"Конечно, он узнал подробности от весталки Фабии, своей любовницы, - думал Цетег, - а этот торгаш Красс не пожалел молодой жизни, лишь бы завладеть богатой виллой. Он хотел купить её за бесценок, но Лициния не соглашалась, и он стал ухаживать за ней, добиваясь ее расположения. Он соблазнил девушку, а затем, оставив ее с невольником (я уверен, что он повелел отрезать рабу язык, чтобы свидетель молчал), привел в дом эдила. А виллу он, конечно, получит - всё обдумано им, всё взвешено!"
Скоро все гости обсуждали страшное событие.
Многие были уверены, что не с невольником согрешила Лициния, а с Крассом. То же думал и Лукулл, сжимая кулаки: "Алчный, презренный торгаш погубил деву Весты ради наживы! О, боги, долго ли будете терпеть этот позор?"
VII
В седьмой день календ секстилия в Риме эдиктом сената был объявлен общий траур: весталка Лициния потеряла девственность! С утра лавки были закрыты, все дела прекращены.
Толпы народа спешили к полю преступников, где должна была совершиться казнь: мужчины - в длинных темно-коричневых одеждах, женщины - в белых одеждах без вышивок и разноцветных полосок.
Катилина и Цетег, сопровождаемые рабами, шли среди толп возбужденного народа. Катилина был осведомлен о следствии, произведенном верховным жрецом (еще накануне все подробности этого дела были сообщены ему весталкой Фабией), и беседовал с Цетегом по-гречески:
- Лициния созналась… Она указала на Красса… Верховный жрец был у него, но Марк, очевидно, сумел оправдаться, - поэтому раба заковали в цепи, перестали кормить и поить…
- Марк не остановится ни перед чем, - шепнул Цетег, - бьюсь об заклад, что он подкупил верховного жреца!
- Пусть так, но жертвовать Лицинией ради виллы всё же… жестоко… Нельзя ли ее спасти?
Цетег засмеялся.
- Уж не влюблен ли ты в нее?
- Молчи, - побагровел Катилина, и глаза его налились кровью.
- Берегись, Люций, чтоб и тебя не постигла такая же участь… Разве не предупреждал тебя Сулла?
Катилина расхохотался.
- Я ненавижу эти варварские обычаи, - вымолвил он, задыхаясь, - патрицианские обычаи. Оскорбление богини? Ха-ха-ха! Да и есть ли еще боги и богини? Не выдумка ли это досужих жрецов? Если виновник известен и останется жить, а пострадает невинный…
Так беседуя, они миновали Виминал и дошли до Квиринала. За Коллинскими воротами простиралось campus sceleratus, или поле преступников. Обыкновенно пустынное, оно волновалось толпами народа: шумя, толкаясь и ругаясь, теснились ремесленники, вольноотпущенники, рабы, невольницы, пролетарии, женщины, дети, - все старались пробраться к каменной стене с огороженным местом.
Усердно работая локтями, Цетег и Катилина протиснулись к ограде прежде, чем печальное шествие подошло с противоположной стороны.
Впереди шел старый верховный жрец в широкой тоге, покрывавшей часть головы, и с жертвенной чащей в руке; за ним - осужденная, которую вели под руки, и позади - обвиненный раб под стражей; дальше выступали весталки, предшествуемые ликторами: старшая (virgo vestalis maxima) и пять младших (шестая была осуждена), - все в длинных траурных одеждах, с покрывалами па головах, а за ними следовали матроны, дочери нобилей и опять толпы народа.
Цетег, не отрываясь, смотрел на Лицинию: с виду ей было лет четырнадцать; на помертвевшем лице, искажённом ужасом, блуждали, обезумевшие глаза; казалось/ она никого не видела… А Катилина поглядывал на юную Фабию: бледная, она шла в первом ряду, опустив глаза; и он заметил, как дрожали у нее веки и подергивались губы.
"Лицинию нужно спасти - я обещал Фабии, - думал он, - и для нее я готов совершить двенадцать подвигов Геркулеса… О, Фабия, Фабия!"
Дикий вопль разметал его мысли - в ограде, у каменной стены, секли "соблазнителя": свистели прутья, брызгала кровь… Раб уже не кричал, он только выл в жуткой тишине, охватившей поле, а его секли без передышки, - обычай требовал засечь насмерть.
Когда его тело стало расползшимся месивом, из которого выступили кости, верховный жрец возгласил:
- Такая же кара ждет соблазнителей дев богини Весты.
Катилина вздрогнул. Ему показалось, что старик при этом взглянул исподлобья на него.
"Ну, меня не тронешь, - подумал патриций, и глаза его свирепо сверкнули. - Прежде чем ты осмелишься меня обвинить, душа твоя будет платить Харону…" А верховный жрец, подозвав врача-александрийца, спросил:
- Жив еще?
Врач легко опрокинул тело невольника навзничь и приложил руку к его груди.
- Сердце перестало биться, - возвестил он. Кивнув, верховный жрец крикнул на всё поле:
- Пусть жрут эту падаль хищные звери и птицы! Катилина смотрел потемневшими глазами на труп:
"Человеческая жизнь стала дешевле медного асса".
