Ночь на 29 сентября была безлунная – одна хвостатая звезда изливала на землю свой рассеянный, странный свет, когда Марков выехал из лагеря. Еще до рассвета он прибыл в деревню Петрошаны, где мог спокойно расположить отряд, не опасаясь быть замеченным. Михаил Илларионович подчинил ему 14 батальонов, 15 эскадронов, 2 полка казаков и 20 двенадцатифунтовых пушек. После полуночи 30 числа он должен был перейти через Дунай и с рассветом 1 октября быть уже в турецком лагере. Но запаздывала флотилия. Весь день и утро прошли в тревожном ожидании. Наконец прибыла только половина перевозочных средств.
Тогда Марков рискнул начать переправу днем, на маленьких лодках. Казаки форсировали реку вплавь и уже напали на турецкий обоз и фуражиров, когда главные силы еще медленно перебирались на другую сторону. Утлые суденышки сталкивались, переворачивались и тонули. Марков отослал обратно Ливонский драгунский полк, а 8 эскадронов гусар и 10 пушек оставил на левом берегу. И так уже переход длился целый день…
С холма, возвышающегося на огромной равнине, по которой протекает Дунай и на которой были расположены оба лагеря – русский и турецкий, Кутузов с мучительным беспокойством разглядывал противоположный берег. Раздвинув зрительную трубу, он в подробностях видел покинутый великим визирем стан, верхушки шатров, медлительных верблюдов и лошадей, спокойно жующих еще зеленую траву, мерно вышагивающих часовых-албанцев в красных фесках. Уже наступило утро 2 октября, а Марков все еще не появлялся.
Рядом с главнокомандующим, покойно устроившимся на складном стуле, стоял Ланжерон, тоже с подзорной трубой, и не без злорадства думал о том, что Евгений Иванович, видимо, провалил операцию и что, выбрав его, Кутузов совершил роковую ошибку. "Если бы дело было поручено мне, – мечтал он, – то к полученному мною недавно званию полного генерала я, безусловно, прибавил бы еще и Георгия второго класса…"
– Граф! Кажется, правее лагеря завязалась схватка! – прервал Михаил Илларионович его сладкие думы.
Действительно, за грядой холмов сухими перекатами затрещали ружейные выстрелы и зазвучало далекое "ура". Предупрежденный постами, что на правом берегу маячат казачьи разъезды, Ахмед-паша выслал конный отряд в пятьсот сабель. Он никак не ожидал появления там крупных русских сил.
"Этому ленивому и толстому одноглазому старику чертовски везет! – в который уже раз с досадой сказал себе Ланжерон. – Он в высшей степени обладает тем качеством, которое кардинал Мазарини требовал от своих подчиненных: ему сопутствует счастье".
– Поздравляю, генерал, – наконец переломил он свои эмоции. – Теперь на вас посыплется дождь наград…
– И это тоже неплохо, я, грешен, люблю награды, – миролюбиво согласился с ним Кутузов, поводя зрительной трубой. – Глядите же! Глядите!
Опрокинув слабый отряд турок, русские с трех сторон подходили к лагерю. Тревожное ржание лошадей, рев верблюдов, визг женщин, крики захваченных врасплох турок, беспорядочные выстрелы – все это слилось в одну победную мелодию. Из лагеря, теряя туфли, прытко бежали в сторону Рущука потерявшие вдруг всю свою важность паши, раскормленные чиновники и прислуга, муфтии в белоснежных чалмах, евнухи, арапы, жены великого визиря. И уже замелькали синие и красные доломаны гусар, гнавших и рубивших конных турок до самых ворот крепости. А за ними неостановимо двигались каре пехоты в киверах с высокими султанами и в темно-зеленых мундирах, выставив перед собой щетину штыков.
Лишь немногие сумели спастись бегством. Министр иностранных дел Мехмед Галиб-эфенди и первый драгоман Порты князь Димитрий Мурузи, едва завидев разъезд казаков, вскочили на лошадей и во всю конскую прыть помчались прочь, к селению Кадикиой…
Солдаты на левом берегу Дуная, тысячами высыпавшие из редутов, громогласным, все покрывающим "ура" приветствовали славный подвиг своих товарищей.
Добыча превосходила всякое воображение.
Русские взяли восемь пушек и три мортиры большого калибра, специально перевезенные из Рущука, чтобы бомбардировать наш лагерь, 22 знамени, печать великого визиря и булаву янычарского аги. Было найдено множество съестных припасов, несколько магазинов пороха, огромное количество патронов, снарядов, пятьдесят кладовых с платьем, тысячи ружей, пистолетов, пик и разные драгоценные вещи, экипажи и палатки Ахмед-паши и старших офицеров его армии, министров и членов дивана, ящики с золотом и серебряными значками, которые визирь раздавал отличившимся в боях. Солдаты забрали верблюдов, лошадей и даже розовую воду, которой умащивали себя османы. Все лодки, находившиеся на правом берегу, были также захвачены, и турки, окопавшиеся у Слободзеи, оказались окончательно окружены и блокированы.
