После года бродяжничества из Нового Орлеана вернулся Стив. Едва он почувствовал, что надёжно утвердился дома, вслед за извечным хныканьем вновь заявило о себе прежнее нелепое хвастовство.
- Стиви может и не работать, - говорил он. - У него хватает ума заставлять других работать на себя. - Он с вызовом подразумевал тут подделку подписи Ганта на мелких чеках. Стив видел себя опытным мошенником, хотя у него никогда не хватало духа попробовать своё искусство на ком-нибудь другом, кроме отца. В те дни люди зачитывались историями Уоллингфорда "Богатей-Не-Зевай"57 о мгновенно приобретённом богатстве - этот романтический преступник вызывал горячее восхищение.
Стиву перевалило за двадцать. Он был немного выше среднего роста, у него было шишковатое лицо, желтоватая кожа и несильный приятный тенор. Каждый раз, когда его старший брат возвращался, Юджин испытывал отвращение и ужас: он знал, что всё бремя визгливой мелочной тирании и непристойных пьяных выходок ляжет на тех, кто физически наименее способен защитить себя, а это включало Элизу и его самого. Физическую боль он ещё мог стерпеть, но эта подленькая трусость, слабость и слюнявые примирения были непереносимы.
Однажды Гант, который время от времени пытался подобрать своему сыну какое-нибудь постоянное занятие, послал его установить небольшой памятник на деревенском кладбище. Юджина послали с ним. Стив прилежно трудился под палящим солнцем в течение часа, всё больше и больше раздражаясь из-за жары, из-за резкого кладбищенского запаха бурьяна и земли, из-за собственной ненависти к любой работе. Юджин напряжённо ждал нападения, которое, как он знал, было неизбежно.
- Чего ты тут стоишь! - взвизгнул наконец Старший Брат, подняв голову в припадке бессильной злобы. Он с силой ударил мальчика по голени тяжёлым гаечным ключом, который держал в руке, и свалил его с ног. Тут же он был парализован - не раскаянием, а страхом, что Юджин покалечен серьёзно и этого не удастся скрыть.
- Ты не ушибся, братишка? Не ушибся? - спросил он дрожащим голосом, трогая Юджина грязными жёлтыми руками. И он начал мириться - то, чего Юджин боялся больше всего, - хныча, обдавая ёжащегося брата вонючим дыханием, упрашивая ничего не говорить дома о случившемся. Юджина отчаянно затошнило: затхлый запах Стива, липкий нездоровый пот, отдававший никотином, прикосновение этой нечистой плоти наполняли его гадливым ужасом.
Однако форма и посадка его головы, его развязная походка ещё хранили что-то от его погубленной юности - и женщин иногда влекло к нему. Поэтому ему выпала удача стать любовником миссис Селборн в то первое лето, когда она приехала в "Диксиленд". По вечерам её грудной смех звенел на тёмной веранде, они гуляли по тихим улицам иод шелестящей листвой, они вместе отправлялись в Риверсайд и уходили за полосу праздничных огней на тёмные песчаные тропинки у реки.
Но когда она подружилась с Хелен, увидела, с каким отвращением относятся младшие Ганты к своему брату, и убедилась, сколько вреда ей уже причинила близость с этим хвастуном, который в доказательство своей неотразимости без конца козырял её именем во всех бильярдных города, она порвала с ним - тихо, неумолимо, нежно. И, возвращаясь в "Диксиленд" каждое лето, она встречала невинной и простодушной улыбкой все его непристойные намёки, его многозначительные угрозы и злобные разоблачения за её спиной. Её привязанность к Хелен была искренней, но, кроме того, и стратегически полезной, и она это чувствовала. Девушка знакомила её с красивыми молодыми людьми, устраивала для неё вечеринки и танцы у Ганта и у Элизы, была практически участницей её интриг, обеспечивая ей уединение, молчание и темноту, и гневно защищала её, когда поднимался злорадный шепоток.
- Что вы о ней знаете? Вы не знаете, что она делает. И вы бы говорили про неё поосторожнее. У неё ведь есть муж, который за неё заступится. Вот получите когда-нибудь пулю в лоб.
Или же без такой уверенности:
- Ну, мне всё равно, что о ней говорят. Мне она нравится. Она очень симпатичная. В конце-то концов, что мы о ней точно знаем? Никто не может доказать, что всё это не вранье.
И теперь каждую зиму Хелен ненадолго уезжала погостить в южнокаролинский городок, где жила миссис Селборн, и, возвращаясь, восторженно рассказывала, как её принимали, какие званые вечера устраивали "в её честь", как щедро угощали гостей. Миссис Селборн жила в том же городе, что и Джо Гэмбелл, молодой приказчик, с которым была помолвлена Дейзи. Он не скупился на двусмысленные намёки в адрес миссис Селборн, но с ней держался угодливо, смущённо, почтительно и без возражений принимал съестные припасы и одежду, которые она присылала ему в подарок после его женитьбы.
