5
11 декабря Кутузов, в фельдмаршальской парадной форме, со строевым рапортом в руке, стоял у дворцового подъезда с почетным караулом от лейб-гвардии Семеновского полка.
В пять часов пополудни прибыл Александр в сопровождении всей свиты. Приняв рапорт, он прижал к сердцу фельдмаршала и сказал со слезами:
– Благодарю вас, Михайло Ларионович, за избавление Отечества!..
В слезах отвечал ему на это словами благодарности Кутузов.
Затем, поздоровавшись с семеновцами, император вошел во дворец рука об руку с победоносным полководцем. Он повел его в свой кабинет и беседовал с ним без свидетелей, рассуждая о ведении войны за пределами России. Кутузов снова советовал дать передышку Главной армии; Александр не соглашался, однако терпеливо выслушал доводы престарелого вождя. Не преуспел Кутузов и в надежде воспользоваться конфискацией имений сотрудничавшей с Наполеоном шляхты, чтобы вознаградить героев Отечественной войны. Государь объявил ему, что назавтра, в день своего рождения, он провозгласил манифест, дарующий польскому и литовскому дворянству, принявшему сторону неприятеля, всеобщее прощение.
По выходе Кутузова из кабинета государя граф Толстой поднес ему на серебряном блюде орден Святого Георгия 1-й степени. Государь сказал при этом, что не будет отмечать свой день рождения, но приедет к фельдмаршалу на обед.
Новым знаком августейшего внимания и признательности было награждение Кутузова великолепной золотой шпагой, украшенной крупными алмазами и гирляндой лавра из изумруда, ценой двадцать тысяч рублей.
На другой день, отслужив литургию о победе русского оружия, Александр I обедал у главнокомандующего, Когда пили здоровье императора, раздались громы орудийного салюта.
– Ваше величество! – поднялся с бокалом шампанского Кутузов. – Это наши артиллеристы палят в вашу честь из отбитых у неприятеля пушек французским порохом!..
В Вильне русские захватили 140 орудий, огромные склады боеприпасов и 14 тысяч пленных.
В ответ император произнес тост за здоровье победоносного главнокомандующего и обещал вечером быть у него вторично, на балу.
Масса русской военной молодежи и польско-литовской знати в назначенный час заполнила огромный белый зал генерал-губернаторского дворца. Музыканты на хорах готовились играть танцы. Тафельдекеры накрывали столики с крюшоном, шампанским, сладкими закусками и мороженым.
Кутузов нашел в толпе хорошенькую графиню Фитценгауз и направился к ней.
– Мы вчера с его величеством сделали нечто для вас, – улыбаясь, сказал он.
– Что вы имеете, князь, в виду? – не поняла та.
Фельдмаршал рассказал ей о подписанной амнистии в пользу поляков и литовцев. Подошедший адъютант Кожухов шепнул Кутузову о прибытии Александра.
Главнокомандующий встретил государя у входа в залу. Он приготовил сюрприз, который позволил Александру показать свои блестящие актерские способности перед скоплением публики. Едва император, под овации собравшихся, вошел, как к его ногам положили знамена с золочеными наполеоновскими орлами, которые Платов недавно отнял у Бонапарта. Государь в тот же миг отступил с выражением величайшей скромности на лице.
– Виват его величеству, нашему государю! – воскликнул Кутузов.
Энтузиазм публики достиг предела. Рукоплескания долго мешали начать бал. Александр подошел к Фитценгауз. Назвав графиню самой хорошенькой женщиной Литвы, он пригласил ее на полонез, которым по традиции открывался бал.
"Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс!.." – загремела с хоров мелодия Козловского.
– Ваше величество! А как же ваши недавние слова? – полусерьезно заметила она.
Накануне дня рождения императора виленская знать собиралась устроить пышное празднество, но Александр отказался от этой почести. "Я подумал, – говорил он тогда, навестив Фитценгауз в ее доме, – что в теперешних обстоятельствах танцы и самые звуки музыки не могут быть приятны…"
Государь тотчас придал своему миловидному лицу выражение крайней озабоченности и, наклонив лысеющую голову, объяснил по секрету:
– Что делать! Надо было доставить удовольствие старику…
Стариком он именовал, конечно, Кутузова.
Александр посвятил графине все танцы. Во время гросфатера музыка на миг была заглушена возгласами, донесшимися с другого конца залы. Там военная молодежь, не смущаясь присутствием государя, прокричала здравицу в честь фельдмаршала.
Император убрал тень недовольства, пробежавшую по лицу, и склонил голову вправо, как делал всегда, чтобы лучше слышать.
