький, а то утром ноги тебе поломаю, нах, - выкрикнул голос. А попытался представить себе этого парня, который к нему обращался: такой здоровенный амбал, скривленные губы, изо рта брызжет слюна.
- Не пой, - сказал другой голос, тихий голос у А за спиной. Асендадо сидел на койке, по-прежнему кутаясь в одеяло.
- Но ты же слышал, что он сказал: что он со мной сделает, если я не спою.
- А если споешь, так и будешь петь снова и снова, до посинения, пока уже больше не сможешь петь, но все равно будешь петь. Понимаешь, приятель, надо сохранять достоинство. Это - единственное, что у нас есть.
- Пой, недоумок!
- Не делай этого, парень. Поверь мне, я говорю правду. Блин, мне, знаешь, не хочется, чтобы со мной в одной камере сидела какая-то тряпка.
А собрался закрыть окно. Голос заорал на него:
- Сейчас закроешь окно, и завтра ты, бля, покойник. Размажу по стенке, ничем потом не соскребут. Не вздумай закрыть окно, ты, пиздюк.
А потом все закончилось. Окно закрылось. И вместе с ним - дверь в то, что могло бы быть.
- И что теперь? - спросил А своего сокамерника.
- Теперь будем спать. Здесь так принято: каждый кому-нибудь угрожает. Но чаще всего это просто пустые слова.
А развернул одеяло и, не раздеваясь, улегся на койку. Жесткие ворсинки кололи шею. Он был уверен, что не сможет заснуть, и все-таки как-то заснул.
Пронзительные, резкие крики врезались в его сон, превратившись в крик девочки, которой уже никогда не стать женщиной, хотя во сне она почему-то была его мамой. Но крики не смолкли даже тогда, когда он проснулся, вернувшись в мир яви, где было раннее утро, серое и тусклое. Он сразу же сориентировался, где он и что он. Но крики по-прежнему смущали. Они говорили о том, что дальше так продолжаться не может, что пора что-то делать.
- Павлин недоделанный.
А узнал голос Асендадо-563. Замечательно начинается день: только проснулся - и тебя сразу же обозвали.