Дорога раздвоилась. Широкая шла вправо. Прямо стлалась тропа - узкая, едва разъезженная. Андрей осмотрелся - кажись, прямо на север.
- Не пойти ли прямо? - спросил он нерешительно.
Хрюков вместо ответа двинулся по тропинке, не задерживаясь.
Теперь Андрей осматривался опасливо на каждом шагу. Слова пехотинца внушали тревогу. Неужели они теперь позади сторожевого охранения? Казалось, пули пели чаще и звонче, и черные дымы одели горизонт меховым воротником.
- Смотри! - крикнул Уманский.
Справа от тропы заблистали клочья яркого пламени. Поле с рассыпанными по всему простору скирдами ожило.
Телефонисты остановились. Положив на землю катушки, смотрели. Рассыпанным строем, сколько хватал глаз, шла цепь верховых казаков. На концах пик дрожало пламя смоляных факелов. Они подлетали к скирдам и, метнув в сухую солому обрывок пламени, неслись дальше. Скирды сейчас же поднимали в небо медленно пошатывающийся, тяжелый столб дыма. Черные клубы соединялись вверху. Пожарище надвигалось.
Окончив огневое дело, казаки, как по сигналу, скатились куда-то в ложбину. Телефонисты заспешили.
Тропинка одолевала желтый от срезанной и неубранной соломы холм.
- Пришли, мать твою в душу! - крякнул на вершине Хрюков. Катушка со стуком хряствулась об землю.
- Ой, что ты скажешь? - подголоском сейчас же отозвался Уманский.
Андрей поднялся на вершину и увидал на следующей террасе проволочное заграждение - семь-восемь рядов. Оно забегало далеко вправо и влево… Андрей упрямо дошел до проволоки, убедился в том, что здесь нет съемной рогатки, что ряды проволоки глухие беспощадно, и зашагал влево, куда скрылись казаки. Он не оглядывался больше. Его оплошность ставила всех троих в положение опасное. Сказать в оправдание было нечего.
Проволока сбегала в овраг, упорно не давая прохода. Спуск и подъем с тяжелыми катушками показался мучительнее всего, что выпало на их долю в этот поход. За оврагом пошел дождь, непроглядной сеткой затянувший горизонт. На сапоги опять широкой лыжей налипли комья тяжелой глины.
Проволока оборвалась у той дороги, по которой уже шли телефонисты. У самой проволоки стояла батарейная двуколка.
- Где вас пречистая носила? - ругался Ханов. - Вот уже проволоку закрывают, еще пять минут - и мы бы уехали. Где же вас искать в такое? - Он ткнул кожаной рабочей перчаткой в тучу.
- А ты бы, бабушку твою за колеса, ждал бы на батарее. Уже давно бы уехали, - тупо отругивался Хрюков, с остервенением бросая катушки на двуколку.
- Выметайтесь, антиреллия! - закричал пехотный унтер в макинтоше, с которого текло. - Заноси рогатки! - крикнул он своим. Пехотинцы, мокрые, в комьях грязи, засуетились у тяжелых крестовин, обитых проволокой.
- Неужели там никого нет? - спросил Андрей, показывая рукой на юг.
- Вы последние, - сказал унтер, - не дождик - зацепили бы вас немчики.
Где-то в полосе дождя запел пулемет, брызнули частым треском винтовки.
- Выметайсь, выметайсь! - закричал унтер и, подобрав полы плаща, побежал наверх.
- За окопом вас Шишка дожидается, - вспомнил вдруг Ханов.
При мысли о седле тело Андрея приятно заныло.
"Как глупо все вышло, - думал, покачиваясь на легкой рыси. - Всё кольцовские штуки. Если бы попали в плен, то всё из-за Кольцова".
В темнеющей к вечеру сетке дождя рысила двуколка.
Сначала дороги были пусты, потом стали попадаться отходящие батареи, парки, кухни, обозы. Придорожные деревни были забиты до отказа отступающими. По дворам двуколки и телеги задирали на заборы крашеные оглобли. Из-под брезентов топорщилось походное добро. В халупах было темно. Спали.
В Покровское добрались глубокой ночью.
Поручик Алданов, мигая электрическим фонарем, встретил на дворе. Расспросил, а потом тоскливо прибавил:
- Ночевать негде, 'уда хочешь девайся.
- А вы где устроились?
- Да где-то там… Я еще не был. - Он неопределенно показал нагайкой в темноту.
Андрей пошел пристраивать Шишку.
"А где же переночевать? - с тоской думал он. - Где вещи?"
В хаосе телег смешавшихся на случайном бивуаке частей нельзя было ничего разобрать. Дождь бубнил по брезентам крупными каплями. Из-под телег, из-под брезентов глядели грязные, рваные сапоги. Какие-то фельдфебели и каптенармусы с фонариками месили грязь дворов, разыскивая своих.
Никто не отвечал на расспросы, никто ничего не знал.
