- Построен на славу, как ни один другой дом в городе, - говорил Гант.
Тем не менее он отказался купить его совместно с Элизой, и она с тоской в сердце увидела, как его за 8500 долларов купил С. Гринберг, богатый торговец старым железом. Еще до истечения года он продал пять участков позади дома, выходившие на Янси-стрит, за 1000 долларов каждый, а дом оценивался в 20 000 долларов.
- Мы к этому времени уже вернули бы свои деньги втройне, - расстраивалась Элиза.
В то время у нее не было денег для какого-нибудь значительного капиталовложения. Она копила и выжидала.
Состояние Уилла Пентленда в это время на глазок оценивалось в пятьсот - семьсот тысяч долларов. В основном оно было вложено в недвижимость, значительная часть которой - склады и дома - находилась возле вокзала.
Иногда алтамонтцы, и особенно молодые люди, которые часами околачивались возле аптеки Коллистера и мечтательно подсчитывали богатства местных плутократов, называли Уилла Пентленда миллионером. В то время миллионеры были незаурядным явлением в американской жизни - по всей стране их набралось бы не больше шести - восьми тысяч. Но Уилл Пентленд в их число не входил. На самом деле у него было только полмиллиона.
А вот мистер Гулдербилт был миллионером. Он приезжал в город на большом "паккарде", но потом вылезал из него и ходил по улицам, как все прочие люди.
Как-то Гант показал его Юджину. Мистер Гулдербилт входил в банк.
- Вот он! - прошептал Гант. - Видишь его? Юджин машинально закивал. Говорить он не мог.
Мистер Гулдербилт был низеньким щеголеватым человеком в черной шляпе, в черном костюме и с черными усами. Руки и ноги у него были маленькие.
- У него больше пятидесяти миллионов долларов, - сказал Гант. - А посмотреть на него, так не догадаешься, верно?
И Юджин начал грезить об этих денежных князьях, живущих по-княжески. Он хотел бы, чтобы они ездили по улицам в каретах с гербом, в сопровождении конного эскорта ливрейных лакеев. Он хотел бы, чтобы их пальцы были унизаны тяжелыми перстнями, чтобы их одежда была подбита горностаем, чтобы их женщины сверкали мозаичными диадемами из аметистов, бериллов, рубинов, топазов, сапфиров, опалов и изумрудов и носили бы ожерелья из огромных жемчужин. И он хотел бы, чтобы они жили во дворцах с алебастровыми колоннами, ели в величественных залах за огромным кремового цвета столом на старинном серебре - ели диковинные яства: набухшие жирные сосцы раскормленных беременных свиней, масляные грибы, живых лососей, томлёных зайцев, сомовьи усы под восхитительным острейшим соусом, языки карпов, садовых сонь и верблюжьи копыта; чтобы они ели янтарными ложками в брильянтах и карбункулах и пили из агатовых чаш, инкрустированных гиацинтами и рубинами, то есть имели бы всё, чего мог бы пожелать эпикуреец Мамона.
Юджину довелось познакомиться только с одним миллионером, чьё поведение на людях удовлетворяло его, но этот миллионер, к несчастью, был сумасшедшим. Фамилия его была Саймон.
Саймону, когда Юджин в первый раз его увидел, было лет пятьдесят. У него была сильная, довольно грузная невысокая фигура, худое загорелое лицо, запавшие щёки, всегда чисто выбритые, но иногда располосованные его крепкими ногтями, и большой узкий рот, слегка изогнутый книзу - выразительный, чуткий, порой озарявший всё его лицо яростной демонической радостью. У него были густые прямые волосы с сильной проседью; он аккуратно их причёсывал и зализывал на висках. Одежда у него была свободная и прекрасного покроя - он носил тёмный сюртук с широкими серыми брюками, шёлковые рубашки в широкую полоску, такие же воротнички и пышные свободно повязанные галстуки. Его жилеты были кирпично-красными в клетку. Вид у него был очень элегантный.
Саймон и два его надзирателя явились в "Диксиленд", когда некоторые недоразумения в алтамонтских отелях вынудили их искать приюта в частном доме. Они сняли две комнаты со спальной верандой и заплатили очень щедро.
- Пф! По-моему, он нисколько не болен, - убеждала Элиза свою дочь. - Он очень спокойный и ведёт себя как нельзя лучше.
В этот момент наверху раздался пронзительный вопль, за которым последовал взрыв дьявольского хохота. Юджин вне себя от восторга запрыгал по холлу, испуская поросячий визг. Бен нахмурился, по его губам пробежал быстрый отблеск, и он отвёл жёсткую белую руку, словно собираясь дать младшему брату затрещину. Но вместо этого он мотнул головой в сторону Элизы и сказал с тихим презрительным смешком:
- Ей-богу, мама, я не понимаю, зачем ты берёшь их со стороны. У тебя их достаточно и в собственной семье.
- Мама, ради всего святого… - в ярости начала Хелен.
