Молли с некоторой неохотой, испытывая неудовлетворенное любопытство, поднялась наверх, к мисс Эйре, которая по-прежнему оставалась ее дневной компаньонкой, если уж не гувернанткой. А мистер Гибсон свернул в пустующую столовую, закрыл за собой дверь, сломал печать на записке и прочел ее. Это было пылкое любовное послание от мистера Кокса; юноша признавался, что не может изо дня в день лицезреть ее и не признаться в той страсти, которую она в нем зажгла, – "вечной и непреходящей", как он выразился. Прочитав эти слова, мистер Гибсон позволил себе рассмеяться. Не одарит ли она его ласковым взглядом? Не вспомнит ли о том, чьи мысли занимает только она одна? И так далее и в том же духе, с соответствующими жаркими и яростными дифирамбами ее красоте. Оказывается, кожа у нее прозрачная, как речная вода, а вовсе не бледная; глаза у нее яркостью не уступают Полярной звезде, а ямочки на щеках – это прикосновения пальцев Купидона и т. д.
Мистер Гибсон закончил читать записку и надолго задумался. "Кто бы мог подумать, что парнишка обладает настолько поэтическим складом ума? Вот, кстати, у меня в медицинской библиотеке стоит томик Шекспира: надо убрать его и заменить словарем Джонсона. Единственное утешение – это ее полнейшая невинность, точнее, неведение, поскольку и слепому видно, что это "его первое признание в любви", как он выражается. Но теперь у меня появилась серьезная причина для беспокойства – разбираться с поклонниками столь юной дочери. Ей ведь всего семнадцать – точнее, исполнится в июле, то есть только через шесть недель. Шестнадцать и три четверти! Она совсем еще ребенок. Правда, бедная Джинни была еще моложе, а как я ее любил!" (Миссис Гибсон звали Мэри, следовательно, он имел в виду кого-то другого.) Очевидно, мыслями он перенесся в прошлое, хотя по-прежнему сжимал в руке раскрытое письмо. Но вот взгляд его вновь опустился на листок бумаги, и мистер Гибсон вернулся в настоящее. "Я не буду слишком уж строг к нему, а просто намекну. Он достаточно умен, чтобы понять. Бедный мальчик! Если я отправлю его восвояси, что было бы лучше всего, ему ведь некуда пойти – дома-то у него и нет".
Еще немного поразмыслив, мистер Гибсон отправился к себе, уселся за письменный стол и выписал следующий рецепт:
Мастер Кокс!
("Обращение "мастер" заденет его до глубины души", – сказал себе мистер Гибсон и продолжил писать дальше.)
Взять одну унцию застенчивости, одну унцию лояльности приютившему дому и три грана молчания. Растворить в чистой воде и принимать три раза в день.
Р. Гибсон, глава семьи
Мистер Гибсон печально улыбнулся, перечитав написанное.
– Бедная Джинни, – произнес он вслух, затем взял конверт и вложил в него пылкое любовное послание и свой рецепт, запечатав его своим перстнем с вырезанными на нем староанглийскими буквами "Р" и "Г". Потом мистер Гибсон задумался над адресом: "Ему наверняка не понравится обращение "мастер Кокс" на конверте, не стоит унижать его лишний раз". В результате конверт был адресован… "Эдварду Коксу, эсквайру".
После этого мистер Гибсон занялся неотложными профессиональными делами, что так неожиданно и очень удачно привели его домой, а затем направился через сад в конюшню. Садясь на лошадь, он сказал конюху:
– Вот, кстати, чуть не забыл! У меня же есть письмо для мистера Кокса. Только не передавайте его через женщин, отнесите его сами в мою приемную и постарайтесь сделать это немедленно.