Дейзи вышла замуж в июне того года, когда Элиза купила "Диксиленд", и свадьба была устроена на широкую ногу в большой столовой "Диксиленда". Гант и двое его старших сыновей смущенно ухмылялись, стеснённые непривычными фраками, а Пентленды, свято блюдя традиции семейных свадеб и похорон, прислали подарки и явились сами. Уилл и Петт преподнесли новобрачным набор тяжёлых ножей для разрезания жаркого.
- Надеюсь, у вас всегда будет что ими резать, - сказал Уилл, строгая свою ладонь и подмигивая Джо Гэмбеллу.
Юджин запомнил недели лихорадочных приготовлений, примерок, репетиций, истерик Дейзи, которая смотрела на свои ногти, пока они не синели, и великолепие последних дней - прибытие подарков, дом, непривычно праздничный из-за пушистых ковров и цветов, роковой миг соединения их жизней в переполненной столовой, жужжащий монотонный шотландский голос пресвитерианского священника, нарастающее торжество музыки, когда приказчик из бакалейной лавки получил супругу. Позже - суматоха, поздравления, истерика женщин. Дейзи, неудержимо рыдающая в объятиях Бет Пентленд, их дальней родственницы, которая приехала со своим благодушным краснолицым мужем, владельцем нескольких бакалейных лавок в одном из городов Южной Каролины, привезла подарки, а также огромную дыню и особенно была расположена поплакать, так как после венчания обнаружила, что платье, над которым она трудилась несколько недель, она в спешке надела наизнанку.
И Дейзи более или менее окончательно ушла из жизни Юджина, хотя в последующие годы он виделся с ней во время родственных визитов, которые постепенно становились всё реже. Приказчик из бакалейной лавки решился на единственный смелый шаг в своей жизни: он покидал хлопковый городок, в котором протекли все годы его жизни, и всё, к чему привык: длинные ленивые часы работы за прилавком, медлительные пересуды горожан и долговязых владельцев хлопковых плантаций. Он устроился коммивояжером в продовольственную фирму - центром его операции должен был стать город Огаста в штате Джорджия, но ему предстояли поездки по самому дальнему Югу.
Это выкорчёвывание прежних корней, этот рискованный переезд в новые края, чтобы нажить состояние и завоевать более солидное положение в обществе, были его свадебным подарком жене, смелым, но наперёд уже испорченным неуверенностью, опасениями и его крестьянским недоверием к новым местам, к новым лицам, к новым разлукам - ко всему, что было непохоже на жизнь его деревни.
- Другого такого места, как Гендерсон, не найти, - говорил он с самодовольной и раздражающей преданностью этому приюту расслабляющего безделья, красной глины, невежества, сплетен и суеверий, в сиянии которого он вырос.
Но он уехал в Огасту и начал свою новую жизнь с Дейзи в меблированных комнатах. Ей исполнился двадцать один год, она была тоненькой краснеющей девушкой, которая прекрасно играла на рояле - без ошибок, академически, с бойким туше и без всякого воображения. Юджину она всегда вспоминалась как-то смутно.
Ранней осенью в год её свадьбы Гант поехал в Огасту и взял с собой Юджина. Оба они были возбуждены до крайности; ожидание под палящим солнцем на сонной узловой станции Спартанберг, поездка в ветхом дачном вагоне, которые тогда ещё ходили по ветке к Огасте, горячая спёкшаяся осенняя земля, пологие холмы предгорий и сосновые леса - оба впивали каждую подробность ландшафта жадными глазами, полными жажды приключений. Бродяжнический дух Гапта истомился без путешествий; для Юджина Сент-Луис был далёкой нереальностью, но в нём пылало видение изобильного Юга, даже ещё более странное, чем его страстная зимняя тоска по закутанному в снега Северу, которую глубокие, но недолговечные снега Алтамонта, непривычное катание на коньках и санках с крутых склонов вдруг пробуждали в нём вместе с северной жаждой - жаждой мрака, бури, ветров, ревущих над землёй, и торжествующего уюта тёплых стен, понятной, пожалуй, только южанину.
И город Огасту он увидел не в серых скучных тонах реальности, но как человек, разбивающий окно, чтобы приобщиться к сказочному празднику мира, как человек, который жил в тюрьме и обретает жизнь и землю на розовой заре, как человек, который жил среди невероятных книжных образов и обретает в путешествии только расширение и подтверждение их - вот так он увидел Огасту: свежеомытыми глазами ребёнка, в блеске и волшебстве.
Они пробыли там две недели. Ему в основном запомнились бурые пятна, оставшиеся после недавнего наводнения, которое захлестнуло город и затопило его подвалы, широкая главная улица, душистая сверкающая аптека, которая, казалось ему, пахла всеми специями его фантазий, холмы и поля Айкена в Южной Каролине, где он тщетно высматривал Джона Рокфеллера (легендарного принца, который, как он слышал, приезжал туда охотиться) и дивился тому, что два штата соединяются совсем незаметно, без видимых признаков, и ещё - хлопкоочистительная фабрика, где он видел, как гигантский пресс сдавливал большие растрёпанные кипы хлопка-сырца в тугие аккуратные тюки вдвое меньшего размера.