Когда домой вернулся Роджер, Молли сочла себя вправе уйти. Бедная девочка! Настало время ей покинуть этот погруженный в отчаяние дом, где она более ничем и никому не могла помочь. В ночь на среду она заснула в слезах. Еще два дня, и наступит пятница; и ей придется самой вырывать корни, которые она успела пустить в эту землю. На следующее утро погода выдалась прекрасной, а солнце и наступление нового дня способно развеселить молодое сердце. Молли сидела в столовой и готовила чай для джентльменов в ожидании того момента, когда они сойдут вниз. Она не переставала надеяться, что сквайр и Осборн помирятся еще до ее отъезда. В конце концов, разговор отца с сыном таил в себе больше горечи, нежели болезнь, ниспосланная самим Господом. Но они, хотя и встретились за одним столом, намеренно избегали обращаться друг к другу. Пожалуй, естественной темой для разговора между ними в такой момент могло бы стать долгое путешествие, совершенное Осборном накануне, но молодой человек ни разу не упомянул о том, откуда он приехал, где бы ни находилось это место – на севере, юге, востоке или западе. А сквайр предпочел не касаться того, что хотел скрыть его сын. Кроме того, обоих неотступно преследовала мысль о том, что нынешняя болезнь миссис Хэмли серьезно ухудшилась, если вообще не стала прямым следствием того, что она узнала о долгах Осборна, и поэтому любые расспросы и ответы на эту тему оказались под запретом. В основном все попытки завести легкую и непринужденную беседу касались исключительно местных новостей и были адресованы или Молли, или Роджеру. Разумеется, подобную атмосферу за столом никак нельзя было назвать приятной или хотя бы дружеской, хотя внешне все выглядело чрезвычайно вежливо и благопристойно. И задолго до того, как этот день подошел к концу, Молли не раз пожалела о том, что не согласилась на предложение отца и не уехала домой вместе с ним. Складывалось впечатление, что она стала никому не нужной. Миссис Джонс, сиделка, раз за разом уверяла ее в том, что миссис Хэмли не вспоминала о ней; та небольшая помощь, которую она могла оказать в комнате больной, более не требовалась, поскольку там появилась опытная в таких делах помощница. Осборн и Роджер общались исключительно друг с другом; только теперь, на протяжении этих нескольких последних дней, проведенных в одиночестве, Молли поняла, как много пищи для размышлений дали ей эти короткие разговоры с Роджером. Осборн был предупредителен и вежлив и даже изысканно выразил ей благодарность за то внимание, что она выказала его матери; но, очевидно, он не желал демонстрировать ей свои подлинные чувства и выдавать то, что творится у него на душе. К тому же он, похоже, стыдился взрыва эмоций давеча вечером. Он разговаривал с нею так, как воспитанный молодой человек должен разговаривать с приятной молодой леди, но Молли едва ли не презирала его за эту манеру. Пожалуй, один только сквайр нуждался в ней. Он поручал ей писать письма и давал подбить небольшие счета, а она в знак благодарности готова была целовать ему руки.
Но вот наступил последний день ее пребывания в Холле. Роджер уехал куда-то по поручению сквайра. Молли вышла в сад, вспоминая прошедшее лето, когда на лужайке под старым кедром стояла софа миссис Хэмли, а теплый воздух, казалось, благоухал ароматами роз и шиповника. Сейчас же деревья стояли голые и в морозном воздухе не ощущалось никаких запахов. Оглянувшись на дом, она увидела, что окна больной закрыты белыми жалюзи, отгораживающими ее спальню от тусклого зимнего неба. Затем в памяти девушки всплыл тот день, когда отец привез ей новость о своем скором повторном браке: в густые заросли кустов вплетались сухие стебли сорняков, покрытые инеем; голые ветви и сучья переплелись, образуя замысловатый узор, отчетливо видимый на фоне чистого неба. Сможет ли она вновь когда-либо быть счастлива? Добродетель ли, черствость ли внушали ей, что жизнь слишком коротка, чтобы испытывать сильную привязанность к чему-либо? Единственной реальностью выглядела только смерть. У нее не было ни сил, ни желания уходить куда-нибудь далеко, и она повернула обратно к дому. В оконных стеклах отражались лучи яркого полуденного солнца, и по какой-то неведомой причине служанка решила распахнуть ставни и окна библиотеки, которой обычно не пользовались. Среднее окно одновременно служило и дверью, до половины закрытой выкрашенными в белый цвет досками. Молли свернула на узенькую, вымощенную каменными плитами дорожку, которая вела мимо окон библиотеки к небольшой калитке в белом ограждении перед домом, и вошла в приоткрытую дверь. Она получила разрешение выбрать любую понравившуюся ей книгу и взять ее с собой домой, и сегодня днем именно такое, не требующее особых усилий занятие показалось ей наиболее привлекательным. Она вскарабкалась по лесенке, чтобы добраться до одной полки, расположенной высоко под потолком в темном углу комнаты; найдя том, который показался ей интересным, она уселась на ступеньку и принялась читать его. Так она и сидела, в накидке и шляпке, когда в библиотеку неожиданно вошел Осборн. Поначалу он не увидел ее; он так спешил, что мог бы вообще не заметить ее, если бы она не заговорила.
