Мать носила фотографию с удостоверения, чтобы увеличили. Фотограф отскребывал следы печати с уголка. Других портретов деда в доме не было. Куда-то делись. Исчез он и с семейных снимков, кое-где порезанных ножницами.
Сигизмунд помнил, как хоронили деда. В дом набилось множество незнакомых людей, каких-то старцев — как казалось девятилетнему мальчику — все как один в тяжелых темных пальто и шапках пирожком. Велись чугунные разговоры. Чай подавали в стаканах с подстаканниками, как в купе.
Была зима, гроб с телом деда несли торжественно, с удовольствием, через все Волковское кладбище. Проплывали черные деревья. Действительно был орден на подушечке. И самое главное — играл оркестр. Шопен. Прежде такое случалось, позже, сколько Сигизмунд ни бывал на похоронах, — ни разу. Поэтому у Сигизмунда сложилось впечатление, будто дед был последним, кого хоронили с оркестром.
И еще одно вдруг вспомнилось: когда дед умер, мать — единственный раз на памяти Сигизмунда — ходила в костел.
…А мать вдруг не на шутку разволновалась: с чего это вдруг сын крамольного деда вспомянул. На самом деле, подозревал Сигизмунд, мать так до сих пор и не поверила в то, что коммунисты не вернутся и не расстреляют всех тех, кто их хулил. Говорила, что нарочно дали свободу слова: пусть, мол, покричат, обнаружат себя, проявятся как следует, а потом их… и того!.. Так что, Гошка, ты осторожнее…
— А что, плохое имя — Сигизмунд? Вспомни лучше, как вы Ярика регистрировали!
…Да, история с регистрацией Ярополка была не из славных. Сигизмунд тогда работал днем и ночью, ковал “Морену” — пока что в виде ларьков да этикеточного издательства. Наталья почти сразу выскочила на работу — помогать муженьку строить светлое капиталистическое будущее. Мать Натальи вышла на пенсию и рьяно взялась помогать молодым. Лучше бы она этого не делала… В результате нести документы в загс и регистрировать сына было поручено теще.
Имя подбирали долго, ссорились и спорили. Наталья хотела как-нибудь красиво — Денис, Эдуард. Сигизмунд настаивал на продолжении польской линии — Казимир, Станислав. В результате сошлись на славянской версии — Ярослав.
Долго втолковывали бабушке: Ярослав. Бабушка записала на бумажку, взяла паспорта и пошла в загс. В загсе бабушку долго корили: почему, мол, мать не пришла. Потом нехотя взяли паспорта, книгу записей актов гражданского состояния, нацелились авторучкой. Недовольно осведомились: как младенца назвать.
Деморализованная и забывшая дома очки бабушка с перепугу брякнула:
— Яро…полк!
Потом дивилась: ни до этого, ни после этого историей не интересовалась и жизнь Ярополка Окаянного не трогала ее ни в малейшей мере. Более того, не знала тещенька никакого Ярополка Окаянного. И вот — на тебе! — всплыло.
— Ничего, Гошенька, вот будет Яренька паспорт получать — и поменяет имя, — заискивающе говорила вечером теща кипящему от ярости зятю (Наталья давилась хохотом). — Говорят, можно менять и имя, и фамилию…
— И отчество, — гневался Сигизмунд.
Как в воду глядел. Сотряс катаклизм семейство Моржей — и… Того гляди, вырастет — отчество сменит.
…Мать настаивала:
— Что ты вдруг про “Сигизмунда”-то заговорил, а?
— Да так… Дед приснился. Будто водку с ним пью, — сказал Сигизмунд первое, что пришло в голову.
Мать переполошилась. Велела в церковь сходить.
Сигизмунд поспешно стал сочинять дальше:
— Да нет, все нормально. Мы с ним будто в старом доме, под Лугой, на даче, водку пьем…
— Ой, ой… — тихо всхлипывала на том конце провода мать — боялась.
— Ну вот, потом дед захотел курить, на крыльцо пошел. Я говорю: погоди, я с тобой. А он мне строго так: нет, мол, еще рано тебе со мной, Гошка. И канул.
Мать потихоньку успокаивалась. Вздыхала.