Солёные его двустишия или билеты насчёт каждого гвардейского полка повторяет каждый солдат, но площадные сии побаски разошлись безымянно. А шестистопные ямбы Державина об императрице Екатерине II так никому и не известны...
- Ты что, Гаврюша, никак заснул? - тронул его Блудов. - Приехали, чать, братец... - и первым выкатился из кареты.
Середь Москвы, во тьму погруженной, бессонно горят окна питейного дома на Балчуге, о коем в те поры шла в народе громкая молва. Сюда наезжали из Питербурха знаменитые Орловы, весельчаки, красавцы, богатыри, как на подбор, бывшие в большой силе при дворе и вызывавшие к себе всеобщую любовь своей добротой, удалью и мягкосердечием. Здесь Григорий Орлов с братьями - Иваном, Алексеем, Фёдором и Владимиром - любил слушать простые русские песни, до которых был превеликий охотник, или вызывал доброхотов из народа подраться с ним на кулачках.
Хозяин - редкая борода опомелком, глаза воровские, цыгановатые - провёл гостей грязными горницами, где шумно гуляла случайная сволочь, на второй этаж в особливую и обширную залу. Она была пуста - лишь в дальнем конце у окна неизвестная Державину компания упражнялась за бильярдом.
- Что прикажут господа благородные? - блеснув медным одинцом в ухе, спросил хозяин. - Зернь? Карты? Или бильярд желают? Так вон тем честным людям как раз недостаёт одного...
- Или впрямь пойти спознакомиться с ними да партийку разыграть? - предложил благодушный и уже слегка хмельной Блудов.
- Обожди, душа моя, - остановил его Максимов, - разговор есть, и серьёзный. А господ тех честных - валетов червонных я знаю, и знаю довольно... Давай ужо, - оборотился он к хозяину, - нам выпить и закусить чего...
Тот молча поклонился, вышел и воротился мигом, расставив на столе: четвероугольную бутыль зелёного стекла с коротким горлом, посудины - одну с горячими коровьими рубцами, другую с крошеным и рассольным лосьим осердьем, затем принёс квашенины, солений грибных, стаканцы да оржаную ковригу.
- Хорошо гуляем, братцы! - воскликнул Блудов, ототкнув бутыль и разливая вино по стаканцам. - Ей-богу, почаще бы так собираться да рассуждать! Истинно, Гаврило, люблю я сладкую и весёлую жизнь. Не то что братец мой двоюродный Максимов. Он только о кармане своём мошенничьем думает - чем бы его ещё набить. Я же, что ни выиграю, тотчас спущу, лишь бы поесть и попить сладко и особливо люблю это вино хлебное. - С этими словами Блудов опрокинул стаканец. - А вы что не пьёте? Ну-ко, Гаврило, прочти тот билет, который ты давеча сочинил насчёт меня и так искусно!
Державин усмехнулся - как же позабыл он ещё об одном благодарном читателе! - и охотно откликнулся на просьбицу:
Одна рука в мёду, а в патоке другая;
Счастлива будет жизнь в весь век тебе такая...
- Нет, ты никак не ниже того пиита, который наш картёж воспел! Выпьем теперь за то, что ты мне написал!..
- Невелика мудрость кошелёк растрясти, - сказал Максимов, на этот раз не прикоснувшийся к вину. - Что пьяный! Сказывает: решето денег имеет, а проспится, ан и пустого решета купить не на что. Ты меня послухай, коли всамделе хочешь, чтобы жизнь твоя в мёду да в патоке текла.
- В чём дело-то?
- Ведом тебе, душа моя, - понизив голос и наклонившись над столом, заговорил Максимов, - сосед мой по имению села Малыковки экономический крестьянин Иван Серебряков?
- Тот, что в сыскном приказе содержится и ономедни под присмотром отпросился к тебе в гости? - вставил Державин.
Максимов посмотрел на него как на лишнего.
- Он самый... Попал в колодники за лихоимство. Сам предложил прожект о населении пустопорожних мест по реке Иргиз выходящими из Польши раскольниками, да во зло его и употребил. Но суть не в том...
- Да не томи, дружок, скажи прямо! - заёрзал на лавке Блудов.
- Вместе с ним содержится, - продолжая тайничать, медленно рассказывал Максимов, даже слегка надувшись от важности, - некий человек, указавший Серебрякову клад богатый...
- Не оплетало ли какой? - усумнился Блудов, даже переставший от волнения жевать солёное лосье лёгкое.
- Человек этот - атаман запорожских казаков Черняй...
- Ну? Который с известным Железняком разорил турецкую слободу Балту?
- Вот-вот! Железняка сослали в Сибирь, а Черняй занемог или сказался больным и до выздоровления посажен в тот же сыскной приказ... Между разговорами открылся Черняй Серебрякову о награбленном его артелью богатстве: потайные ямы наполнили серебряною посудой, а в пушках схоронили червонцы и жемчуг...
