Следующим предприятием, в котором участвовал сей триумвират, был проект напугать Траньона привидением, подготовленный и приведенный в исполнение так. К шкуре большого быка Пайпс приладил кожаную маску самого устрашающего вида, растянутую на челюстях акулы, которую он привез с моря, и снабженную парой больших стекол вместо глаз. За этими стеклами он поместил две тростниковых свечи и из смеси серы и селитры сделал запал, который укрепил между двумя рядами зубов. Когда это снаряжение было закончено, он надел его темным вечером и, следуя за коммодором по длинному коридору, где ему предшествовал Пери со свечой в руке, поджег фитилем свой фейерверк и начал реветь, как бык. Мальчик, как было условлено, оглянулся, громко взвизгнул и уронил свечу, которая погасла при падении; тогда Траньон, встревоженный поведением своего племянника, воскликнул: "Тысяча чертей! Что случилось?" И, повернувшись, чтобы узнать причину его испуга, узрел отвратительный призрак, изрыгающий синее пламя, которое подчеркивало ужас этого зрелища. Траньон был мгновенно охвачен паническим страхом, лишившим его рассудка; тем не менее он как бы машинально поднял свой верный посох и замахнулся на приближающийся призрак с таким судорожным напряжением, что, если бы удар не пришелся случайно по одному из рогов, у мистера Пайпса не было бы никаких оснований гордиться своей выдумкой. Несмотря на промах коммодора, он не преминул пошатнуться от толчка и, страшась второго такого же угощения, подскочил к Траньону, дал ему подножку и удалился с большой поспешностью.
Вот тогда-то Перигрин, притворясь, будто опомнился, и изображая смятение и испуг, побежал и позвал слуг на помощь их хозяину, которого они нашли на полу обливающимся холодным потом, причем лицо его выражало ужас и растерянность. Хэтчуей поднял его и, утешив стаканом нантца, начал осведомляться о причине его расстройства, но в ответ не мог добиться ни слова от своего друга, который после длинной паузы, в течение коей, казалось, был погружен в глубокие размышления, промолвил вслух:
- Клянусь богом, Джек! Вы можете говорить, что хотите, но будь я проклят, если это был не сам Дэви Джонс! Я его узнал по большим круглым глазам, по трем рядам зубов, по его рогам и хвосту и синему дыму, вырывавшемуся из ноздрей. Чего хочет от меня это гнусное исчадие ада? Я уверен, что никогда не совершал убийства, разве что по долгу службы, и не причинил зла ни единому человеку с той поры, как ушел в плавание.
Согласно легендам моряков, Дэви Джонс - дьявол, господствующий над всеми злыми духами морской пучины, и его часто видели под разными личинами восседающим среди снастей перед ураганом, кораблекрушением и другими катастрофами, нередкими на море, и предупреждающим обреченную несчастную жертву о беде и смерти. Итак, не удивительно, что Траньон был крайне взволнован визитом этого демона, который, по его мнению, предвещал какое-то страшное бедствие.
Глава XIV
Он впутывается по их совету в авантюру со сборщиком акциза, который не извлекает выгоды из своей собственной шутки
Как бы ни была нелепа и необъяснима эта страсть, побуждающая людей, которые в других отношениях великодушны и отзывчивы, огорчать и приводить в замешательство своих ближних, несомненно одно: наши сообщники были одержимы ею в такой мере, что, не довольствуясь шутками, уже разыгранными, продолжали преследовать коммодора беспрерывно. Вспоминая свою жизнь, подробности коей излагались им с наслаждением, он часто рассказывал историю о покраже оленя, в которой, будучи легкомысленным и буйным юнцом, он имел несчастье участвовать. Отнюдь не преуспев в этом предприятии, он и его сподвижники были задержаны после упорного боя со сторожами и доставлены к местному судье, который обошелся с Траньоном весьма оскорбительно и заключил его вместе с товарищами в тюрьму.
Его родственники и в особенности дядя, от которого он главным образом зависел, отнеслись к нему во время его заключения очень строго и бесчеловечно и наотрез отказались вступиться за него, если он не подпишет письменного обязательства отправиться в плавание не позднее чем через тридцать дней после своего освобождения под страхом быть привлеченным к суду как преступник. Надлежало либо подвергнуться этому добровольному изгнанию, либо остаться в тюрьме всеми отвергнутым и покинутым и все-таки пройти унизительную судебную процедуру, которая могла окончиться пожизненной ссылкой. Поэтому он без долгих колебаний принял предложение родственника и, по его словам, был менее чем через месяц после своего освобождения отдан на волю ветра и воли.
С той поры он никогда не вел никакой переписки со своими родственниками, способствовавшими его изгнанию, и никогда не обращал он ни малейшего внимания на смиренные просьбы и мольбы кое-кого из них, кто падал ниц перед ним по мере его преуспеяния; но против своего дяди, весьма дряхлого и немощного, он затаил чувство злобы и часто упоминал его имя с горчайшей ненавистью.