– Я вам не помешаю? Я зашла сюда на минутку, чтобы выбрать несколько книг.
С этими словами она спустилась по лесенке, по-прежнему не выпуская из рук заинтересовавший ее томик.
– Ничуть. Это я помешал вам. Но мне нужно срочно написать письмо, чтобы отправить его с ближайшей почтой, после чего я уйду. Вам не холодно с открытой дверью?
– О нет. Здесь так свежо и приятно.
Она вновь вернулась к прерванному чтению, сидя на нижней ступеньке лестницы, а он уселся за большой старомодный письменный стол у окна и начал что-то писать. На несколько минут в библиотеке воцарилась глубокая тишина, которую нарушал лишь скрип пера Осборна по бумаге. А потом стукнула калитка и в дверях появился Роджер. Он стоял лицом к Осборну, который сидел на свету спиной к Молли, склонившейся над своей книгой в углу. Протягивая брату конверт и переводя дыхание, он произнес хриплым шепотом:
– Вот письмо от твоей жены, Осборн. Я как раз проходил мимо почтового отделения и решил, что…
Осборн резко поднялся из-за стола, и на лице его отобразились гнев и раздражение.
– Роджер! Что ты наделал! Неужели ты не заметил ее?
Роджер оглянулся, и Молли выпрямилась у лестницы, покрасневшая, дрожащая и несчастная, словно была в чем-то виновата. Роджер вошел в комнату. Все трое были испуганы и пребывали в смятении. Первой отважилась заговорить Молли. Шагнув вперед, она сказала:
– Мне очень жаль! Вы не хотели, чтобы я услышала эти слова, но я ничего не могла поделать. Вы ведь доверяете мне, не так ли? – И, обернувшись к Роджеру, она продолжила со слезами на глазах: – Пожалуйста, скажите, что не сомневаетесь в том, что я никому об этом не расскажу.
– Теперь ничего не поделаешь, – сумрачно заметил Осборн. – Разве что Роджеру, который понимал всю важность этого факта, следовало бы сначала осмотреться по сторонам, а потом уже обращаться ко мне.
– Да, это моя вина, – признал Роджер. – Я зол на себя так, что ты даже представить себе не можешь. Но в вас я уверен, как в себе самом, – произнес он, повернувшись к Молли.
– Все это прекрасно, – заметил Осборн, – но ты ведь знаешь, что даже самый благонамеренный человек из лучших побуждений может выболтать то, что для меня так важно сохранить в тайне.
– Да, я знаю, что ты так думаешь, – сказал Роджер.
– Давай не будем начинать наш старый спор с самого начала, во всяком случае не перед посторонними.
Все это время Молли с трудом сдерживала слезы. Вот она и дождалась того, что ее назвали посторонней, в чьем присутствии нельзя было вести приватные разговоры. Девушка сказала:
– Я уезжаю. Пожалуй, мне вообще не следовало находиться здесь. Мне очень жаль… очень. Но я постараюсь забыть обо всем, что только что услышала.
– У вас ничего не получится, – все так же нелюбезно заметил Осборн. – Но вы можете обещать мне, что никогда не заикнетесь об этом? Даже мне или Роджеру? Вы сумеете вести себя так, словно никогда этого не слышали? Судя по тому, что рассказывал мне Роджер, я уверен, что, если вы дадите мне слово, я могу на вас положиться.
– Да, обещаю, – сказала Молли и протянула руку, чтобы скрепить уговор рукопожатием. Осборн пожал ее, но с таким видом, словно счел этот жест доброй воли чрезмерным. Она добавила: – Даже не давая слова, я все равно поступила бы точно так же. Но, пожалуй, лучше все-таки связать себя обещанием. А сейчас я ухожу. Лучше бы я вообще не заходила в эту комнату.
Молли осторожно положила книгу на стол и повернулась, чтобы уйти. Глотая слезы, она сдерживалась из последних сил, дабы вволю выплакаться в уединении своей комнаты. Но Роджер опередил ее и, распахнув перед девушкой дверь, пристально посмотрел на нее – она буквально кожей чувствовала его взгляд. Он протянул ей руку, и его крепкое рукопожатие выражало и сочувствие, и сожаление о случившемся.