Они со вкусом отдыхали в тёплой беспредельной усталости затихшей типографии; на втором этаже комнаты редакции, залитые зеленовато-жёлтым светом, раскинулись, точно расслабившиеся после работы люди. Мальчишки-разносчики разошлись по своим маршрутам. Помещение, казалось, дышало медленно и утомлённо. Напоенный зарёй воздух овевал прохладой их лица. Небо на горизонте становилось жемчужным.
Жизнь в сиреневом мраке пробуждалась странными резкими обломками. Наполняя стуком копыт звонкую улицу, могучая гнедая кобыла миссис Гулдербилт тащила и тащила вперёд позвякивающий кремово-жёлтый фургон, уставленный по самый верх бутылками с густым, особо жирным дорогим молоком. Возница, молодой деревенский парень со свежим цветом лица, благоухал запахом свежего пота и молока. Восемь миль по росистым, звёздным полям и лесам Билтберна, высокие кирпичные ворота с английской сторожкой и - город.
В отеле "Писга" напротив вокзала негромко скрипнула последняя дверь; крадущиеся шаги ночи смолкли; мисс Бернис Редмонд дала негру-швейцару восемь долларовых бумажек и решительно отправилась спать, распорядившись, чтобы её не будили до часу дня; маневровый паровоз стучал вагонами на путях; за билтбернским разъездом Том Клайн дал гудок, размеренный и печальный. К этому времени номер третий разнёс сто сорок две из своих газет, - чтобы обойти остальные восемь домов Орлиного тупика, ему нужно было только подняться по скрипучим деревянным ступенькам на обрыве. Он с тревогой поглядел на восток через раскинувшийся по горам и долам Негритянский квартал - за перевалом Бердсай небо было жемчужно-серым, и звёзды словно тонули в нём. Времени осталось маловато, подумал он. У него было мясистое лицо блондина - бледное, густо заросшее золотистым пушком. Подбородок у него был длинный и толстый, срезанный к шее. Он провёл языком по растрескавшейся выпяченной нижней губе.
Четырёхцилиндровый семиместный "хадсон" модели 1910 года с нарастающим ревом пьяно рванулся от тротуара перед вокзалом, вылетел на ровное протяжение Саут-Энд-авеню, где негры ещё спали, - тут обычно проводили состязания пожарные, - и помчался к городу со скоростью почти пятьдесят миль в час. Вокзал тихо заворочался во сне: под пустыми навесами прокатывалось негромкое эхо, деловито стучали молотки по вагонным колёсам, по каменному полу зала ожидания металлически пощёлкивали каблуки. Негритянка сонно выплеснула воду на каменные плиты и начала лениво и сумрачно водить по полу серой набухшей тряпкой.
Теперь была половина шестого. Бен вышел из дома в сад в двадцать пять минут четвертого. Ещё через сорок минут проснётся Гант, оденется и разведёт утренний огонь в камине и плите.
- Бен, - сказал Гарри Тагмен, когда они вышли из расслабившейся редакции, - если Джимми Дин ещё раз начнёт командовать в типографии, пусть ищут для своего поганого листка другого печатника. Какого чёрта! Я могу получить работу в "Атланта конститьюшен", как только захочу.
- А сегодня он приходил? - спросил Бен.
- Да, - ответил Гарри Тагмен. - И тут же ушёл. Я сказал ему, чтобы он убирался наверх.
- Бога ради! - отозвался Бен. - А что он сказал?
- Он сказал: "Я же редактор! Я редактор этой газеты". - "А мне плевать, - сказал я, - будь вы хоть соплёй президента. Если хотите, чтобы газета сегодня вышла, держитесь подальше от типографии". И будьте покойны, он убрался!
В прохладном жемчужно-голубом сумраке они обогнули угол почтамта и пошли наискосок через улицу к закусочной "Юнида" № 3. Это был узкий зал, в двенадцать футов шириной, втиснутый между оптическим магазином и сапожной мастерской, которую содержал грек.
Внутри на табурете сидел доктор Хью Макгайр и терпеливо, по одному, насаживал большие бобы на зубцы своей вилки. В воздухе вокруг него плавал густой запах кукурузного виски. Его плотные искусные руки мясника, обросшие волосами по самые пальцы, крепко сжимали вилку. Лицо с обвислыми щёками было покрыто большими коричневыми пятнами. Когда Бен вошёл, он обернулся, по-совиному заморгал и в конце концов сфокусировал на нём взгляд выпученных, налитых кровью глаз.
- Здорово, сынок, - сказал он своим лающим добродушным голосом. - Чем могу помочь?
- О, бога ради! - сказал Бен, презрительно усмехаясь и дёрнув головой в сторону Тагмена. - Нет, только послушать!
Они сели у ближнего конца стойки. В эту минуту в закусочную вошёл "Конь" Хайнс, гробовщик, похожий - хотя он вовсе не был худым - на скелет, облачённый в чёрный сюртук. Его длинный выпяченный рот по-лошадиному раскрылся в профессиональной улыбке, открыв крупные лошадиные зубы на белом, густо накрахмаленном лице.
- Господа, господа, - сказал он без всякой видимой причины, энергично потирая узкие руки, словно было холодно. Его ладони постукивали друг о дружку, как высохшие кости.