Наступил туманный дождливый вечер. Сплошные облака наконец закрыли комету. С правого берега Дуная непрерывно перевозили богатые трофеи. Казачий полковник Василий Иловайский поднес Кутузову огромную палатку великого визиря, вышитую шелками и золотом. А где же был сам Ахмед-паша? На другой день, под завесой темноты и дождя, он в смятении бросился в маленькую лодку и с помощью двух храбрецов бежал в Рущук, кинув свои войска и передав начальство двадцатишестилетнему паше Чапан-оглу.
Праздничное настроение царило в русском стане. Михаил Илларионович ради такой знатной виктории взобрался на смирную лошадь и в сопровождении генералов и адъютантов медленно объезжал лагерь. Солдаты, которым выдали двойную винную порцию, по русскому обычаю обмывали победу. Непонятный аромат, душный и приторный, исходивший из котлов, заставил Кутузова слезть с коня и подойти к одному из биваков.
– Что едите, братцы? – спросил главнокомандующий у вскочивших при его появлении молодцов-егерей.
– Так что пшенную кашу, ваше высокопревосходительство! – гаркнул один из них.
– А запах от нее отчего такой духовитый?
– Мы ее на турецком взваре готовим! До чего скусна! – последовал ответ.
Это была розовая вода, захваченная у великого визиря.
…В этом деле русские недосчитались пятидесяти человек. Среди них был Павел Бибиков, в горячке заскакавший в середину турецкой конницы и раненным взятый в плен.
12
Ни один великий визирь еще не оказывался в таком переплете, как Решид Ахмед-паша. Он потерял армию, потерял все запасы, потерял обоз, потерял даже государственную печать и чувствовал, что теперь может потерять и свою голову.
Весть о взятии турецкого лагеря быстро разлетелась по всей стране и вызвала поголовную панику. Жители-мусульмане тысячами бежали из деревень, Шумла осталась без защиты. На другой же день после смелого рейда Маркова неприятельская армия на левом берегу очутилась без фуража, без провианта и без дров. Ахмед-паша заверял Чапан-оглу, что соберет войска и отбросит русских. Но Марков, не медля ни дня, приказал построить пять редутов, из которых один был настоящей крепостью. Захваченные в лагере дальнобойные пушки поворотили жерлами на турецкие укрепления у Слободзеи.
Уже через трое суток осажденные вынуждены были есть своих околевших от голода лошадей.
Следствием была ужасная дизентерия, которая ежедневно косила по полсотни человек. В лагере не было ни докторов, ни медикаментов. Тела умерших едва забрасывались землей, и от могил подымался гибельный смрад, смешивающийся с запахом гниющих лошадиных трупов. Даже казаки не приближались к турецким ретраншементам, опасаясь чумы.
С правого берега безостановочно гремело 40 мортир и пушек, выставленных генерал-лейтенантом Марковым. Им вторили батареи, расположенные вокруг турецких позиций, а также орудия флотилии, которая встала поперек Дуная.
Несчастные турки искали спасения в редутах, но их забрасывали гранатами, принуждая снова бежать в лагерь. Наконец они вырыли себе ямы, где сидели, словно кроты, день и ночь. Уже были сбиты все пушки с их валов, и не осталось ни одного заряда. Турки съели почти всех уцелевших лошадей и принялись питаться травяными кореньями.
Каждый новый день уносил сотни их жизней.
Теперь уже великий визирь сам искал переговоров, надеясь обманом выторговать почетный для себя мир и тем спасти себя.
Еще к вечеру 2 октября, когда Ахмед-паша сидел запертый на левом берегу Дуная, паши, бежавшие из лагеря в Рущук, собрались на военный совет и прислали к Маркову парламентера. Они просили отправить его к визирю, чтобы объявить свое решение начать переговоры с русскими. Евгений Иванович доставил этого парламентера к Кутузову, который, в свой черед, приказал ему вернуться обратно в Рущук и объявил, что никого из крепости к визирю не пропустит. Вслед за тем явился посыльный от самого Ахмед-паши.
"Я на Вас напал врасплох, – писал великий визирь. – 28 августа Вы сделали со мной то же самое. Теперь, перейдя Дунай, мне ничего не остается, как предложить мир. Заключим же его. Будьте великодушным и не злоупотребляйте Вашими успехами".
Ахмед-паша, в своем отчаянном положении, не нашел ничего лучшего, как просить об отводе русских сил за Дунай!
Михаил Илларионович на это ласково отвечал: "Прославленный и благороднейший друг!.. Мне чрезвычайно досадно, что я не в состоянии согласиться на Ваше перемирие… как я могу начать переговоры о приостановке военных действий, когда я положительно не знаю, на каких условиях Оттоманская Порта предлагает мир". Главнокомандующий, конечно, знал, что по турецким законам визирь, окруженный неприятелем, не имеет даже права вести переговоры.
Надо было не давать опомниться ошеломленному противнику. Средний Дунай наполнился военным громом. По приказу Кутузова русские отряды ниже и выше Рущука переправлялись на правый берег.
10 сентября полковник Греков со своим казачьим полком и шестью ротами пехоты занял Туртукай и новые укрепления, построенные турками. Паша успел спастись бегством, но его сын очутился в плену.