– Графиня! – сказал он. – Старик имеет все основания быть довольным. В этой кампании мороз сыграл ему в руку…
Боевые офицеры, окружившие Кутузова, вспоминали трудности пройденного пути, а иные, наиболее горячие, уже мечтали о Париже. Старый вождь не охлаждал их пыла. Раздалось несколько голосов с просьбой показать золотое оружие. Фельдмаршал послал Кожухова принести шпагу. Передавая ее офицерам, Кутузов, чтобы предвосхитить возможные восторги, ворчливым тоном сказал:
– А камни могли бы быть, право, и покрупнее…
И стал уверять, что заметит это самому государю.
Александр I уехал задолго до конца бала. Он еще раз обнял и поцеловал фельдмаршала, который растрогался и назвал его ангелом. Вскоре вслед за ним дворец покинула молодая графиня Фитценгауз.
В первом часу пополуночи, отходя ко сну, император продиктовал несколько коротких писем – жене, вдовствующей матери-императрице, Нарышкиной и председателю Государственного совета Салтыкову. В последнем говорилось:
"Слава Богу, у нас все хорошо, но насколько трудно выжить отсюда фельдмаршала, что весьма необходимо…"
6
"Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах империи, каждый из вас есть спаситель Отечества. Россия приветствует вас сим именем. Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, подъятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят вам бессмертную славу. Не было еще примера столь блистательных побед. Два месяца сряду рука ваша каждодневно карала злодеев. Путь их усеян трупами. Токмо в бегстве своем сам вождь их не искал иного, кроме личного спасения. Смерть носилась в рядах неприятельских. Тысячи пали разом и погибали. Тако всемогущий Бог изъявил на них гнев свой и поборил своему народу.
Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее. Пройдем границы и потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его. Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата. Они жгли дома наши, ругались святынею, и вы видели, как десница Вышнего праведно отметила их нечестие. Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем. Справедливость и кротость в обхождении с обывателями покажет им ясно, что не порабощения их и не суетной славы мы желаем, но ищем освободить от бедствий и угнетений даже самые те народы, которые вооружались противу России… Объявляя о том, обнадежен я, что священная воля сия будет выполнена каждым солдатом в полной мере…"
Главнокомандующий армиями генерал-фельдмаршал князь Голенищев-Кутузов-Смоленский
21 декабря 1812 года
Вильно.
Эпилог
– Я к тебе, мой друг, пишу в первый раз чужой рукою, чему ты удивишься, а может быть, и испугаешься… Болезнь такого роду, что в правой руке отнялась чувствительность перстов…
Михаил Илларионович диктовал с долгими перерывами, и адъютант его Кожухов всякий раз промокал гусиное перо об обшлаг мундира, чтобы не уронить на бумагу чернильной капли.
Уже не только доктор светлейшего Малахов и прибывший в Бунцлау врач Александра I Виллие, но все: адъютанты, приближенные, управляющий имениями Дишканец – знали, что час кончины Кутузова близок. Знал это и сам фельдмаршал, скрывая, однако, не только от супруги своей Екатерины Ильиничны, которой предназначалось письмо, но, по возможности, и от окружающих начавшиеся паралитические припадки.
Ум Кутузова оставался светел. В письме он, как всегда, рассуждал о насущных заботах, о посылаемых деньгах, в которых нуждались и сама Екатерина Ильинична – на уплату бесконечных долгов, – и дочери: старшая – Парашенька, Прасковья, и другая – Аннушка. С приездом в Бунцлау управляющего имениями Михаил Илларионович получил возможность помочь им. Жене причиталось пятнадцать тысяч талеров, Прасковье и Анне – по три тысячи. Остальным дочерям – Дарье, Екатерине и самой любимой – Лизоньке, Елизавете Михайловне Хитрово, он уже выслал прежде сколько мог.
– Всем, кажется, по надобностям, – глухо сказал он, перечислив суммы. – Теперь можете требовать от меня еще…
Нехватка денег, долги преследовали его всю жизнь и не оставили на пороге смерти.
Светлейший попросил дать письмо для подписи. Кожухов беззвучно плакал, видя, как Кутузов дрожащей, неповинующейся рукой силится начертать: "Князь К. Смоленский". Всегда он подписывался в весточках жене иначе: "Верный по гроб Михаил Г. Ку…"
Всю свою долгую жизнь с Екатериной Ильиничной он писал ей собственноручно, почерком, более похожим на древнюю глаголицу, который и в прошлом веке мог разобрать только опытный текстолог. Но она, она его понимала. Лишь тогда, когда от двух страшных пулевых ранений в голову невозможно болели глаза и врачи наказывали прикладывать к ним шпанских мух, кто-то из ближних дописывал письма о второстепенном: зять Кудашев, адъютанты – Шнейдерс, Кайсаров, Кожухов.