Парадоксально и удивительно, что в годы застоя и деспотии окружающей жизни именно литература несла между строк свет человечности, которую никакие цензоры уже не в силах были вымарать. Вспомним хотя бы "Не хлебом единым" и "Белые одежды" Дудинцева, "Обелиск" Василя Быкова, "Хранитель древности" Юрия Домбровского. "Свет невечерний", по выражению отца Сергея Булгакова, оставил души, испарился. И это вовсе не борьба с Богом, хотя она могла быть понята после всего того страшного, что произошло в прошлом веке. В годы деспотии Бог часто спасал индивида: в своей вере тот внутренне был защищен, пусть в камере тюремной или лагере. Сейчас как бы защита эта исчезла – человек оголен перед миром. Осиротевший в экзистенциальном смысле, оставленный Богом, обращается он к теме насилия и убийства, делая ее центральной на рубеже второго и третьего тысячелетий. Сквернословие, как сопутствующий феномен этого поветрия, подобно тле насилия проникает в мировую литературу. К примеру, русское слово "мат" в течение 70-и лет советской власти опасно соседствовало со священным словом "материализм" Был истмат и истый мат. Причем истый мат намного правдивей выражал реальность, чем истмат – исторический материализм. Пришло полное раскрепощение, и в начале мат с восторгом воспринимался в новых произведениях, как некое освобождающее начало, свобода души, пощечина фальши. Но со всем этим мат несет в своей сущности унижение и говорящего и слушающего, и, главное, агрессивность и насилие.
Конечно, понимание всего этого не делает этот путь менее опасным. Неизвестно куда может завести словесное насилие, развязывающее руки, а не только язык, убийство без суда и следствия. Убиенные души, как показывает история человечества, из мира сего не исчезают.
Удивительно, как один писатель, не любящий творчество другого, то ли из этой нелюбви, то ли из желчности своего характера, устами своего героя вообще отрицает наказание. Речь о Бунине, который говорил о том, что будь его воля, он бы полностью отредактировал Достоевского. В 1916 году, уже стоя над бездной готовых разразиться братоубийственных войн, Бунин пишет рассказ "Петлистые уши" полемизируя с Достоевским. Герой рассказа Соколович говорит Левченко: "...Страсть к убийству и вообще ко всякой жестокости сидит, как вам известно, в каждом. А есть и такие, которые испытывают совершенно непобедимую жажду убийства – по причинам весьма разнообразным, например, в силу атавизма или тайно накопившейся ненависти к человеку – убивают, ничуть не горячась, а убив, не только не мучаются, как принято это говорить, а наоборот, приходят в норму, чувствуют облегчение – пусть даже их гнев, ненависть, тайная жажда крови вылились в форму мерзкую и жалкую... Довольно людям лгать, будто они так уж содрогаются от крови. Довольно сочинять романы о преступлениях и наказаниях, пора написать о преступлении без всякого наказания.
Состояние убийцы зависит от его точки зрения на убийство, от того, ждет он от убийства виселицы или же награды, похвал. Разве, например, признающие месть, дуэли, войну, революцию, казни – мучаются, ужасаются.?..".
Можно сказать, что Бунин говорит правду, а Достоевский витает в фантазиях, Но по последнему высшему счету именно Достоевский оказывается прав в своей борьбе против насилия и жестокости.
Концентрация зла в современной литературе превысила все пределы. Насилие и убийство заменяют любовь и размышления о жизни. Раньше литература была пусть слабой, но все же плотиной водопаду зла и насилия. Ныне писатель как бы "приручает" читателя к насилию и убийству. Виртуальные сюжеты становятся учебниками насилия и убийства среди молодежи.
Лев Толстой говорил о такой литературе: нас пугают, а нам не страшно.
Нам страшно.
"Бесы" в Израиле
Русские читатели не очень-то осведомлены о литературном процессе в ивритской литературе, но именно в наши дни беснующегося во всем мире, а у нас давно и прочно поселившегося террора, обсуждается вышедший недавно ивритский перевод романа Достоевского "Бесы", в котором автор предвидел, куда будет катиться Россия, а в общем-то, как оказалось, и весь мир, еще в конце ХIХ-го века. Террор в те времена, по сравнению с войной казавшийся делом провинциальным, ныне вышел на мировую арену. Бесчинствовали террористы у нас, но мир, вполголоса осуждая террор на словах, думал про себя: что поделаешь, евреи вечные козлы отпущения, и вообще – чего не дают независимости другому народу? Цивилизованная Европа из желания собственного покоя, свихнулась на этом коньке: борьбе за независимость народов. Разве в годы этой "безоглядной" борьбы с "колониализмом" нельзя было представить, куда эта борьба заведет, к примеру, Африку, где сегодня на глазах всего мира свирепствует без прикрас геноцид, уничтожающий целые народы? Кстати, эпиграфом к роману Достоевский взял стихи из "Бесов" Пушкина и из Евангелия Луки. Происходящее в них связано с одним местом в северо-восточном углу озера Кинерет.
