Сигизмунд выключил свет и снова лег.
Полежал, посмотрел в потолок. Сон как рукой сняло. Ну вот, опять обидел.
Прислушался. У девки было тихо. Вроде, не ревет.
Поворочался немного. Встал, направился к Лантхильде. Взаимопонимание обратно налаживать.
Лантхильда сидела на тахте, нахохлившись. Когда он вошел, даже не повернулась. Сигизмунд зажег свет. Не отреагировала.
Он присел перед ней на корточки. На него мрачно уставились водянистые нордические глаза. Время от времени девка помаргивала. И всё.
— Йааа, — протянул Сигизмунд завлекающе.
Никакого ответа. Не желала девка в беседу вступать.
— Ладно тебе, девка, дуться, — сказал Сигизмунд. — Ты меня тоже со своим лимоном достала. — И, желая сделать ей приятное, добавил с искренней убежденностью: — А Наталья ист двала.
Лантхильда продолжала молчать. Сигизмунд продолжил беседу на ее языке, присовокупив еще одну надежную фразу:
— Вавила ист свиин.
Тут девка разразилась длинной назидательной тирадой. Из этой тирады Сигизмунд уловил, что Вавила нэй свиин. Что напрасно он, Сигизмунд, к Вавиле-то прибадывается. Потому что Вавила — правильно живет. А вот он, Сигизмунд, неправильно живет — на ее, девкин, квалифицированный погляд.
Лантхильда явно его поучала. Обводила рукой комнату, показывала на коридор и вопрошала: где, мол, у Сигисзмундса свиин? Где у него, непутевого, гайтс? Где иные необходимые вещи? Один только кобель, да и тот бесполезный. И на кровать лазит.
Девка с презрением показала на кобеля. Тот преданно застучал хвостом по полу, сунулся облизать руки.
От долгого сидения на корточках у Сигизмунда затекли ноги. Он поерзал, чтобы разогнать кровь, и упал. Лантхильда прервала свою тираду и засмеялась. Сидя на полу, Сигизмунд засмеялся тоже.
— Ну ладно, — сказал он. — Спать пора. Спать.
Он показал, как спят и храпят. Лантхильда опять засмеялась. Скорчила “лимонную рожу”. Сигизмунд взвыл тихонько, простонал “нии” и вышел.
* * *
— Стииг!.. Стииг уут!.. Стииг!.. Сигисмундс, стииг!..
Сигизмунд подскочил, как ужаленный. Лантхильда трясла его за плечо и монотонно тянула. Что-то в ее тоне было погребально-тревожным. Так, должно быть, верный ключник тряс какого-нибудь настоятеля: “Отче, поднимайся, печенеги близко!” Белесые глаза глядели тревожно.
— Что случилось? — спросонок хрипло спросил Сигизмунд. — Напакостила?
В окне уже светало, однако это было не то время, когда Сигизмунд обычно вставал.
— Мата мооргинс, — протяжно сказала девка и зевнула.
— Гутен морген, — автоматически ответил Сигизмунд.
Она сразу насторожилась, прислушалась. Голову набок сделала. Видно было, как натужно зашевелились мысли в ее голове.
На всякий случай девка повторила:
— Мата фора ункис… мата мооргинс…
Похоже, решила, будто ее поняли. Пошла к двери, остановилась и зазывающе махнула рукой.
Сигизмунд, ворча, двигал босыми ногами по полу в поисках тапок. Наказание. Что там у нее еще случилось? Спит она когда-нибудь?
— Сигисмунд, квим матьян!
Сигизмунд кое-как встал и побрел умываться. Если уж глядеть на мир, где присутствует девка, так широко открытыми глазами.
Лантхильда потащилась за ним следом. Что-то втолковывала по дороге. Сигизмунд еще в полусне лениво потянулся за зубной щеткой. Щетка оказалась мокрая. Он остановился, строго уставился на девку. Лантхильда вилась вокруг, дергала за рукав, заглядывала в зеркало — мешала.
— Та-ак, — угрожающе произнес Сигизмунд. — Напакостила-таки. Это что такое?
Краем глаза он видел, что кобель, вертевшийся неподалеку, на всякий случай смылся. С этим потом разберемся. Наверняка тоже не без греха.
Лантхильда выхватила у Сигизмунда щетку, тюбик с зубной пастой и принялась показывать, как она чистила зубы.