Это он про шурина. Теща дружкова в слезы, тесть в амбиции. А коновал ни в какую. Нет, говорит, от свиного говна политотдельского, говорит, лекарства нет. Во всем Черепке не сыщется такого средства, чтоб шурина вашего, значит, спасти. Отказался, падла. И помер бы шурин, если б таблеток у меня при себе не было. Отпоили. По четыре штуки разом скармливали, каждые полчаса… Ну, наутро я у пивного ларя стою, отдыхаю. Глядь — коновал. Тоже к ларю мостится. Завидел меня, закивал, замахал, как знакомому. С пивом ко мне подходит. “Ну как, спрашивает, помер шурин-то твой?” Я говорю: “Какое помер, живехонек! Во!” И таблетки ему показал. Упаковку. Коновал повертел в пальцах, буковки поразбирал, какие знакомые. “Да, говорит, Америка-Европа, нам до них еще сто лет расти — не дотянуться…” И то правда. Мы с шурином раз на шоссейку вышли, а там указатель: “Вологда 600 км, Архангельск 700”… Россия…
И, сам себя огорчивший, ушел.
Сигизмунду резко стало легче. Федор парень хороший, отзывчивый, исполнительный. Западла пока что не делал. И еще не в скором времени сделает. Но сегодня совершенно задавил его Федор своей неукротимой витальностью. Перебор налицо.
Сигизмунд выковырял из герметичной упаковки четыре чудо-таблетки. Налил в стакан воды. Пошел девку целить. Если шурина безмозглого спасло, глядишь — и юродивой поможет.
Девка крючилась на тахте. Рожа серая. Худо девке было.
Кобель интересовался. То лицо ей понюхает, то ноги. Девка относилась к кобелю безучастно. А пса это тревожило. Не одобряет пес такого беспорядка, чтобы люди болели. Временами пес напоминал Сигизмунду Федора. Оба любили, чтоб все было пучочком. Сами были бодры и от окружающих требовали того же.
Сигизмунд присел на край тахты. Прижал горсть с таблетками прямо к девкиным губам. И стакан наготове держал.
Девка полежала неподвижно. Глазом на него покосила. Сигизмунд кивнул: дескать, надо, девка, ничего не поделаешь. Штатовские морпехи едят, и тебе сглотнуть не зазорно.
Девка глаз отвела и стала таблетки с ладони губами по одной выбирать. Ровно лошадка. Или дитё, когда ягодку ему найдешь. Вот так и яду ей можно дать, а после золотишком завладеть. Очень даже запросто. Она и не спросит, чем он там ее пичкает.
— Запей, — сказал Сигизмунд грубее, чем хотел. И стакан к ней подвинул.
Она послушно выпила.
— Вот так-то лучше, — сказал Сигизмунд. Встал и кликнул пса. Пора выводить скотину.
Хорошо хоть коровы не держит. В пять утра вставать не надо, доить не требуется. Опять же, сенокосная страда минует. Господи, что за мысли в голову лезут!
* * *
И пошли кобель с Сигизмундом пиво пить.
Пиво кобель любил. Дрожжей ему не хватало, скоту бессловесному, что ли?
Место вокруг ларька, меблированное сломанной лавкой и тремя ящиками, обсиженное спившимся и полуспившимся людом, именовалось у Сигизмунда “Культурным Центром”. “Культурный Центр” был готов к услугам отдыхающих граждан круглосуточно. Иные там и отходили. Сигизмунд сам вызывал как-то раз “Скорую” к дедушке, безучастно созерцавшему низкие городские небеса, полонящиеся смогом. “Скорая” к дедушке не торопилась. Да и дедушка больше уже никуда не торопился… Вокруг продолжали культурно отдыхать. Пили пиво. Все там будем, да…
Взяв “Разина”, Сигизмунд снял пробку о прилавок ларька, по старинке.
— Ты че, блин, мужик?! — заорал продавец, высовываясь из ларька чуть не по пояс. — Вон, открывашка есть…
Совсем одичал с этой юродивой. Забыл, в каком веке живу. Ведь правда теперь везде открывашки. Это раньше никаких открывашек не было. О водосточные трубы пробку сковыривали. Кто покруче — зубом снимали, кто поинтеллигентнее — ключом…
Сел на корточки, налил пива на ладонь. Пес тут же сунулся пастью и неопрятно зачавкал.