Пери, будучи прекрасно знаком с подробностями этой истории, столь часто им слышанной, предложил Хэтчуею нанять человека для того, чтобы тот явился к коммодору с подложным рекомендательным письмом от ненавистного родственника, - выдумка, которая, по всей вероятности, должна была доставить величайшее развлечение.
Лейтенант одобрил план, и юный Пери сочинил соответствующее послание, после чего приходский сборщик акциза, парень очень наглый и не лишенный юмора, которому Хэтчуей мог довериться, взялся переписать его и передать собственноручно, а также разыграть роль человека, в чьих интересах оно якобы было написано. Итак, однажды утром он явился в крепость по крайней мере за два часа до той поры, когда Траньон имел обыкновение вставать, и объявилПайпсу, впустившему его, что у него есть письмо к его хозяину, которое ему приказано передать из рук в руки. Едва было об этом доложено, как негодующий командир, которого разбудили для этой цели, начал проклинать вестника, нарушившего его покой, и поклялся, что не пошевельнется, пока не придет ему время вставать. Это решение было передано незнакомцу, который пожелал, чтобы слуга вернулся и сообщил: он имеет передать столь радостные вести, что коммодор - в этом он уверен - счел бы себя щедро вознагражденным за беспокойство, даже если бы его подняли из могилы, чтобы их выслушать.
Это уверение, как ни было оно приятно, оказалось бы бессильным убедить коммодора, если бы ему не сопутствовали увещания супруги, которые неизменно влияли на его поведение. Итак, он выполз из постели, впрочем с большой неохотой; его закутали в халат и свели вниз по лестнице, причем он тер глаза, отчаянно зевал и ворчал всю дорогу. Как только он просунул голову в гостиную, незнакомец отвесил несколько неуклюжих поклонов и с ухмыляющейся физиономией приветствовал его такими словами:
- Ваш покорнейший слуга, благороднейший коммодор! Надеюсь, вы в добром здравии: вид у вас свежий и цветущий; и не случись этого несчастья с вашим глазом, никто не пожелал бы увидеть в летний день более приятную физиономию. Клянусь своей бессмертной душой, можно подумать, что вам еще не стукнуло шестидесяти лет! Да поможет нам бог! Я бы признал в вас Траньона, если бы встретился с вами на равнине Солсбери, как говорит пословица!
Коммодор, который был отнюдь не расположен наслаждаться столь дерзким вступлением, прервал его в этом месте, сказав ворчливым тоном:
- Вздор, вздор! Сейчас не время, братец, заниматься ненужной болтовней; если вы не можете направить речь прямо к цели, заткните глотку и станьте на якорь. Мне сказали, что вы имеете нечто передать.
- Передать! - воскликнул озорник. - Дьявол! Есть у меня для вас такая весть, от которой самые внутренности возрадуются у вас в теле. Вот письмо от дорогого и достойного вашего друга. Возьмите его, причтите и будьте счастливы. Да благословит бог его старое сердце! Можно подумать, что он возродился, как возрождаются орлы.
Когда любопытство Траньона было, таким образом, возбуждено, он потребовал очки, приладил их, взял письмо и едва успел разглядеть подпись своего дяди, как отшатнулся, губы его искривились, и он задрожал всем телом от злости и удивления; однако, стремясь ознакомиться с содержанием послания от человека, который никогда до сей поры не тревожил его никакими вестями, он постарался овладеть собой и прочел письмо, заключавшее в себе следующее:
"Любящий мой племянник, я не сомневаюсь, что вы возрадуетесь, узнав о том, что я пребываю в добром здравии, да так оно и должно быть, если принять во внимание, каким снисходительным дядей был я для вас в дни вашей юности и сколь мало вы этого заслуживали, ибо всегда были развратным молодым человеком, склонным к порочным поступкам и дурному обществу, которое привело бы вас к позорному концу, если бы я не позаботился отослать вас подальше от беды. Но письмо я пишу не по сему поводу. Податель его, мистер Тимоти Трикль, - дальний ваш родственник, сын кузины вашей тетки Марджери и не слишком обеспечен по части мирских благ. Он подумывает о том, чтобы съездить в Лондон, поискать место в акцизном или таможенном управлении, если вы порекомендуете его какой-нибудь влиятельной особе из ваших знакомых и дадите малую толику на его содержание, пока он не будет обеспечен. Я не сомневаюсь, племянник, что вы рады будете услужить ему, хотя бы только из уважения, какое вы питаете ко мне, который остается, любящий племянник, вашим благосклонным дядей и готовым к услугам
Тобайа Траньоном".
Даже для самого неподражаемого Хогарта трудной было бы задачей изобразить нелепое выражение коммодорского лица в то время, как он читал это письмо. Изумление, бешенство, мстительная усмешка - все это отразилось на его физиономии. Наконец, он отхаркнул с невероятным напряжением междометие "а!" и излил свое негодование: