Правительство Токугава поощряло просвещение. Князю Иэясу, первому сёгуну из династии Токугава, приписывается следующее высказывание: "Как может человек, далекий от Пути Просвещения, должным образом управлять страной? Единственным способом приобщения к знаниям служат книги. Посему издание книг есть первый признак хорошего правителя". Под просвещением в ту пору понималось прежде всего приобщение к конфуцианскому учению, ставшему государственной идеологией. С этой целью в стране было создано множество школ, как правительственных, так и частных. Наряду с выходцами из привилегированного сословия возможность учиться в них получили и дети горожан.
С ростом грамотности возникла потребность в книгах. Дорогостоящие рукописи не могли удовлетворить возросший читательский спрос. С появлением в 20-х годах XVII века коммерческой печати широкое распространение получило книгопечатание способом ксилографии. Оттиснутые с резных деревянных досок, книги стали издаваться большими тиражами, с превосходными черно-белыми иллюстрациями и выполненным каллиграфической вязью текстом. Они были сравнительно недороги, доступны даже небогатым людям.
Значительное место в книжной продукции XVII века занимали произведения японской классической литературы X–XIV веков: "Повести Исэ", "Повесть о Гэндзи", "Записки у изголовья", "Дополненное собрание рассказов из Удзи", "Записки от скуки", "Собрание старых и новых песен Ямато", "Сто стихотворений ста поэтов" и др. В числе первых коммерческих изданий того времени оказывались и некоторые сочинения китайских авторов, например, собрание судебных казусов Гуй Ваньжуна "Сопоставление дел под сенью дикой груши" (XII в.) и сборник дидактических притчей XIII в. "Двадцать четыре примера сыновней почтительности". В ходе приобщения к литературному творчеству представители новой японской интеллигенции, формировавшейся главным образом из горожан и захудалых самурайских родов, осваивали художественное наследие прошлого.
На протяжении XVII столетия городская культура проделала большой путь. Чутко реагируя на происходившую в обществе смену нравственных приоритетов и эстетических предпочтений, она менялась сама и одновременно меняла облик того, что принято именовать японской художественной традицией. Эта культура демократична и носит по преимуществу светский характер. Буддийские идеи и символы, определявшие существо интеллектуальных и художественных движений предыдущих эпох, утратили свое универсальное значение и подверглись заметному переосмыслению под натиском новых представлений о мире, диктуемых опытом повседневной практической жизни и обусловленными ею ценностями.
Для обозначения земного бытия культура XVII века по-прежнему использовала известное еще со времен раннего средневековья слово "укиё" ("плывущий", быстротечный, изменчивый мир), но теперь оно отражало не столько буддийскую идею иллюзорности и непостоянства всего сущего, сколько представление о сиюминутных радостях и удовольствиях "мира сего":
Жизнь - всего лишь наважденье,
Но ведь хороша!..
Станет плоть бесплотной тенью,
Отлетит душа.
Наслаждайся же покуда,
Балуй естество:
Пей, да пой, да веруй в чудо -
Больше ничего!(Перевод А. А. Долина)
В XVII веке слово "укиё", не утратив традиционных смысловых коннотаций, приобрело и такие новые значения, как "чувственный", "легкомысленный", "современный". На языке эпохи выражение "одержимость укиё" означало пристрастие к посещению веселых кварталов, "разговоры об укиё" - пикантные сплетни, "напевы укиё" - модные песенки вроде приведенной выше, а если кого-нибудь называли "укиё-отоко", можно было не сомневаться, что речь идет о щеголеватом повесе. Укиё, изменчивый, превратный, но от этого тем более привлекательный, а главное, соразмерным человеку мир - краеугольное понятие культуры того времени.
Осознание самоценности земного бытия было открытием, за которым, однако, стоял духовный опыт культуры XIV–XVI веков, развивавшейся под знаком дзэн-буддизма. Дзэнская мысль о тождестве эмпирического и истинно сущего, суетных страстей и просветленного бесстрастия послужила той почвой, на которой взросла жизнелюбивая, гедонистическая культура XVII века. Сутолока повседневной жизни проникала в литературу, на театральные подмостки, в условно-декоративный мир живописи, освежая и обогащая язык искусства. Складывался новый художественный стиль, в котором "умозрение" средневекового художника вытеснялось реальным "зрением", а обобщающей символике классических образов противопоставлялась сила непосредственного чувства и яркость конкретного жизненного наблюдения.
Расцвет этого нового по духу и стилю искусства приходится на последнюю четверть XVII века - период, который, по выражению Дж. Сэнсома, стал для Японии "скромным ренессансом". Именно тогда, вдохновляя друг друга, творили поэт Мацуо Басё, драматург Тикамацу Мондзаэмон, живописец и мастер жанровой гравюры на дереве Хисикава Моронобу. К этому блистательному созвездию талантов принадлежал и Ихара Сайкаку.
"Это по-голландски!"
Имя Сайкаку прославили его прозаические сочинения, между тем свой путь в литературе он начал как поэт.
Подобно многим выходцам из состоятельных купеческих семей, завершив курс начального образования в приходской школе, он пятнадцатилетним юношей стал обучаться поэзии, что для человека с литературными амбициями было равнозначно получению серьезного филологического образования.
В то время непревзойденным мастером и наставником молодых поэтов считался Мацунага Тэйтоку (1571–1653). Он и его последователи с благоговением относились к традициям старины и прививали своим ученикам навыки виртуозного владения техникой версификации.
Годы ученичества были для Сайкаку временем погружения в мир классической литературы и приобщения к тайнам мастерства, однако жестко регламентированный набор поэтических средств ограничивал возможности самовыражения, без которого не мыслил себе творчества молодой поэт.
В 60-е годы XVII века большую известность в поэтических кругах приобрела возглавляемая Нисиямой Соином (1605–1682) осакская школа "Данрин", приверженцы которой экспериментировали со стихом, вводили в поэзию новые темы и образы, подсказанные городской жизнью того времени. Они стремились вернуть вознесшемуся над повседневностью литературному слову его первоначальную простоту и конкретность. Их излюбленным стилем был пародийный гротеск, наибольшим же признанием у них пользовались произведения, как можно менее похожие на "классические" образцы.
В среде сторонников этой школы получили распространение так называемые "докугин хайкай" - "сольные" выступления поэтов, пришедшие на смену коллективному сочинению "стихотворений-цепочек" (рэнга), одному из видов традиционного поэтического творчества. "Докугин хайкай" давали возможность стихотворцам вырабатывать собственный стиль, привносить в поэзию индивидуальное авторское начало.
Эта атмосфера творческой свободы и несогласия с традицией не могла не импонировать Сайкаку, который с первых же самостоятельных шагов на поприще поэта отстаивал за собой право писать иначе, чем требовал шлифовавшийся веками поэтический канон. В предисловии к одному из ранних стихотворных сборников он писал:
"Некто спросил: "Почему вы предпочитаете поэзию, свободную от общепринятых правил?" Отвечаю: "Мир поэзии сделался мутным. Лишь я один прозрачен. Зачем же, хлебая этот мутный суп, вылизывать еще и осадок?" И далее: "От стихов, которые приходится то и дело слышать, уши покрываются плесенью, а язык зарастает мхом. Они никуда не годятся и напоминают ворчание немощных стариков".
Идеалом Сайкаку было творчество, "свободное от общепринятых правил". Созерцательности средневековой рэнга он противопоставил спонтанность внезапной остроты, традиционной поэтической лексике - стихию просторечия, закрепленным в каноне законам поэтической дикции - живую, часто насмешливую разговорную интонацию.
Новации Сайкаку в области стихотворного языка вызывали критику со стороны поэтов-традиционалистов, пренебрежительно именовавших его "Голландцем". В те времена Голландия была единственной европейской страной, с которой торговала Япония, и поэтому воспринималась как символ всего чуждого, непривычного, экзотического, экстравагантного. "Даже малые дети в Нагасаки, - замечает в этой связи Дональд Кин, - кричали: "Это по-голландски!", когда кто-нибудь из них нарушал правила игры". Называя поэзию Сайкаку "голландской", ревнители чистоты поэтического стиля выводили его творчество за пределы искусства. В мире традиционной поэзии он и впрямь казался чужестранцем.