Коукер, специалист по лёгким, который с сардоническим интересом следил за тем, как Макгайр гарпунит бобы, теперь извлёк длинную сигару из своего черепа и, зажав её в тёмных пальцах, похлопал соседа по плечу.
- Нам лучше уйти, - слегка ухмыльнулся он, кивнув в сторону "Коня" Хайнса. - Если нас увидят вместе, это могут дурно истолковать.
- Доброе утро, Бен, - сказал "Конь" Хайнс, присаживаясь справа от него. - Ну как, все у вас здоровы? - прибавил он негромко.
Бен искоса хмуро поглядел на него, затем рывком повернул голову к раздатчику, и по его губам пробежал горький отблеск.
- Доктор, - сказал Гарри Тагмен с заискивающей почтительностью, обращенной ко всему врачебному сословию, - сколько вы берёте за операцию?
- Какую операцию? - секунду спустя рявкнул Макгайр, пронзив ещё один боб.
- Ну… аппендицита, - сказал Гарри Тагмен, потому что ничего другого ему в голову не пришло.
- Триста долларов после того, как вскроем брюшную полость, - сказал Макгайр и, закашлявшись, отвернулся.
- Вы тонете в своих выделениях, - сказал Коукер с жёлтой усмешкой. - Как старуха Слейден.
- Господи! - воскликнул Гарри Тагмен, ревниво подумав об упущенной новости. - Когда она преставилась?
- Сегодня ночью, - ответил Коукер.
- Чёрт, очень грустно, - сказал Гарри Тагмен с большим облегчением.
- Я только что кончил её обряжать, - мягко сказал "Конь" Хайнс. - Одна кожа да кости. - Он с сожалением вздохнул, и на мгновение его варёные глаза увлажнились.
Бен отвернул хмурое лицо, как будто его тошнило.
- Джо! - сказал "Конь" Хайнс с профессиональной шутливостью. - Налейте-ка мне кружечку этой бальзамировочной жидкости. - Он мотнул своей лошадиной головой в сторону кофеварки.
- О, бога ради! - с отвращением пробормотал Бен. - Вы хоть руки моете перед тем, как пойти сюда? - раздражённо воскликнул он.
Бену было двадцать лет. Мужчины не замечали его возраста.
- Не хотите ли холодной свинины, сынок? - спросил Коукер со своей злокозненной жёлтой усмешкой.
Бен поперхнулся и прижал руку к животу.
- Что случилось, Бен? - тяжело засмеялся Гарри Тагмен и хлопнул его по спине.
Бен встал с табурета, взял свой кофе и кусок коричневого мясного пирога и сел с другого бока Гарри Тагмена. Все засмеялись. Тогда он, ещё больше нахмурившись, мотнул головой в сторону Макгайра.
- Чёрт побери, Таг, - сказал он. - Они нас взяли в тиски.
- Вы только его послушайте, - сказал Макгайр Коукеру. - Одна порода. Я принимал этого мальчика, выходил его от тифа, помог его старику выкарабкаться из семисот запоев, и за все мои хлопоты меня с тех пор на восемнадцать ладов обозвали сукиным сыном. Но пусть у кого-нибудь из них заболит живот, - добавил он с гордостью, - и вы увидите, как быстро они ко мне прискачут. Верно, Бен? - спросил он, поворачиваясь к нему.
- Нет, только послушать! - сказал Бен, раздражённо смеясь, и погрузил в кружку острое лицо. Его горечь наполнила закусочную жизнью, нежностью, красотой. Они смотрели на него пьяными добрыми глазами - на его серое презрительное лицо и на отблеск улыбки одинокого демона.
- И я вам ещё кое-что скажу, - объявил Макгайр, тяжело поворачиваясь к Коукеру. - Если кого-нибудь из них придётся резать, вы увидите, кто этим займётся. А как по-твоему, Бен? - спросил он.
- Чёрт побери, Макгайр, - сказал Бен. - Если вы когда-нибудь соберётесь меня резать, уж я позабочусь, чтобы вы перед этим перестали выписывать кренделя.
- Идёмте, Хью, - сказал Коукер, толкая Макгайра под лопатку. - Перестаньте гонять бобы по тарелке. Ну-ка, сползайте или валитесь с этого проклятого табурета, мне всё равно.
Макгайр, погрузившись в пьяную задумчивость, бессмысленно уставился на свои бобы и вздохнул.
- Да идёмте же, дурень! - сказал Коукер, вставая. - У вас через сорок пять минут операция.
- О, бога ради! - сказал Бен, отрывая лицо от коричневой кружки. - Кто жертва? Я пришлю цветы.
- …все мы рано или поздно, - пыхтел Макгайр сквозь припухшие губы. - Богатые и бедные равно. Сегодня жив, а завтра умер. Не имеет значения… никакого значения.
- Ради всего святого! - раздражённо крикнул Бен Коукеру. - Неужели вы позволите ему оперировать в таком виде? Почему бы вам их просто не перестрелять?
Коукер оторвал сигару от длинного, малярийно усмехающегося лица.
- Но ведь он только немного разогрелся, сынок, - сказал он.
Перламутрово-жемчужный свет омывал край сиреневой темноты; границы света и темноты стежками ложились на горы. Утро, как жемчужно-серый прилив, катилось по полям и склонам, быстро вливаясь в растворимую тьму.