Легкая улыбка, игравшая у него на губах, когда он выезжал за ворота, исчезла сразу же, едва мистер Гибсон оказался в уединении полей. Придержав коня, он поехал медленнее и погрузился в размышления. Очень, знаете ли, затруднительное и щекотливое это дело – растить без матери девочку, которая вот-вот станет девушкой, в доме с двумя молодыми людьми, пусть даже она встречается с ними лишь за обеденным столом и все общение, на которое они отваживаются, заключается в скомканных предложениях: "Я могу положить вам картофеля?" или, как упорствует мистер Уинн, "Я могу помочь вам с картофелем?" – выражение, которое с каждым днем все сильнее резало слух мистеру Гибсону. Тем не менее мистеру Коксу, виновнику предосудительного происшествия, которое только что имело место быть, предстояло еще три года оставаться учеником в семье мистера Гибсона. Пожалуй, он станет последним в этой гонке. Однако же эти три года еще надо как-то прожить, а если эти его глупые телячьи нежности сохранятся, то что прикажете делать? Рано или поздно Молли сообразит, что с ним происходит. Последствия вырисовались столь неприятные, что мистеру Гибсону не хотелось даже думать о них, и он, усилием воли отогнав от себя беспокойные мысли, послал лошадь в галоп. При этом он обнаружил, что бешеная скачка и тряска на проселочных дорогах, вымощенных круглыми булыжниками, вывернутыми со своих мест за прошедшую сотню лет, – именно то, что требовалось его душе, если уж не телу. Совершив после обеда долгий обход, он вернулся домой, воображая, что худшее уже позади и что мистер Кокс понял намек, содержащийся в рецепте. Все, что от него требовалось, – это найти пристойное место для несчастной Бетии, которая проявила столь порочную склонность к интригам. Но мистер Гибсон крупно просчитался. У молодых людей было в обычае присоединяться к семье за чаем в столовой, залпом выпить две чашки, проглотить ломоть хлеба или гренок, после чего исчезнуть. В тот вечер мистер Гибсон исподтишка наблюдал за выражениями их физиономий, поглядывая на них из-под длинных полуопущенных ресниц, одновременно – и вопреки своему желанию – притворяясь, будто ничего не случилось, и поддерживая беспредметный разговор на общие темы. Он заметил, что мистер Уинн едва сдерживает смех, а рыжеволосый и краснолицый мистер Кокс побагровел и ожесточился еще сильнее, что выдавало его негодование и даже гнев.
"Что ж, он получит то, что заслуживает", – сказал себе мистер Гибсон и внутренне подобрался, готовясь к битве. Он не последовал за Молли и мисс Эйре в гостиную, как делал обыкновенно. Вместо этого он остался на месте, притворившись, будто читает газету, пока Бетия с опухшими от слез глазами, всем своим поведением изображая вселенскую скорбь и страдания от незаслуженного оскорбления, убирала со стола чайные приборы. Не прошло и пяти минут после того, как стол вновь обрел девственную чистоту, когда раздался ожидаемый стук в дверь.
– Я могу поговорить с вами, сэр? – донесся снаружи голос невидимого мистера Кокса.
– Разумеется. Входите же, мистер Кокс. Я, собственно, и сам хотел поговорить с вами относительно того счета от Корбина. Прошу вас, присаживайтесь.
– Это не имеет никакого касательства к тому, о чем я хотел бы… о чем желал бы… Нет, благодарю вас, сэр, я лучше постою. – И юноша застыл в позе оскорбленного достоинства. – Речь идет о письме, сэр… О письме с оскорбительным предписанием.
– Оскорбительное предписание! Я удивлен, что вы сочли возможным применить подобный эпитет к какому-либо из моих рецептов, хотя, разумеется, пациенты иногда обижаются, узнав о природе своего недуга, и, смею заметить, негодуют на лекарства, коих требует лечение их болезней.
– Но я не просил вас выписывать мне предписание.
– О, нет конечно! Но вы оказались тем самым мистером Коксом, который передал записку через Бетию! Позвольте сообщить вам, что ваш поступок стоил ей места, а само письмо вдобавок было очень глупым.
– Это было недостойно джентльмена, сэр, перехватывать его, вскрывать и читать слова, которые вам не предназначались, сэр.
– Ого! – сказал мистер Гибсон, и в глазах его зажглись лукавые огоньки, а по губам скользнула легкая улыбка, что не осталось незамеченным для негодующего мистера Кокса. – Знаете, в молодости меня полагали достаточно привлекательным, и я был ничуть не меньшим самодовольным хлыщом, чем любой другой юнец в возрасте двадцати лет, но даже тогда я бы не поверил, что все эти прелестные комплименты были адресованы именно мне.
– Это было недостойно джентльмена, сэр, – запинаясь, повторил мистер Кокс и собрался было добавить что-то еще, но мистер Гибсон перебил его.
– Позвольте сообщить вам, молодой человек, – заявил мистер Гибсон с неожиданной суровостью в голосе, – что то, что вы сделали, можно извинить лишь вашей молодостью и крайним невежеством относительно того, что считается кодексом семейной чести. Я принял вас у себя в доме как члена семьи, а вы соблазняете одного из моих слуг, посулив ей взятку, в чем у меня нет сомнения…
– Ничуть не бывало, сэр! Я не дал ей и пенни.
– В таком случае вы совершили ошибку. Всегда следует платить тем, кто делает за вас грязную работу.
– Сэр, вы только что сами назвали это взяткой, – пробормотал сбитый с толку мистер Кокс.
Мистер Гибсон пропустил его лепет мимо ушей и невозмутимо продолжал:
– Вы подбили одного из моих слуг рискнуть своим местом, не предложив ей ничего взамен, упросив ее тайком передать письмо моей дочери, сущему ребенку.
– Мисс Гибсон, сэр, уже почти семнадцать лет! Я сам слышал, как вы давеча упоминали об этом, – возразил мистер Кокс, которому сравнялось уже двадцать.
Но мистер Гибсон вновь пропустил его слова мимо ушей.