Девка тотчас же стала скрестись. Сигизмунд вытащил швабру и досадливо поглядел на полоумную. Она помялась на пороге, а потом пошла ко входной двери. По пути несколько раз оглядывалась. У входной двери остановилась, проговорила что-то. То ли опыт собачника подсказал, то ли к девкиному юродству уже попривык, только дошло до Сигизмунда, чего девка добивается. На улицу она просится. Она и в тот раз просилась, да только он не понял. - Что? - сказал он. - Пепси-кола знать о себе дает? Идем. Он взял ее за локоть и потащил от входной двери к туалету. Она привычно упиралась. Сигизмунд приоткрыл дверь, кивнул на унитаз. На лице девки показалась мучительная тоска. И явное нежелание что-либо понимать... И что они такое там, на Охте, с ней сделали? Говорят, сейчас "белые братья" людей и зомбируют, и мозги промывают - в животных превращают. Не хватало еще, чтобы такие сюда заявились. Сигизмунд подтолкнул ее, как-то сходу усадил на унитаз и вышел, хлопнув дверью. И тут же пожалел, что не показал, как за ручку дергать. * * * Девка угомонилась через полчаса. Были слышны уже на улице первые утренние машины. Сигизмунд курил и с тоской думал о завтрашнем дне. Глава вторая Следующий день оправдал опасения Сигизмунда и даже с лихвой их превзошел. Поспать, конечно, так и не удалось. Выпил слишком много кофе - вот и перевозбудился. Сидел как сыч, злой на весь белый свет. Знал: ходить ему сегодня с головной болью. Да и без всякого кофе жгучая досада на самого себя не дала бы глаз сомкнуть. Надо же было столь бездарно вляпаться. Выгод, похоже, не поимеешь, а вот неприятностей огребешь - выше крыши. От курева во рту аж горько было. Встал, пошел зубы чистить. Заодно и побриться. Сигизмунд намылил физиономию и уставился на себя в зеркало. Замер. Вообще-то он всегда представлял себя немного более мужественным и красивым, нежели тот образ, который обычно глядел на него из зеркал. Подбородок потверже, складка рта порешительнее. И нос не "уточкой", а прямой, рубленый. Старательнее всего Сигизмунд не замечал некоторой одутловатости своего лица - той, которую Гоголь назвал бы "редькой вверх". То, что сейчас глядело на Сигизмунда, на фоне белой пены имело неприятный желтушный оттенок. И Сигизмунд вовсе не выглядел суровым и недовольным, как ему представлялось в мечте. Он выглядел невыспавшимся и несчастным. В ванной застоялся дымно-кисловатый душок. От девки, что ли, остался? Потом сообразил: одежда девкина пахнет. Хоть и в мешок полиэтиленовый засунута, а даже и оттуда шибает. Вот ведь зараза. Сигизмунд покончил с бритьем. Девкино присутствие стало казаться назойливым. Сигизмуд и жил-то один, не допускал к себе женщин больше, чем на одну ночь, лишь потому что с некоторых пор совершенно не выносил чужих. Вечно начинают повсюду валяться колготки, квартира наполняется чужими запахами. Неприятный девкин запах заставил Сигизмунда вернуться мыслями к приблудной дуре. Ишь, спит себе, закрытая на швабру, и горя не ведает. Птичка божия не знает... Паспорт-то хоть у птички есть? Или иной аусвайс? Все эти граждане и гражданочки, которые наполовину не в ладах с законам, стараются при себе аусвайсы носить. На всякий случай. Он наклонился над мешком и брезгливо вытащил оттуда пропахшую дымом и потом одежду. Накладных карманов ветхая роба не имела. Внутренних тоже. Одежка была сшита из странной ткани. Грубой, как дерюга. Правда, заношена была до мягкости, словно ветхая джинса. И сшито на руках. Гринписовка какая-нибудь, что ли? Китов спасает. Он отложил в сторону платье и взялся за пояс. Приметный пояс. Тоже в фольклорном духе. Пряжка - явный самопал. Медь, похоже. Заношена и вытерта, а работа красивая - клювастый кто-то, вроде птицы, только вместо туловища ленты переплетенные.