В эту минуту из наружного сумрака в холл вошёл Гант; он нёс пятнистый пакет свиных отбивных и что-то риторически бормотал себе под нос. Сверху донёсся ещё один долгий раскат хохота. Гант в растерянности остановился как вкопанный и задрал голову. Люк, внимательно прислушивающийся у лестницы, громко фыркнул, а Хелен, чьё раздражение сразу сменилось досадливой весёлостью, подошла к отцу и в ответ на его вопросительный взгляд несколько раз ткнула его в рёбра.
- А? - спросил он недоуменно. - Что это?
- Мисс Элиза поселила наверху сумасшедшего, - хихикнула Хелен, наслаждаясь его изумлением.
- Господи Иисусе! - отчаянно взвыл Гант, быстро облизнул большой палец, возвёл маленькие серые глазки к своему Творцу с выражением преувеличенной мольбы и дёрнул огромной лопастью носа. Затем он тяжело шлёпнул себя по бокам, словно смиряясь с неизбежным, и принялся расхаживать взад и вперёд, негодующе ворча. Элиза стояла как скала, переводя взгляд с одного на другого, её губы быстро подёргивались, на белом лице застыли обида и огорчение.
Наверху вновь раздался долгий весёлый вой. Гант остановился, перехватил взгляд Хелен и вдруг против воли заулыбался.
- Господи, смилуйся над нами! - посмеивался он. - Мы не успеем оглянуться, как она разместит здесь весь барнумовский цирк.
Тут по лестнице, исполненный сдержанного величественного достоинства, спустился Саймон в сопровождении своих спутников - мистера Гилроя и мистера Флэннегана. Оба стража были красны и тяжело дышали, словно после какого-то значительного физического напряжения. Саймон, однако, сохранял свою обычную безупречную лощёную корректность.
- Добрый вечер, - сказал он любезно. - Надеюсь, я не заставил вас ждать? - Тут он заметил Юджина.
- Подойди сюда, мальчик, - сказал он ласково.
- Ничего, ничего, - подбодрил Юджина мистер Гилрой. - Он и мухи не обидит.
Юджин приблизился к магнату.
- И как же вас зовут, молодой человек? - спросил Саймон со своей прекрасной сатанинской улыбкой.
- Юджин.
- Чудесное имя, - сказал Саймон. - Всегда старайтесь быть его достойным. - Небрежным царственным жестом он опустил руку в карман сюртука и под изумлённым взглядом мальчика извлёк из него пригоршню монет в пять и десять центов.
- Всегда заботься о птичках, мой мальчик, - сказал Саймон и высыпал деньги в сложенные ладони Юджина.
Все неуверенно посмотрели на мистера Гилроя.
- Ничего, ничего! - сказал мистер Гилрой весело. - Он этого и не заметит. Там ещё много осталось.
- Он же мультимиллионер, - с гордостью объявил мистер Флэннеган. - Мы каждое утро даём ему четыре-пять долларов мелочью, чтобы он их расшвыривал, как ему заблагорассудится.
Саймон вдруг заметил Ганта.
- Берегитесь электрических скатов! - воскликнул он. - Помните про "Мэн"!73
- Знаете что, - со смехом сказала Элиза, - он вовсе не такой сумасшедший, как вы думаете.
- Всё верно, - сказал мистер Гилрой, заметив усмешку Ганта. - Электрические скаты - это такие рыбы. Они водятся во Флориде.
- Не забывайте птичек, друзья мои, - сказал Саймон, выходя в сопровождении своих спутников. - Заботьтесь о птичках.
Они очень к нему привязались. Он как-то подходил ко всему строю их жизни. Никого из них не смущало соприкосновение с безумием. Его сатанинский смех внезапно врывался в цветущую тьму весны из комнаты, в которой он был заперт, - Юджин слушал с восторженным трепетом и засыпал, не в силах забыть улыбку тёмного расцветающего зла, широкий карман, тяжело побрякивающий монетами.
Ночь, шорох мириад маленьких крыл. Подслушанный плеск воды внутренних морей.
…И воздух будет полон тёплогорлых птичьих трелей, стряхивающих сливы. Ему было почти двенадцать лет. Он покончил с детством. И по мере того, как созревала весна, он всем своим существом впервые ощутил во всей полноте блаженство одиночества. В лёгкой ночной рубашке он стоял в темноте у выходящего в сад окна маленькой комнаты гантовского дома, впивал сладостный воздух, наслаждался укромностью мрака, слышал тоскливый вопль гудка, уносящийся на запад.
Тюремные стены собственного "я" глухо сомкнулись вокруг него, он был полностью замурован пластичной силой своего воображения - теперь он уже научился механически проецировать вовне приемлемый для всего остального мира поддельный образ самого себя, предохранявший его от непрошеных вторжений. Он больше уже не подвергался на переменах пытке бегством и преследованием. Теперь он учился не в начальных классах, теперь он был одним из старшеклассников. С девяти лет, ожесточённым штурмом одолев упрямство Элизы, он начал стричься коротко. И больше не страдал из-за своих кудрей. Но он рос, как сорная трава, и уже был на два дюйма выше матери; он был крупнокостным, но очень худым и хрупким - на этих костях не было мяса; когда он шёл размашистым шагом, чуть подпрыгивая, нелепо длинные, худые и прямые ноги придавали ему странное сходство с ножницами.