Если вы будете проезжать или проезжали там, под дороге на Голанские высоты, увидите справа развалины небольшой часовенки. Именно она поставлена в честь события, описываемого у Луки. В этом углу была деревня Бейт-Цаида (В русском переводе Вифсаида), т.е. дом охоты, ловли рыбы. Здесь ловили рыбу будущие апостолы, здесь они увидели Иисуса идущим по воде. На этом склоне Иисус выгнал бесов из людей и вогнал в свиней, которые прыгнули в озеро:
"Тут на горе паслось стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло..."
Сам анализ личности Достоевского говорит о сложности обсуждаемой темы. Принято изображать Достоевского, как гениального писателя, чьи произведения углубили исследования человеческой души, однако политическое мировоззрение его принадлежит к наиболее реакционным. Достоевский, по признанию Фридриха Ницше, единственный психолог, которого он признает как учителя. Но его поддержка автократии, царизма, религиозно-мессианская вера обнажают темную сторону его глубокой души. Следует отделить Достоевского, как великого мастера литературы, от Достоевского визионера. Как говорил серьезно, к примеру, Фрейд в своей работе "Достоевский и убийство отца", что сейчас может быть воспринято, как юмор: содержание Достоевского надо съесть, а скорлупу выбросить: "Завершение борьбы Достоевского с моралью не достойно восхваления. После тяжких и бурных колебаний в стремлении привести к компромиссу требования страстей и инстинктов индивида с требованиями общества, Достоевский отступил и скатился до принятия земной власти в облике царя, христианского бога, до узкого русского национализма... Вот ахиллесова пята этого великого человека".
Сегодня в израильском обществе, проблемы насилия и террора, переживаемых всеми нами, вызвали к жизни перевод романа "Бесы" на иврит. Дискуссия идет по вопросу: отвечает ли этот роман "духу времени" наших дней.
Бытует и все сильней укрепляется мнение, что ныне, после всех кровавых катастроф, принесенных в прошлом веке революционным атеизмом и агрессивным просвещенчеством, обретает невероятный подъем консервативное видение мира, черпающее из идеологических источников англосаксонского интеллектуального мира. Но "консерватизм" Достоевского абсолютно иной.
Английский консерватизм соединял в себе либеральные позиции с точки зрения экономики с консервативными позициями в культуре. Консерватизм Достоевского основан на ином сплаве: положительном отношении к общественным позициям социалистов поколения 60-х ХIХ-го века и абсолютном отрицании их явно метафизического материализма и революционных методов насилия, которыми они пытались достичь своих целей. Фальшь ситуации была невероятной: "насильники и убийцы" шли под лозунгом "весь мир насилья мы разрушим..." Биограф Достоевского Джозеф Франк, написавший фундаментальную биографию писателя в шести томах, последний том которой вышел в прошлом году в издательстве Принстонского университета, ставит под большой вопрос "реакционность" Достоевского.
В России, где так и не произошла "буржуазная революция", в 60-е годы ХIХ-го столетия, случилось некое помешательство умов в среде русских радикалов: является ли целью революции либерализм и "свобода" или создание социалистического государства, основанного на "равенстве"?
Чернышевский, лидер радикалов, прообраз Верховенского в "Бесах" был за равенство.
Но среди последователей Чернышевского оказались правые радикалы во главе с Писаревым, провозгласившим, что освобождение России принесут новые капиталисты, лишенные всякой морали. Дальше больше: Писарев считал, что в каждом обществе и поколении должны быть "особые люди" ("Сверхчеловек" Ницше), которые не должны подчиняться общественным нормам. Ответ Достоевского: особый человек Раскольников в "Преступлении и наказании".
Кто же они, герои романа "Бесы"? Петр Верховенский, социалист, интриган, изощренный до гениальности провокатор, или крайний индивидуалист-фанатик Николай Ставрогин, умеющий околдовать демонической силой любого, харизматический нигилист с гнильцой, провозглашающий ницшеанского "сверхчеловека"? Достоевский остерегается социалистов-революционеров, видя ясно, что дай им свободу, и они освободят самые низменные страшные страсти, самое распоясавшееся насилие в душе человека. Но смертельно боится Достоевский "сверхчеловеков", лишенных идеологии и даже капельки нравственности, как Ставрогин. Достоевский признавался с удивлением, что в то время, как из-под его пера вырисовывается трагический образ Ставрогина, образ Верховенского, вопреки желанию автора, обретает комические черты, и получается, что даже невозможно сравнить магнетическую, лишенную всякой сдержанности, дьявольскую фигуру Ставрогина с революционной суетой Верховенского.