Максимов наклонился к Блудову и перешёл на шёпот. До Державина доносилось только: "Без сообщников сильнейших нельзя...", "Высвободим через господ сенатских...", "Выпросим под своё поручительство..." Впрочем, он слушал Максимова вполуха и не потому, что тот не приглашал его никак участвовать в их умысле. Никогда в химерические сии прожекты обогащения Державин не верил.
Мало-помалу привлекли его препирания за бильярдом.
Оставив шепчущихся, Державин подошёл к игрокам и стал следить за партией. Появившийся здесь богатырской стати поручик вскорости начал браниться, а затем с досады чуть не переломил кий. Вся его игра попусту шла, тогда как у ловких партнёров каждый шар ложился точно в лузу. Приметя сие, Державин не мог удержаться и тихонько сказал поручику с улыбкой в голосе:
- Задача трудная, ваше благородие. Право, каким же мастером искусным надобно быть, чтобы на поддельные шары да и выиграть! - и пошёл назад.
- Спасибо, братец! - только пролепетал ему вслед офицер.
Видно, Блудов, у которого на сокровища запорожцев разгорелись зубы, изрядно успел налакаться. В ответ на все увещевания Максимова, он нёс одну околесицу.
- Что, договорились, сроднички? - садясь за стол, с насмешкою спросил Державин.
- Как же, чёрта лысого договоришься с ним! - мрачно ответил Максимов. - Его пьяного переговорить что свинью перепердеть!..
Брань и крики донеслись с другого конца залы. Игроки подступили к поручику, требуя закончить партию. Но офицер оказался не из робких.
- С мошенниками не играю! А ну подходи, смажу! - добродушным, не соответствующим моменту басом рокотал он.
Прибежал хозяин и развёл спорщиков.
Державин же с Максимовым подхватили Блудова под микитки, запихнули в карету и повезли на Поварскую.
Только подъезжая к знакомой церкви Бориса и Глеба, вспомнил сержант про Стешу: чем-то для бедняжки всё кончилось? Покосился на Максимова - тот оттопырил губы и сопел, видно всё обдумывая, как лучше завладеть кладом Черняя.
Карета уже повернула к дому Блудова, когда вдруг ударили в темноте трещотки и чьи-то сильные руки подхватили лошадей под уздцы.
- Дворянский сын Гаврило Державин! - просунулось в карету усатое рыло в треуголке.
- Что надобно? - встрепенулся сержант.
- Велено тебя взять под стражу и доставить немедля в полицейскую часть!
3
Седьмые сутки сидит лейб-гвардии сержант в карауле вместе с татями да беглыми людьми, никакой, однако, вины за собою не зная.
Как вошёл в камору - ошибло его смрадом. Лёг он в уголку, прикрылся мундиром и всё размышлял. Объедья да помои, что давали, не ел, брезговал.
Когда на другой день после ареста привели его в судейскую, Державин с обычной для него горячностью сам подступился с вопросами: "За что ж вы меня, безвинного человека, схватили? К чему прицепились?" Но видавшие виды судейские крючки ухом не повели - сидели как болваны деревянные. А потом зачали спрашивать и домогаться, чтобы он признался в зазорном обхождении с дьяконовой дочкою и во искупление греха на ней женился. "Да вы что? Никак решили вовсе оболтать меня?" - дивясь безумству и наглости альгвазилов, одно и мог молвить изумлённый Державин. "Никто на тя наговаривать не собирается, а отпирки твои не помогут. Звана ужо и твоя обличительница, - невозмутимо ответствовал председательствующий. - Обвопилась под плетьми, да потом и во всём и призналась". И верно, появилась вскорости Стеша, вся в пересадинах, и, не подымая отёклого от побоев и слёз лица, всё твердила, что сержант её очреватил. "Ах, Стеша, Стеша! Что же ты грех такой на себя берёшь! Где же правда на земле?" - сокрушённо сказал Державин и более ни на какие домогательства не поддавался.
А как свидетелей-очевидцев не оказалось, пришлось отправить его обратно в караул.
Знать, крючки судейские спокон веку жестокосерды были. Спомнилось ему, как, оставшись после смерти отца сиротою на двенадцатом году, терпел он с матерью и младшим братом всякие притеснения и лишения от соседей, отнявших у них лучшие земли, понастроивших там мельниц и потопивших их луга. А как входили они с ними в тяжбу, то в приказах сильная рука всегда перемогала. Да бедному везде бедно! Чтоб хоть какое-нибудь отыскать правосудие, должна была мать с малыми своими сыновьями по нескольку часов простаивать в передних у судей. Но те, выходя, не хотели её даже порядочно выслушать, а с холодной безжалостностию проходили мимо. Нет, никогда не изгладятся в его памяти слёзы и страдания матери от сего кривосудия!..