Обрезав весталке волосы, верховный жрец подвел ее к каменной стене. Лициния сопротивлялась: она вырывалась, готовая бежать, но ее держали крепкие руки, а старшая весталка шептала:
- Не бойся, сечь не будут…
"Разве это не насмешка в сравнении с голодной смертью, которая ее ожидает?" - подумал Катилина.
- Молись богине, чтобы совершила чудо, - сказал верховный жрец и отвернулся.
Узкое отверстие в каменной стене, ина дне ямы-могилы маленькое ложе, столик, и на нем - зажженная светильня, кусок хлеба и две чаши - с водой и маслом.
Лицинию обмотали веревкой и, несмотря на ее сопротивление, осторожно спускали вниз. Крича и извиваясь, она молила о пощаде, но все молчали.
- Завалить отверстие камнем, - распорядился верховный жрец.
Старшая весталка разогрела воск и залепила им концы бечевки, соединявшей камень с краем стены, и жрец приложил большую печать.
Толпа расступилась: подходил центурион во главе отряда.
- Охранять это место, смотреть за целостью печати, - приказал верховный жрец. - Отвечаешь за побег развратницы как за государственную измену.
VIII
На склоне Палатинского холма, в священной роще Пана, находилась Волчья пещера - Луперкалий - и перед ней росло фиговое дерево (здесь, по преданию, волчица вскормила Ромула и Рема); если оно засыхало, жрецы тотчас же сажали молодое деревцо, веря, что, пока оно будет покрываться листьями, величие и благоденствие не покинут Рима.
Впервые после смерти Суллы праздновались Луперкалий. С утра в пещере собирались молодые жрецы, избранные из знатнейших фамилий, ожидая жертвоприношения.
Катилина стоял в глубокой задумчивости, вспоминая засеченного раба и заживо погребенную весталку.
"Сегодня второй день, она, конечно, жива еще, а этот золотой мешок (так величали Красса) бегает уже от одного магистрата к другому и хлопочет, как завладеть виллой Лицинии… Прав был Цицерон, сказавший, что у него добродетель после денег".
Новая мысль мелькнула в голове:
"Нужно повидаться с Крассом".
Невзирая на то, что жертвоприношение уже началось и уйти было бы святотатством, Катилина быстро зашагал к форуму, надеясь найти Красса, несмотря на праздничный день, возле базилик или у одного из менял.
Он увидел Красса, поспешно проходившего мимо базилики Portia в сопровождении скриба и нескольких ростовщиков, которые униженно умоляли его отсрочить платежи, но Красс отмахивался от них с гневом на лице. Народу на форуме было мало.
- Привет Крезу! - закричал Катилина, подбегая к нему. - Ищу тебя всё утро и не могу найти. Только у Луперкалия вразумили меня, должно быть, божественные братья, что ты здесь. И я подумал: "Если Ромул и Рем воздвигли город, то Марк Лициний Красс доказал, что высшая добродетель - серебро. Владеешь деньгами - ты человек, а не имеешь их - цена тебе унция"…
Красс засмеялся - жирный мясистый подбородок задрожал, в серых глазах сверкнули веселые огоньки. - Ты остроумен, дорогой Люций, - сказал он, - но у меня есть друзья, которых я ценю превыше всяких унций, и даю им взаймы без процентов…
- Я знаю, что ты не отказываешь, поэтому я искал тебя…
- Сколько? - отрывисто спросил Красс, подзывая скриба, который держал в руках стил и таблички.
- Как думаешь, - шепнул по-гречески Катилина, - сколько нужно на подкуп верховного жреца и стражи, чтобы спасти весталку?
Красс побагровел, топнул ногою:
- Ты шутишь!
- - Клянусь богами, я должен ее спасти!
- Ты, братоубийца, для которого кровь - лужа грязи, стал милосердным? - расхохотался Красс. - Не поверю… Чего же хочешь?
- Побольше нумов, чтобы иметь Лицинию… Красс исподлобья взглянул на него и молчал.
- Ты сомневаешься, благородный Марк Лициний, возможно ли подкупить понтифика и центуриона?..
- О нет, за деньги купишь все и всех, - тихо вымолвил богач: - консула, понтифика, сенаторов, самую добродетельную матрону, дочерей патрициев… И любая мать продаст за деньги любую дочь, а верховный жрец - себя и весталок… Ха-ха-ха! Никомед за деньги сделал своим наложником Юлия Цезаря - помнишь, наш император посмеивался, узнав об этом? Серебро, дорогой мой, это бог… Лициния молится там, в яме, ожидая чуда, и - не дождется, а я, мудрый бог, владеющий послушным мне богом, захочу - и освобожу ее…
Он уже успокоился и говорил с торжественным смехом всемогущего властелина. И вдруг повернулся к скрибу:
- Пиши. Выдать Люцию Сергию Катилине пятьдесят тысяч сестерциев…
И прибавил по-гречески:
- Лишнего не плати, торгуйся с понтификом, с центурионом, а остальные деньги вернешь мне…
- Разве ты, Марк Лициний, не оставишь их весталке?
- Нет, я не привык бросаться серебром. Если хочешь ее иметь - заботься сам о ней…