Андрей открыл дверь ближайшей халупы. Электрический фонарь осветил человеческую кашу. Сапоги глядели частоколом рваных и кованых подметок. Лестница, ведущая на сеновал, показалась путем спасения, но и здесь встретили сапоги, выставленные на дождь…
В соседнем дворе то же самое. Андрей переступил через лежащее на пороге тело, думая, что в избе найдется свободное место. Изба встретила его стеною кислых и по-солдатски крепких запахов. Весь пол был занят телами. Пустая плетеная колыска висела над чуть колыхающейся массой спящих. Длинные ноги с босыми костлявыми пятками пальцами вниз свисали с печи в избу. Пальцы вздрагивали.
На краю деревни Андрей нашел крошечные, еще пустые сени. Дверь во внутреннее помещение была закрыта. Андрей рванул ее за деревянную рукоять. Кто-то выпал в сени, заругался - и сейчас же заснул на полу.
Сил больше не оставалось. Андрей поднял воротник кожанки и свернулся на земляном полу, выбросив непомещавшиеся ноги за порог, с которого стекали внутрь струи дождя. Навалилась тяжесть, мысли остановились сразу, оборвались… Дождь, неудобства - все было пустяком по сравнению с нечеловеческой усталостью…
Что-то мягкое пошло по руке, по подбородку. Андрей приоткрыл один глаз. В сером свете мелькнул на груди серый комок, покатился, задержался у кушака, скатился к ногам. Андрей с досадой двинул ногой. Рука вошла во что-то мокрое, склизкое, и от этого Андрей сразу же пришел в себя. Он весь был в птичьем помете. Вместо потолка над ним был куриный насест.
Но голова снова отяжелела, и дремота - уже не прежняя, гранитная, теперь как решето, как сетка от дождя - свалила его на прежнее место…
- Бидни оци солдаты, як ти собаки! - пропел над ним женский голос, и черные паруса юбок закачались над головой. Но Андрей и теперь не открыл глаз…
Только солнце смело усталость. Вместе с солнцем пришел Станислав.
- Ой, пане Андрею, где пан был? Пшепрашем, але пан весь в злоте. Ой, матка боска! - Он вскидывал руки кверху, качал головой, ахал и удивлялся.
- Пойдемте, пойдемте, у нас на сеновале так ладно, так ладно! Мы чуть на дворе не остались. Нашли сеновал, выгнали пехотинцев; лучше, чем халупа.
- Кто же выгнал?
- Ну, кто? Не Алданов же. Поручик Кольцов. Еднего по затылку смазал за то, же встенкнели глосно. Пошли ребята на дождь. Аж шкода было!
Чердак был высок, как дворец, и наполнен запахом сена. Здесь дымился самовар и стояли сундуки и кровати батарейных офицеров.
Из зеленой груды сена глядели синие носки Кольцова с дырой на пятке и белые чулки Соловина. На ящике стояли хлеб и масло.
Андрей швырнул грязную куртку в сторону, с усилием стащил мокрые пудовые сапоги и нырнул в душистую сплошную сушь сена.
Разбудили разговоры; лень было отрывать голову от пригретой подушки спрессовавшегося сена, глаза оставались закрытыми.
- Холм будем защищать. Несомненно, - говорил Кольцов. - Нам нужно закрепить за собой плацдарм на левом берегу Буга для будущего наступления.
- 'а'ого будущего наступления? - критически спросил Алданов. - Разве можно теперь мечтать о наступлении?
- Видно, что вы не были в Галиции, - кипятился Кольцов. - Вы теряете присутствие духа немедленно после первой неудачи. Счастье на войне меняется.
- Счастье меняется, но есть обстоятельства, 'оторые не меняются. Разве не ясно, что в этом отступлении обнаружилась наша полная беспомощность? Нас гонят 'а' стадо зверь'ов. Мы, в сущности, совсем неспособны ' сопротивлению.
- Значит, по-вашему, мы будем отступать и дальше?
- А вы вчерашнюю газету читали? Заметили, что уже идут бои у Владимира-Волынс'ого? А знаете, что это значит? Это значит, что немцы уже заняли плацдарм на правом берегу Буга. Нам грозит быть отрезанными от России. Еще неизвестно, уйдем ли мы из Польши.
Кольцов молчал. Не видя его, Андрей живо представил себе, как он грызет сейчас ногти со злым и упрямым видом - обычная поза Кольцова, когда он чувствовал, что доводы его разбиты, больше не действуют на собеседника и не заражают его самого.
- Ну что же, оставим Царство Польское, - решил он, однако, не сдаваться. - Собственно, такой план был в самом начале войны: оставить Царство Польское и начать боевые действия на рубежах Буга и Немана.
- А если немцы не удовольствуются и этими рубежами? - опять стал наступать Алданов.
- Вы рассуждаете как шпак. Видите, мы идем почти без боев - значит, немцы выдохлись, и мы где захотим, там и остановимся.
- По'а бежим, не поспевают, а остановимся - погонят опять. Чтобы остановиться, нужны снаряды, патроны, господин поручи'.
- Что у вас за привычка каркать и каркать! - с нескрываемой злобой закричал Кольцов.
- Да, вы правы, - на этот раз тихо ответил Алданов. - Молчать лучше.
- Семен, - послышался голос Соловина, - распорядись подать лошадь. Поеду в штаб дивизии.
Андрей выставил голову из-под куртки.