Содержание:
АЛЕКСЕЙ МИЛЬЧАКОВ И ЕГО РОМАН 1
Неизвестный в гимназической фуражке 3
Луковицкое царство 4
Санькины пионы 4
О Марион! 6
Игорь Кошменский 6
Калимахин свистит 7
Пан Томеш 8
На юбилейном вечере 8
Весенняя ночь 10
Афонина артель 11
Встреча с бакалейщиком 12
Два письма 13
Оружием на солнце сверкая 14
Колькин приз 15
Митино послание и Колькин ответ 16
Сходка конкордистов 16
Новый знакомый 17
Последний нынешний денечек 18
Ох, Митя! Ах, Колька! 19
Бродит призрак по Европе 20
Наташина измена 21
Особняк на Московской 22
Прощай, гимназия 23
Когда цвела черемуха 24
Все течет, все изменяется 25
Горе Тихона Меркурьевича 26
Гремит "Марсельеза" 27
Тюремный замок 28
Ночной разговор 29
Горячие дни 30
Саламатовский гостинец 31
Ледоход 31
Домой 33
Письмо 34
Жалкий стихоплет 34
Красный директор 35
Крещение огнем 35
В руках у нас винтовка 37
В разведке 38
Аркашины письма 39
Врио командира батальона 40
Ой, Овечья гора! 40
Письмо домой 41
Катино письмо 41
Смерть его не берет 42
Комиссар, Наташа и другие 43
Вятские парни
Алексей Мильчаков
РОМАН
ВОЛГО-ВЯТСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО КИРОВ • 1969
АЛЕКСЕЙ МИЛЬЧАКОВ И ЕГО РОМАН
Стояло начало осени 1944 года. Несколько написанных на фронте рассказов свели меня с литераторами родного города Кирова, куда я вернулся из госпиталя. Видимо, за неимением более подходящей кандидатуры меня определили в технические секретари писательского отделения. В мои обязанности входила переписка с начинающими авторами, ведение нехитрых дел и главное - забота о продовольственных карточках для писателей.
В первый же вечер я забрал домой всю местную литературу - всего-то навсего десяток книжек, и ни на обложках, ни в оглавлениях не нашел ни одного известного имени. С предубеждением, которое может продиктовать лишь самоуверенность юности, я небрежно листал сборники. Передо мной мелькал калейдоскоп авторов, тем, жанров, ничем не задерживая моего внимания. И вдруг:
Серый дым ползет по перелескам,
дышат гарью черные поля.
Под Москвою, Полоцком, Смоленском
на врага встает сама земля.
Ни воды ему, ни крошки хлеба.
В сумерках оглохших и пустых
неожиданно взлетают в небо
вдребезги разбитые мосты.
Ночь бредет, на сучья натыкаясь,
изрешечена картечью звезд.
Падают, в потемках кувыркаясь,
вражьи эшелоны под откос.
По дубравам скрыты наши кони,
партизанский глаз врага найдет,
наша пуля меткая догонит,
наша ненависть штыком добьет!
Стихотворение было ничуть не хуже тех, которые я переписывал на фронте в свою заветную тетрадь. А несколько строчек так и звенели в моей голове, я смаковал их, любовался ими, вертел так и сяк, перечитывал отдельно, потом - со всем текстом. Через несколько минут я знал стихотворение наизусть и, конечно, помню и сейчас. Это было очередное открытие настоящей поэзии.
Вот так, по стихам, я узнал Алексея Мильчакова.
А через месяц увидел и самого.
Он только что вернулся из армии. Жил, как и все, впроголодь, и писательская организация решила помочь ему неким "Литером В", который, как я сейчас представляю, был самым минимальным подспорьем к продовольственным карточкам. Однако в те времена и он казался манной небесной.
И вот я вхожу с черного входа в святая-святых - библиотеку им. Герцена. Трепет юного книголюба, испытываемый при первом знакомстве с колоссальностью книжных фондов, разве что можно сравнить с трепетом самодеятельного актера, впервые попавшего за кулисы крупного театра… Направо книги, налево книги, и, рассекая их, крутая и узкая лестница ведет в квартиру, где живет Алексей Иванович Мильчаков - бывший библиограф областной библиотеки.
Я взбираюсь по этой лестнице, как по трапу, но предостерегающая табличка на дверях заставляет меня остановиться: "До 6 часов вечера Мильчакова просят не беспокоить".
Ясно, что человек - пишет.
Но я ведь иду не на литературную консультацию, не собираюсь отнимать у него дорогое время. Я иду с подарком. Ведь только ему, демобилизованному, положена 600‑граммовая хлебная карточка, а на то, что приходится на двух маленьких сыновей и жену, - не разживешься. И я решаюсь открыть дверь.
Мильчаков в застиранной солдатской форме, невысок ростом, лицо - скуластое, пропеченное солнцем - монголоидного типа.
Он суетится, стеснительно потирает руки, но я смотрю больше на книги, занявшие всю стену, чем на него, и эти бесконечные полки кажутся мне продолжением библиотечных фондов, через которые я только что прошел на цыпочках. Такое личное книжное богатство я вижу впервые… А хозяин продолжает суетиться передо мной, не знает, куда меня усадить, - словно это не я моложе его на 19 лет, - а он меня, и все время говорит о том, что, может быть, есть более достойные претенденты на спасительный "литер".
Эта суетливость, как я вскоре понял, была вызвана его застенчивостью и скромностью, а не подобострастием и благодарностью. Когда буквально через несколько дней обком партии направил его - коммуниста и поэта - директором в областное издательство, он целый час мерил шагами вестибюль "Кировской правды", где тогда помещался "ОГИЗ", нервно скручивая из махорки папиросу за папиросой, - не решаясь переступить порог вверенного ему учреждения, в котором и всех-то работников - пять человек.
Эта скромность и застенчивость были заметны во всем. Достаточно взглянуть на любую групповую фотографию кировских литераторов, чтобы в том убедиться: на первом плане все, кто угодно, - даже авторы единственного в жизни стихотворения, а Мильчакова отыскиваешь с трудом где-нибудь в последнем ряду, выглядывает из-за чьего-либо плеча, смотрит в объектив одним глазком.
Таков и снимок 1940 года: И. Сельвинский, С. Михалков, Ф. Панферов, кировские поэты, а нашего Алешу Мильчакова и не рассмотришь сразу - словно и не его только что хвалили за поэму "Красноармейцы", прочитанную перед почетными гостями, словно и не отобрал ее насильно у автора редактор "Октября" Ф. И. Панферов с обещанием напечатать в очередном номере (что и сделал по возвращении в Москву, отодвинув к сторону подготовленные к печати стихи именитых поэтов).
Но ни скромности, ни застенчивости как не бывало, стоило только Алексею Мильчакову читать свои стихи - в любой аудитории, начиная с дружеской компании и кончая огромным залом. Голос его звенел, обретая стальную силу от строфы к строфе, был предельно громок и мужествен, рука резко рубила воздух.
Даже дома, как правило, держа стихи в руке, он выходил из-за стола и читал, заполняя взволнованной звонкостью всю комнату. И лишь с самыми близкими друзьями, в минуты откровения, Алеша отмыкал ключом заветный сундучок и, порывшись в нем, доставал одну из папочек, в которых хранились самые дорогие стихи, и читал их, не повышая голоса, даже полушепотом.